Халиф на час, или рассказ про Абу-ль-Хасана-Кутилу

И он пошел и лег спать, и все во дворце проспали эту ночь, а утром, когда занялась заря, все встали и начали снаряжаться, чтобы служить Абу-ль-Хасану. Главный евнух поспешил разбудить халифа и одел его в облачение, и халиф встал, вымыл лицо, совершил омовение и помолился, и рабыни, наложницы, евнухи и челядинцы — все собрались у изголовья Абу-ль-Хасана, и даже невольницы с бубнами и музыкальными инструментами и певицы с прекрасными голосами тоже уселись вокруг Абу-ль-Хасана. И халиф вошел и научил их, как им говорить с Абу-ль-Хасаном, величая его халифом, и велел служить ему, как и в прошлый раз, с полным уважением, и после этого спрятался в укромном месте, чтобы посмотреть, что скажет Абу-ль-Хасан. А тот, спустя недолгое время, проснулся и чихнул, так как ему дали чашу с противоядием от банджа, и в тот же миг заиграла музыка и запели певицы, и Абу-ль-Хасан оторопел, слыша эти звуки, и открыл глаза, и увидел невольниц и наложниц, которых видел раньше. Он узнал их и стал озираться в комнате, в которой он находился, и тоже узнал ее и сказал: «Клянусь Аллахом, это та комната, где я ужинал, когда был халифом»,— и он начал вглядываться в рабов, невольниц и евнухов, озираясь направо и налево и повторяя про себя: «Что за притча!»—и увидел, что слуги, евнухи, рабы и наложницы — все стоят перед ним с полным почтением и уважением, готовые ему служить, и вскрикнул от ужаса, и так укусил себя за пальцы, что чуть не отхватил их. И он закричал таким громким голосом, что халиф покатился навзничь со смеху, а невольницы продолжали стоять перед ним с полным вежеством и пристойностью.

И тогда Абу-ль-Хасан воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Мы вернулись к тому, что было прежде! Остается только мне возвратиться в больницу, чтобы меня снова посадили к бесноватым. Клянусь Аллахом, придет ко мне сегодня начальник и хозяин больницы со своими людьми, и принесет свои приспособления и воловью жилу, и станет этот проклятый меня терзать, как терзал раньше. Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Защити, о владыка, и спаси от этого бедствия! Я ведь еще не оправился от ран после пыток и побоев, которые перенес в больнице! Но причина всего — тот проклятый купец-мосулец. Обещал ведь он, проклятущий, запереть дверь и не иначе как оставил ее открытой, и вошел ко мне сатана и сделал со мной то же самое, что в прошлом месяце. Он хочет забраться ко мне в голову и смутить мой рассудок! О мосулец, треклятый! Прикидываешься, будто ты из Мосула, и приходишь ко мне в Багдад в облике купца, а сам ты сатана и сын сатаны. Ты ведь у нас известен, ибо сатана приходит в Багдад не иначе как из Мосула, чтобы испортить людям рассудок своими проклятыми снами. Посрами, Аллах, проклятого купца, что был у меня! Клянусь Аллахом, ты не кто иной, как сам сатана! Прошу против тебя помощи у Аллаха. Клянешься, о мерзейший из тварей, клянешься, что запрешь дверь, а сам уходишь и оставляешь ее открытой! Ты действительно сатана, ибо сатана в жизни не говорит правду, и у нас проверено, что сатана — враг Аллаха и постоянно дает ложные клятвы. Вчера вечером ты клялся мне именем Аллаха, что запрешь дверь, и не запер. Правду, значит, сказала моя мать: все, что со мной случилось в прошедшем месяце,— из-за этого проклятущего купца».

