- Пушкин (о А. С. Пушкине /незакончен/)
|
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Он знал, что скоро уезжает. Все в доме на него смотрели по-другому; к
нему не придирались более, и он был предоставлен себе самому. И сам он со
стороны взглянул на этот дом, на свою комнату, на тот угол, между печью и
шкапом, где он, грызя ногти, читал книги, а раз чуть не убил своего
воспитателя. Все показалось ему беднее, меньше, жальче. Отец, которого он
считал высоким, оказался маленького роста. Впрочем, он мало думал о них
всех. В мыслях своих он уже мчался по столбовой дороге, обгоняя всех
путешественников, а там уже был в Петербурге, чудесном городе, о котором
вздыхал отец, завидовавший ему, и который ругали все знакомые старики.
Походка его незаметно стала более быстрой.
У него была особая, плавная походка: тело подавалось вперед, а шаги
растягивались. Он много гулял теперь по Москве, и самолюбивый Руссло
напрасно напоминал ему об экзаменах. Экзамены более пугали Руссло, чем его
воспитанника.
На Москву, на московские улицы, дома, людей он тоже теперь глядел
по-иному - чужим, быстрым взглядом. Бесконечные обозы тянулись по Москве,
медленно кряхтели возы, медленно шагали рядом мужики, везущие деревенскую
дань. А там вдруг - гремел из переулков смех и московские шалуны на тройках,
с бубенцами, пролетали, махнув на все рукой. Дома то прятались в садах, то
здесь и там лезли каменными ступнями на обочины, словно строптивые глухие
старики, наступающие прохожим на ноги.
Широкие улицы Москвы показались ему теперь нестройными.
Шли дома вельмож, спрятанные в глухие, как лес, дремучие сады,
московские замки, в которых смеялись над Петербургом и над франтами и
старели среди войска старух, отрядов дворни, арапов, мосек; и вдруг в
неурочный час доносилась оттуда роговая музыка: старый Новосильцев кушал
чай.
С криком: "Пади!" пробежали скороходы, и тяжело прогрохотала странная
карета. И Александр с изумлением, со стороны - заметил этот выезд: стояли на
запятках пять арапов, а впереди, в странных нарядах, с белыми перьями на
шляпах, бежали скороходы и, задыхаясь, кричали:
- Па-ди!
Пошли главные улицы, и один дом был страннее другого. Стоял по
Неглинной китайский дворец, зеленый и золотой, как павлин. Драконы разевали
пасти на прохожих москвичей, а в спокойных нишах стояли желторожие болваны
под зонтиками - мандарины. Роскошь, сон и прохлада были в мутных стеклах
дома, в котором, казалось, никто не жил. Но медленно, с московским хрипом,
открылись ворота - старик Демидов отправился на прогулку.
Он пошел по Тверской.
Насупив брови, проехал мимо князь Шаликов, его не заметивший, - в
кондитерскую. А вскоре он увидел: с беззаботной улыбкой, закатив
бледно-голубые глаза, еще не старый, хоть и обрюзгший, семенил по улице его
отец и смотрел, щурясь, в лорнет на проезжавшую старуху. На коленях у
старухи была моська; Сергей Львович поклонился ей, и старуха остановила свой
дормез. Быстрее молнии Александр свернул в переулок.
Через месяц был назначен его отъезд. Он уезжал с дядей Васильем
Львовичем в Петербург.
2
Была весна, время птичьих прилетов. В кустах на бульваре и на деревьях
в садике появились задорные пискливые птахи, имени которых Василий Львович
как горожанин не знал. Соловья он дважды слышал у графа Салтыкова под
Москвой, и его болтливые трели нравились Василью Львовичу так же, как и
подражанье соловью: у Позднякова на балах дворовый, скрытый в тени
померанцевых дерев, щелкал соловьем.
Птицы прилетели, и Василий Львович собрался в Петербург.
Он написал петербургским друзьям, и на Мойке у Демута сняли для него
удобные нумера, не очень дорогие. В Петербурге Василий Львович намеревался
прожить несколько месяцев, побывать в свете, обновить дружеские связи с
Дмитриевым, которые начали уж угасать, - и, наконец, определить племянника в
пансион к иезуитам. Дел было много.
Приближалось время отъезда. Уже на почтовом дворе справлялись от
Василья Львовича об удобной коляске для бар и телеге для поклажи и людей.
Сергей Львович встрепенулся. Отъезд сына приближался; между тем, как
нарочно, случилась история с старым арапом. Пришлось откупаться, чтоб
заткнуть временно глотку жадному африканцу, которого отныне Марья Алексеевна
звала не иначе как злодей. А сколько дано приказным! Сергей Львович лишний
раз убедился в черствости и корыстолюбии приказного племени которое всегда
ненавидел.
Как бы то ни было, пересчитав свою казну, Сергей Львович нашел ее
поредевшею. Решено пойти на жертву: не был сшит превосходный зеленый с
искрой фрак, с высоким лифом, который Сергей Львович собирался шить к лету;
была уже выбрана модная картинка, и Сергей Львович уже воображал себя
облеченным во фрак: оставалось только сунуть в петлицу цветок. Подумывали о
том, чтоб продать Грушку, которая разленилась и вообще стала не нужна в
доме. Родители скопидомничали; обеды у Пушкиных становились все гаже.