А халиф слышал, как Абу-ль-Хасан разговаривает сам с собой, и хохотал над ним: ведь именно этого он и хотел. Потом Абу-ль-Хасан принялся озираться направо и налево, оглядывая толпу наложниц, рабынь и слуг, которые все выстроились, чтобы служить ему. Он стал всматриваться в девушек, которые с ним ужинали, и узнал их, и лучше всех узнал девушку, которую полюбил и о которой говорил халифу. И узнав ее, он помянул имя всемилостивого и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Клянусь Аллахом, проклятый, я буду лежать под одеялом, пока ты не уйдешь, прокляни тебя Аллах, сатана!» — и он накрыл голову одеялом, говоря: «Этот проклятый ко мне вернулся, так как я вижу теперь то же самое, что видел в тот раз!» — и зажмурил глаза и сказал: «У Аллаха власть и помощь! К нему прибегаю против этого бедствия»,— но невольницы не дали ему спать, и одна из них, которую звали Якутат аль-Кальб, подошла к нему, и села возле него, и сказала, понизив голос: «О владыка наш, повелитель правоверных и наместник господа миров, не спи больше, ибо время позднее. Встань, соверши омовение и помолись по твоему обычаю».— «Врешь, проклятая! — воскликнул Абу-ль-Хасан.— Да посрамит тебя Аллах, сатана! Мое имя не повелитель правоверных, мое имя Абу-ль-Хасан, и я не халиф. Убирайся от меня! Прибегаю к Аллаху великому за помощью против тебя, сатана! Я теперь знаю, что ты врешь. Я Абу-ль-Хасан, о проклятая! Ты хочешь второй раз отправить меня в больницу!» — а халиф так хохотал, что лишился чувств. Потом, немного спустя, Абу-ль-Хасан поднял голову и увидел невольницу Якутат аль-Кальб, которая пела ему прошлый раз песню, и она повторила те же слова и сказала: «О повелитель правоверных, заставь себя встать и не засни еще раз, так как солнце уже сияет».— «Кого ты называешь «повелитель правоверных»?» — спросил ее Абу ль-Хасан, и она ответила: «Твое величество, повелитель правоверных. А что? Разве есть, кроме тебя, наместник господа миров? Я — твоя невольница Якутат аль-Кальб, и моя обязанность поднять твое величество от сна, ибо у тебя не в обычае задерживаться и спать до сей поры.».— «Ради Аллаха, о владычица красавиц, скажи мне, кому ты говоришь «повелитель правоверных»?» — спросил ее Абу-ль-Хасан, и она сказала: «Я говорю «повелитель правоверных» твоему величеству, ибо ты наместник посланника Аллаха,— да благословит его Аллах и да приветствует! — владыка мира от востока до запада и опекун мусульман. Мы, твои невольницы, ожидаем, когда твое величество встанет от сна чтобы пожелать тебе доброго утра».— «Ты несомненно ошибаешься»,— сказал Абу-ль-Хасан, и невольница вое кликнула: «Опомнись, о повелитель правоверных! Как же это я ошибаюсь! Кто же, кроме тебя, халиф?» — «Спаси нас боже! Мое имя Абу-ль-Хасан! Я не повелитель правоверных!» — закричал Абу-ль-Хасан. «О наместник Аллаха, ты, видно, грезишь или ты шутишь, чтобы над нами посмеяться,—сказала невольница.—Открой глаза и взгляни на твоих рабов, невольниц и наложниц. Все мы служим тебе и готовы исполнять твои повеления. Не удивляйся, что ты вчера заснул в этом месте, так как вчера вечером тебя одолел сон в этой комнате и ты заснул, а нам не хотелось поднимать тебя и тревожить, чтобы уложить тебя в твою постель, и мы все решили спать у тебя в ногах»,— и невольница Якутат аль-Кальб продолжала говорить Абу-ль-Хасану такие слова и объяснять ему, что случилось, а он все воображал, что это сон.

Наконец Абу-ль-Хасан открыл глаза и посмотрел на рабынь, рабов и невольниц и узнал их всех, и девушка Якутат аль-Кальб молвила: «О повелитель правоверных и наместник господа миров, мы надеемся на твое прощение, не сердись же на нас, ибо мы хотим, чтобы ты встал, так как время уже позднее. Если твоей душе угодно, то встань от сна».— «Ты обманщица,—закричал Абу-ль-Хасан,— и все это неправда! Я вижу, я знаю про себя, что я Абу-ль-Хасан, и вовсе я не халиф и не повелитель правоверных. Я не могу поверить этим словам и не дам больше себя обмануть. Не пойду я еще раз в больницу! Я Абу-ль-Хасан, я Абу-ль-Хасан!» — «Кто Абу-ль-Хасан, повелитель правоверных? — сказала невольница.— Что это за Абу-ль-Хасан, о наместник господа миров? Ты грезишь! Ты повелитель правоверных Харун ар-Ра-шид, наместник Аллаха. Кто такой Абу-ль-Хасан? Ты наш владыка и наш халиф. Очевидно, что ты сейчас во сне». И Абу-ль-Хасан принялся тереть глаза, озираясь направо и налево, и увидел, что он в той комнате, где пил и веселился с невольницами и наложницами, и ум его был ошеломлен, и он не знал, что думать. Однако он все-таки вообразил, что все это неправда и наваждение сатаны, и сказал себе: «Не иначе как сатана — посрами его Аллах — вошел через дверь и схватил меня за голову, как в тот раз, чтобы лишить меня рассудка. Но я призываю Аллаха на помощь против него! Аллах сильнее его, и на Аллаха я уповаю». А халиф слушал слова Абу-ль-Хасана и смеялся.

Потом Абу-ль-Хасан зажмурил глаза и прикинулся спящим, и девушка Якутат сказала ему: «О повелитель правоверных, поскольку твое величество не желает вставать, то мы выполнили нашу обязанность. Однако диван полон везирей, эмиров и вельмож царства, и все они ждут, пока твое величество выйдет и вынесет приговор о всяком деле, относящемся к управлению государством! А этим, как известно, занимается только твое величество, ибо никто не может запять место повелителя правоверных»,— и невольница не отставала от Абу-ль-Хасана, пока не подняла его. Она взяла его за руку, а остальные наложницы подпирали его с боков, и все они, помогая друг другу, спустили его с ложа. Они посадили его в комнате на скамеечку с подушкой из страусовых перьев и принялись, как обычно, плясать и петь, ударяя по струнам инструментов. И Абу-ль-Хасана охватила оторопь, и он не знал, что с ним происходит, но в конце концов сказал про себя: «Думаю, что все это так и что я халиф, повелитель правоверных». Он хотел поговоритьс невольницами и расспросить их, но звуки музыки и пения были до того громки, что никто не слышал его слов, и тогда он сделал знак Хабл аль-Лулу и Наджмат ас-Субх, так как те сидели от него близко, почти рядом, и пляску прекратили, и невольницы подошли к нему. И Абу-ль-Хасан молвил: «Ради Аллаха, не врите мне и говорите правду! Скажите, кто я такой?» — и Наджмат ас-Субх ответила: «О повелитель правоверных и наместник господа миров, ты явно смеешься над нами, задавая этот вопрос. Наши умы смущены таким вопросом. Что, разве твое величество на знает, что ты повелитель правоверных, повелитель мира на Востоке и Западе? Но просим прощения, о повелитель правоверных! Если ты не смеешься над нами, спрашивая это, значит, ты видишь сон, ибо ты спал этой ночью больше обычного и стал теперь говорить слова, которые не умещаются в уме человека. Но ты все-таки над нами смеешься! Вспомни, что вчерашний день, когда ты вошел в диван, ты приказал вали помучить имама и четырех стариков, сторожей в таком-то квартале, а также велел твоему везирю Джафару взять кошель с пятью сотнями динаров и пойти отдать его одной старухе из этого квартала, которую зовут Умм Абу-ль-Хасан»,— и Наджмат ас-Субх рассказала ему обо всем, что было с ним в тот раз во дворце,— о еде, питье, плясках и о прочем,— и наконец молвила: «А ты забыл, повелитель правоверных, как ты вчера вечером сел за столик, и посадил нас возле себя, и пил вино из наших рук, и всех нас поил, а потом, повелитель правоверных, ты заснул в этой комнате, и за всю твою жизнь, повелитель правоверных, не случилось тебе спать таким крепким сном, как ты спал сегодня ночью. Посмотри: у тебя не хватает даже сил открыть глаза»,— и Хабл аль-Лулу и остальные наложницы все принялись подтверждать то, что рассказала Наджмат ас-Субх, а главный евнух тоже пришел и сказал: «О повелитель правоверных, у твоего величества не в обычае спать до сей поры, и если наместник Аллаха соизволит, то уже пришло время молитвы».