Болдинская дань не помогала. Стоял июнь месяц. В один день Сергей Львович
круто все изменил: заложил болдинские души, разбогател и успокоился; тотчас
фрак был заказан. Александр мог воспитываться у иезуитов.
Между тем, раздобывшись деньгами, Сергей Львович, как всегда бывало,
занесся. Сам черт был ему не брат. Он с загадочным выражением поглядывал
иногда на Надежду Осиповну, и Надежда Осиповна холодела от страха:
предприятия Сергея Львовича всегда казались ей сомнительны и даже опасны. В
один из таких дней он прочел постановление об открытии в Царском Селе лицея
и взволновался. Он неясно представлял себе, что такое лицей, но внезапная
мысль пришла ему в голову. Он поговорил с приятелями. Ходил слух, что в
заведении будут воспитываться великие князья.
Случай, который управлял жизнью и давал неожиданное счастье в два
предыдущие царствования, снова представлялся. Молодой человек мог стать
товарищем игр будущего кесаря или, гуляя, случайно повстречать в роще
императора с императрицей; так или иначе, судьба его решилась. Вспоминали
всем известные анекдоты прежних царствований. Сергей Львович представлял
себе, что Сашка воспитывается в Царском Селе, чуть не во дворце, и понял,
что это случай единственный. Иезуиты показались ему уже не так
привлекательны. Вместе с тем в глубине души он был почти уверен, что
Александра не удастся определить в новое заведение. Честолюбие его было
сильно занято. Он трепетал. Тайком от жены он решился попытать счастья. Чин
и вес его были недостаточны, прошений, он понимал, будет подано много, и
боялся отказа. Таясь от Надежды Осиповны, он послал прошение о принятии сына
его в новое учреждение. Труся, он решил не сдаваться: либо коллеж, либо
Царское Село. Прошение было хорошо написано, но этого одного было мало.
Самая справка о древности его рода нелегко ему далась. Пришлось
прибегнуть к сильной защите Ивана Ивановича Дмитриева. Нужное свидетельство
было прислано. Предстательство поэта, однако, убедило еще раз Сергея
Львовича, что поэт и министр был педант. Подписи министра юстиции Дмитриева
и графа Салтыкова значились под свидетельством незначащим и даже
двусмысленным. Вельможи свидетельствовали, что недоросль Александр Пушкин
есть действительно законный сын служащего в комиссариатском штате 7-го
класса Сергея Львовича Пушкина. Подобное свидетельство, без всякого
сомнения, могло быть добыто по приходской записи.
Старинное слово "недоросль", осмеянное еще Фонвизиным и примененное к
его сыну, не только обидело, но и несколько испугало Сергея Львовича.
- Законный или нет в собственном смысле, это вас, сударь, не касается,
- прошептал он.
Однако подписи и титло министра говорили за себя.
Скрепя сердце Сергей Львович открыл свои планы брату Василью Львовичу,
предоставив ему выбирать между иезуитами и лицеем, да написал короткое,
чрезвычайно любезное письмо Александру Ивановичу Тургеневу. Самому
Александру отец раза два туманно говорил о Царском Селе, в котором
открывается лицей, но сразу же уклонялся в описания природы и умолкал.
Иезуиты были вернее, все у них менее официально, а впрочем, и они не
верны. Все должен был решить Василий Львович на месте. Как старый игрок,
Сергей Львович верил в удачу, и вместе самолюбие его было заранее уязвлено.
Он с легкой досадой смотрел теперь на сына - стоил ли сын таких
попечений, забот? Это был сын первой страсти - и вот рос бесчувственным.
Иногда по вечерам он подробно, с житейской мудростью человека, много
видевшего, давал сыну наставления. Постепенно он до тонкостей и мелочей
вспомнил Петербург, Невский проспект, гвардейскую молодость, потерянную
карьеру, и ему самому вдруг смерть захотелось туда, на место несмышленого
юнца. Что Сашка найдет в Петербурге? Зачем ему, в самом деле, понадобился
Петербург? Мог бы отлично воспитываться и в Москве. Скольких трудов стоит
ему воспитание детей!
Было, однако же, поздно менять.
Со вздохом и горечью давал он сыну наставления:
- Саек в Гостином дворе и пирожков отнюдь не покупай. Тебя обступят
купцы и станут кричать: "Саек, саек горячих!" Эти сайки - яд, и я однажды
чуть не умер от них.
- На Невском проспекте, помни, ты можешь встретить государя, он,
говорят, нынче каждый день гуляет по Невскому проспекту. Завидя его, ты
должен стать вот так и поклониться вот так.
Сергей Львович учил Сашку кланяться и оставался недоволен.
- Так, а не так!
Он побывал в герольдии: и там толстяк Сонцев выдал свидетельство
Александру в том, что он происходит из древнего дворянского рода Пушкиных,
коего герб внесен в общий гербовник. Судьба Александра была устроена. Сергей
Львович сделал для сына все, что мог, и временно забыл о нем.