А Абу-ль-Хасан только качал головой, и размышлял вслух, и говорил: «О да, вы правы, я повелитель правоверных. Ну уж нет, клянусь Аллахом, я больше не пойду в больницу! Да, господин мой, ваша правда, я повелитель правоверных! Клянусь Аллахом, враки все это! Не уверяйте и не воображайте, что я вам поверю! Я-то знаю про себя, кто я такой, а вы все врете! Да, я действительно заснул в тот день, и мне все это приснилось, но я был уверен, что это правда, и побил мою мать, и из меня сделали сумасшедшего, и забрали меня в больницу, и заперли с бесноватыми, и истязали меня утром и вечером — каждый раз давали по сто плетей из воловьего хвоста по ребрам, так что меня всего переломали, и я до сих пор этого не забыл! А вы хотите опять сделать меня сумасшедшим, как в тот раз! Я знаю, что все это грезы и сновидения, а не на самом деле было, а вы вруны и обманщики. Но мне тяжко за вас — как это вы, при такой благородной наружности и такой красоте и прелести... Если бы вы только слышали, что со мной в тот раз случилось и как меня оскорбляли и ругали! Меня посадили в помещение для бесноватых и каждый день били — по сто плетей из воловьего хвоста!..»

И Наджмат ас-Субх сказала ему: «Клянусь Аллахом, о повелитель правоверных, ты поверг нас в смущение этими словами. Ведь ты со вчерашнего вечера не выходил из этого помещения, но, против своего обычая, спал крепким сном, и это заставило тебя грезить и видеть такие сны. Ты думаешь, что эти сны правда, а на самом деле это сновидения и грезы. Мы все клянемся и уверяем твое величество, что ты со вчерашнего вечера не выходил из своих покоев». И Абу-ль-Хас'ан, услышав слова Наджмат ас-Субх и клятвы всех невольниц, что он не выходил из дворца, задумался и смутился, не зная, чему больше верить — невольницам, или следам на своих боках, или тому, что он видит в эту минуту. И он принялся звать на помощь пророков и праведников и кричать: «О друзья Аллаха, выручите меня в этой беде! Если я Абу-ль-Хасан, скажите мне это, а если я халиф — не скрывайте этого от меня». Потом он встал, и обнажил свое тело, и увидал знаки и следы от побоев воловьей жилой, которые он перенес, когда был в больнице, и сказал невольницам: «Посмотрите, о создания Аллаха! Вы говорите:

«Это случилось с тобой во сне, так как ты крепко спал»,— но взгляните на мою кожу! Я не повелитель правоверных, я Лбу-ль-Хасап! Посмотрите, вот следы пыток, которые я перенес в больнице, и я до сих пор чувствую от них боль. Поэтому, уж не взыщите, о люди, я обвиняю вас во лжи! А если это случилось со мной во сне — так это уж чудо из чудес, тем более что я прекрасно знаю: это произошло наяву, а не во сне, как вы говорите».

И Абу-ль-Хасан впал в недоумение, не зная, кому больше верить, и не понимал он, правда или нет то, что с ним случилось, и правда или нет то, что он сейчас видит. Он смотрел на свою кожу и видел, что она покрыта следами побоев, и удивлялся, а потом смотрел на себя и видел, что он халиф и ему прислуживают рабыни, невольницы, рабы и евнухи, и еще больше недоумевал и говорил: «Скажу: «Это сон» — чепуха; «Не сон» — я хорошо вижу всю эту великую пышность; скажу: «Пребывание в больнице, ссора с соседями и побои начальника больницы — неправда!» — вздор: вот у меня на коже следы побоев и пыток!» И он смутился, и расстроился, и воскликнул: «Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!» — и потом крикнул маленькому слуге, который стоял возле него: «Укуси меня за ухо, да посильней, чтобы я посмотрел, сплю я или не сплю и бодрствую!» И мальчик взял его ухо в зубы и так сдавил, что Абу-ль-Хасан от сильной боли завопил громким голосом и все, кто был во дворце, услышали его крик. Тут невольницы ударили по струнам, запели и заплясали, и Абу-ль-Хасан совсем ошалел, обалдел и растерялся. Он хлопнул рукой по халифскому тюрбану, скинул его с головы, сбросил с себя одежду халифов, оставшись в одной рубашке и подштанниках, и пустился плясать с Наджмат ас-Субх, Якутат аль-Кальб и Хабл аль-Лулу, которых он полюбил.

И когда халиф увидел Абу-ль-Хасана в таком виде, он так захохотал, что обеспамятел и упал навзничь. Потом он приподнял занавеску, чтобы снова посмотреть на Абу-ль-Хасана, но испугался, как бы с ним не приключилась от смеха какая-нибудь болезнь, и высунул голову из-за занавески, и крикнул Абу-ль-Хасану, продолжая смеяться: «Абу-ль-Хасан, Абу-ль-Хасан, ты хочешь убить меня смехом!» И когда невольницы услышали голос халифа, они перестали петь, играть и плясать и все замолчали и остановились, сложив на груди руки и соблюдая полную пристойность, и Абу-ль-Хасан тоже замолчал, чтобы посмотреть, чей это голос. Он обернулся, и увидел халифа, и сообразил, что это халиф и что это он прикинулся купцом из Мосула и провел у него ночь. И тогда Абу-ль-Хасан понял, что он не спит, и убедился, что все, что с ним раньше случилось,— истинная правда, и что это не сон, а проделки халифа, чтобы над ним посмеяться. И он обернулся к халифу и сказал: «Так это, значит, ты — мосульский купец? Ты теперь говоришь, что я хочу уморить тебя от смеха, а оказывается, это ты виновник того, что я поднял руку на свою родительницу, а если бы не соседи, то, пожалуй, лишил бы ее жизни. Это ты виноват, что меня засадили в больницу и пытали безжалостным образом, так что я до сих пор чувствую на зубах вкус боли. Ты сегодня хотел, чтобы я опять испытал в больнице эти мучения, и это ты, а не я истязал имама и четырех стариков в моем квартале, так что я не отвечаю за этот грех и пе совершил ошибки. Это ты лишил меня рассудка, и сделал меня одним из бесноватых в больнице, и устроил так, что я поссорился со своими соседями и покрыл себя великим позором».

И тут халиф сел возле Абу-ль-Хасана и молвил: «Да, Абу-ль-Хасан, твои слова — истина. Это я причинил тебе все эти несчастья, но — призываю в свидетели Аллаха великого — я так вознагражу тебя, что ты все забудешь. Требуй же от меня чего хочешь, и все, что ты ни потребуешь, тотчас же будет твое». Потом халиф заключил Абу-ль-Хасана в объятия и воскликнул: «О Абу-ль-Хасан, мое уважение и почтение к тебе выше всякого описания!» — и он приказал выдать ему почетную одежду, соответствующую его достоинству, и велел невольницам облачить его в нее, и невольницы надели это платье на Абу-ль-Хасана, и было это одеяние драгоценное. И потом халиф молвил: «О Абу-ль-Хасан, требуй от меня, чего хочешь и желаешь»,— и Абу-ль-Хасан сказал: «О повелитель правоверных, заклинаю тебя великим Аллахом, скажи мне, чем я грешен перед тобой, что ты испортил мне разум и задурил мне голову? Скажи, по какой причине ты меня так запутал в отношении того, кто я такой: день — халиф, месяц — бесноватый, два дня — Абу-ль-Хасан? Скажи, почему ты со мной так поступил,— и это немножко вправит мне мозги».