Во всем этом и сестрицы - Анна, а за нею и Лизета - принимали участие.
Анна Львовна недаром читала "Утренник прекрасного пола", который был ее
настольной книгой. Он был очень удобен: в конце книжки шли чистые
разграфленные листы - одна графа для визитов и посещений, балов, другая -
для записи карт, выигрыша и проигрыша, а третья - самая большая - для записи
анекдотов и острых слов. Анна Львовна довольно регулярно вела эти записи. В
анекдоты она помещала все сведения о женской неверности по Москве, а в отдел
острых слов - изречения своих братьев. Первый отдел книжки "Славные женщины"
- был любимым ее чтением. Ужасные нравы Поппеи, Фульвии и Клеопатры были ей
знакомы. Цезония, или Милония, которую наглец Калигула показывал
приближенным в виде Венеры, нагою и увенчанной розами, - всегда вызывала ее
сожаление. Но тут же был помещен обзор героинь более тихого нрава, и среди
них императрица Катерина I, пожертвовавшая для выкупа своего супруга из
плена от турков все свои украшения. Анна Львовна стремилась играть в среде
родных именно такую роль, роль спасительницы.
3
Прошел май, прошел июнь, а Василий Львович все никак не мог тронуться в
путь. Сергей Львович боялся напомнить ему - неравно раздумал. Александр
томился и часто просыпался среди ночи в холодном поту. Француз, желая
блеснуть познаниями питомца, морил его вокабулами и правилами
арифметическими. Александр был рассеян и дик. Время шло медленно.
Наконец, когда уже кончился июль, Василий Львович объявил, что едет.
Был назначен день отъезда.
В этот день Арина встала пораньше; все было давно починено, заштопано,
уложено. Учебные книжки, которые брал с собою Александр Сергеевич, она
разложила поровней, чтоб не развалились при тряске; на окне нашла она
забытый томик и, подумав, тоже сунула его в чемодан. Томик был - мадригалы
Вольтера. Потом осторожно сняла с полок Сергея Львовича самые малые книжечки
в кожаных переплетах - Александр Сергеевич ими более всего занимался, да и
книжечки были махонькие. Сергей Львович давным-давно не подходил к полкам.
Она уложила тихонько в чемодан и эти книжечки, числом не меньше двадцати.
- Кому здесь нужно, - проворчала она сурово, но не без робости.
Книжки были самого веселого свойства: Пирон, Грекур, Грессе, новейшие
анекдоты. Александр Сергеевич, читая их, всегда посмеивался.
- Все веселее будет, - решила она. Ей не сиделось. Сбегала на кухню,
где жарили телятину на дорогу; еще раз почистила платье.
Больше делать было нечего, и она пригорюнилась. Заглянула тихонько в
дверь: Александр Сергеевич спал спокойно и ровно. Такая беспечность поразила
ее.
- Молод, совсем дите еще, - сказала она Никите, - на кого посылают-то.
Никита не любил с нею разговаривать, почитая женщин вообще
бестолковыми.
- Для образования, - сказал он неохотно.
- Для образования, - повторила с сердцем Арина, - у чужих людей! Плох
был мусье, что ли?
Монфор как воспитатель произвел на Арину самое отрадное впечатление.
Никита не счел нужным ей возражать.
- Всякий обидит, - сказала Арина и поднесла передник к глазам.
- Мусье не обижает, - ровно возразил Никита.
Дворня терпеть не могла Руссло.
- Всё дома, - сказала Арина.
Никита махнул рукой и пошел.
Было жаркое утро, солнце припекало. Мать, отец, тетки сидели чинные,
притихшие и смотрели на отъезжающего косвенным, посторонним взглядом. Арина
стояла бледная, ни кровинки. На пороге она перекрестила его и пошептала - он
не расслышал. Сердце его сжалось.
Уезжали они по Тверской дороге.
Провожали их до самой заставы.
Василий Львович, осмотрев коляску, остался недоволен и разбранил
смотрителя. Таково было обыкновение всех путешественников.
В самый миг расставанья Анна Львовна, смотря не на племянника, а на
братьев, вручила Сашке запечатанный конверт.
- Здесь сто рублей, это тебе на орехи, - сказала она значительно, -
смотри не оброни.
Сергей Львович всплеснул руками и нежно попенял сестре. Она
расточительна. Василий Львович был заметно удивлен. Он сказал, что берет
деньги на сбережение; взял конверт, который Александр держал в руках, не
зная, что с ним делать, и положил в карман.
Анна Львовна осталась довольна впечатлением, произведенным на братьев.
Сашка поблагодарил, но, казалось, не был тронут или поражен. Ничего другого,
впрочем, она от него и не ожидала.
Ямщик уселся, колокольцы залились, и он уехал.
На повороте Василий Львович обратил на него важный взгляд свой - юный
птенец впервые покидал отеческих пенатов. И обомлел: глаза юнца горели, рот
был полуоткрыт со странным выражением, которого Василий Львович не мог
понять; ему показалось, что юнец смеется.
|