И халиф засмеялся, услышав его слова, и сказал ему: «Знай, о Абу-ль-Хасан, что у меня есть такая привычка: время от времени я переряжаюсь и хожу, особенно по ночам, чтобы поглядеть, как идут дела в Багдаде и что там устраивают старшины кварталов, а в первый день каждого месяца я выхожу за город поглядеть, как живут обитатели пригородов. В тот день,-когда ты мне повстречался у ворот, я прогуливался за городом, и ты пригласил меня к себе поужинать и переночевать в твоем доме, и когда мы поужинали, я спросил тебя, чего бы ты хотел и желал, и ты сказал, что тебе хотелось бы стать халифом на один день, не больше, чтобы отомстить имаму и четырем старым сторожам квартала. Я счел справедливой причину, ради которой ты хотел стать халифом, и решил позабавиться и даровать тебе то, что ты просил, а по велению судьбы у меня в это время оказался при себе бандж, и я положил его тебе в чашу, и ты выпил его и заснул. И я приказал своему рабу Масруру тебя нести, и он принес тебя сюда. А когда ты провел день, будучи халифом, и отомстил своим врагам, невольница дала тебе чашу с банджем, и ты заснул, и мой раб отнес тебя обратно, и я наказал ему оставить твою дверь открытой. Когда же я прошел мимо тебя второй раз и поздоровался с тобой, и ты рассказал мне, что с тобой случилось, я огорчился, увидев у тебя на теле следы ударов, и решил воздать тебе благом, чтобы ты забыл о постигших тебя мучениях. Проси же теперь, о Абу-ль-Хасан, всего, чего ты только желаешь».— «О повелитель правоверных,— молвил Абу-ль-Хасан,— клянусь твоей милостью, мои страдания и все, что со мной случилось, как они ни невыносимы, теперь изгладились из моей памяти, раз я знаю, что наш владыка, повелитель правоверных, сделал все это, чтобы надо мной посмеяться и чтобы расправилась его грудь. А в отношении даров и разрешения просить всего, чего пожелаю, то у меня нет сомнения, что каждый, кто пребывает под сенью покровительства владыки нашего, повелителя правоверных, не обманется в своих надеждах и в жизни не увидит нужды. Богатство и алчность, о повелитель правоверных, никогда не были мне привычны, но раз уж твое величество милостиво разрешило мне просить всего, чего я хочу, то я не желаю ни денег, ни богатства,, а хотел бы только чести быть вблизи от владыки нашего, повелителя правоверных, служа ему и присутствуя на его собраниях как сотрапезник и собутыльник. Вот и все мои желания».— «Клянусь великим Аллахом, о Абу-ль-Хасан,— воскликнул халиф,— если твоя просьба такова, то твое достоинство теперь еще более увеличилось в моих глазах и любовь к тебе стала сильнее чем прежде!» Потом он приказал отвести для Абу-ль-Хасана помещение во дворце, сплошь устланное бархатом и расшитым атласом, украшенное с пышностью, какой не найти нигде, кроме халифских дворцов, а что же касается денег на расходы, то халиф сказал ему так: «О Лбу-ль-Хасан, мне нужно назначить тебе жалованье, но я не хочу, чтобы выдавал его тебе казначей. Нет, я сам буду его тебе выдавать из своих рук, как отец дает сыну». И Абу-ль-Хасан облобызал землю и пожелал халифу долгой жизни и вечной славы. Потом халиф встал и пошел в диван, а что касается Абу-ль-Хасана, то он воспользовался минутой и пошел к своей родительнице. Он рассказал ей обо всем, что с ним случилось, и объяснил, что это был не сон, не сновидение и не сатана, а все это было на самом деле. И собрались у него соседи, и он рассказал им, как было дело, добавив, что халиф рассказал ему обо всем, что устроил с ним, и в заключение сказал: «Видите, мои слова — правда, а вы сделали из меня бесноватого и так меня мучили. Вы совершили надо мной великий грех». И распространился среди людей рассказ об Абу-ль-Хасане и о том, как он стал халифом, как халиф оказал ему милость, и сыграл с ним шутку, и посадил его на престол халифа, и Абу-ль-Хасан все рассказал им и сообщил, что халиф, в довершение всего, оказал ему благодеяние, и поселил его у себя во дворце, и сделал своим собутыльником, и дал ему власть над всеми, кто входит во дворец и выходит, поставив его выше других.

Потом Абу-ль-Хасан возвратился во дворец и стал жить подле халифа, и халиф полюбил его великой любовью, ибо Абу-ль-Хасан был весельчак и остряк и мог рассмешить даже скалу. И с каждым днем увеличивалась любовь к нему и приязнь, особенно со стороны халифа, который от великой привязанности стал брать его с собой на все собрания; даже когда он находился у Ситт Зубейды, дочери своего дяди, он посылал за Абу-ль-Хасаном, чтобы тот сидел с ним. А халиф рассказал Ситт Зубейде обо всем, что произошло с Абу-ль-Хасаном и случилось с ним: как тот стал халифом, а потом попал в бесноватые и претерпел в больнице великие мучения, и когда Ситт Зубейда услышала, что произошло с Абу-ль-Хасаном, она много смеялась. И каждый раз, как халиф отправлялся к Ситт Зубейде, он брал Абу-ль-Хасана с собой.

И в один из дней Ситт Зубейда — а она очень любила Абу-ль-Хасана, как и халиф,— сказала халифу: «О повелитель правоверных, ты, видно, не смотришь на Абу-ль-Хасана. Каждый раз, как он ко мне входит, он не спускает глаз с моей невольницы Наджмат ас-Субх. Я думаю, он отдал ей свое сердце и хочет на ней жениться».— «Возможно, что ты не далека от истины в том, что говоришь,— молвил халиф,— и он в своем праве, так как я обещал отдать за него эту девушку или одну из тех, что ему понравились, когда он увидел их в вечер своего халифства. Когда я его спрашивал, будучи у него в гостях, после того как он был халифом и видел всех моих невольниц, он мне сказал: «Я хотел бы, чтобы была мне женой одна из девушек, которых я видел во сне и которые мне понравились, когда я грезил и видел себя халифом». И я обещал ему ту из них, что придется ему по сердцу, и обязательно должен исполнить обещание и отвести его к девушке, которую он хочет и которая ему нравится. Но ты оказала мне великое благо и напомнила, что его надо женить. Не знаю, как это я забыл это дело, ведь я прежде всего должен был его женить. Однако теперь, когда я понял, что его любовь — Наджмат ас-Субх, я женю его на этой девушке. Но нам следует посмотреть, что у него на сердце и есть ли у нее влечение к нему. Ведь оба они, слава Аллаху, живут не далеко от нас». А эта беседа халифа с Ситт Зубейдой происходила в присутствии Абу-ль-Хасана, который сидел и слушал весь разговор. И когда халиф кончил говорить с Ситт Зубейдой, Абу-ль-Хасан поднялся, отвесил им поклон, поцеловал перед ними землю и поблагодарил их за милость. Он восхвалил халифа, и произнес хвалу Ситт Зубейде за ее приязнь к нему, и молвил: «Раз уже повелитель правоверных оказал мне милость и Ситт Зубейда уступает мне свою невольницу Наджмат ас-Субх, то я скажу, что люблю ее всем сердцем и жажду, чтобы она стала мне женой, но я не знаю, есть у нее ко мне влечение или нет».

И когда Абу-ль-Хасан кончил говорить и высказал халифу и Ситт Зубейде свое желание жениться на Наджмат ас-Субх, они послали за девушкой и спросили ее, угоден ей Абу-ль-Хасан или нет. И девушка не дала им ответа, а только улыбнулась и засмеялась, и лицо ее так зарделось от смущения, что стало алым, как кровь, и халиф с Ситт Зубейдой поняли, что Абу-ль-Хасан ей угоден. Тогда халиф велел готовиться к свадьбе, и так и сделали, и состоялись во дворце свадьба и великолепное торжество. Ситт Зубейда с избытком одарила Наджмат ас-Субх и пожаловала ей много золота и драгоценностей из уважения к халифу, который так любил Абу-ль-Хасана, и халиф тоже подарил и пожаловал Абу-ль-Хасану много драгоценностей и денег выше всякого описания,— из уважения к Ситт Зубейде, которая так любила Наджмат ас-Субх, свою невольницу. И служанки собрались, и взяли Наджмат ас-Субх, и обрядили ее, и украсили, и отвели в покои Абу-ль-Хасана в пышном шествии с пением, музыкой и плясками, под звуки инструментов, со всеми прочим и забавами и увеселениями. Свадьбу Абу-ль-Хасана играли в течение месяца, и халиф с Ситт Зубейдой каждый день одаряли их чем-нибудь новым, а потом Абу-ль-Хасан вошел к Наджмат ас-Субх и взял ее девственность, и она тоже полюбила его и была ему рада. И они зажили вместе приятнейшей жизнью, веселые и довольные, и невольницы прислуживали им, и им приносили из покоев халифа тончайшие кушанья и самые сладкие напитки. И не было у них недостатка ни в чем — ни в увеселениях, ни в развлечениях, и Наджмат ас-Субх, поужинав со своим мужем Абу-ль-Хасаном, брала лютню, и пела, и веселилась, и Абу-ль-Хасан тоже веселился, и оба они едва не улетали от радости, глядя друг на друга, так сильно они любили один другого.

И так они прожили некоторое время, производя большие расходы, не думая о последствиях и тратя без счета, пока не кончились все их деньги. И вот в один из дней явился к ним ювелир и потребовал плату за драгоценности, которые Наджмат ас-Субх у него купила в день своей свадьбы, и они опустили руку в копилку с деньгами, и оказалось, что там осталось только немного — как раз столько, чтобы отдать ювелиру его деньги. Они заплатили ювелиру сколько следовало, и остались сидеть с пустыми руками без единого гроша, и огорчились, и опечалились из-за этого случая, и положение их могло вызвать только жалость. Тут Абу-ль-Хасан вспомнил, что халиф говорил ему: «Я буду давать тебе на расходы из своих рук»,— и счел было правильным пойти к нему попросить, но потом обратился к своему разуму и сказал себе: «Может быть, халиф вспомнит, как много он дал мне денег, и ему станет тяжко из-за моего великого мотовства». А при их бракосочетании и после него халиф с Ситт Зубейдой дали им много денег, но они, по великой расточительности, спустили эти деньги в самое короткое время, так что Абу-ль-Хасан побоялся и постыдился пойти к халифу и попросить его, и Наджмат ас-Субх тоже было стыдно просить чего-нибудь у своей госпожи Ситт Зубейды. И Абу-ль-Хасан сказал Наджмат ас-Субх: «О Звездочка, я не могу просить денег у халифа, и ты тоже не можешь просить у Ситт Зубейды. Правда, Звездочка, халиф говорил мне: «Приходи каждый раз, как тебе понадобятся деньги, и не проси у казначея, а проси у меня»,— но мне стыдно, и я боюсь, как бы он не подумал: «За короткое время я дал ему много денег, и он уже успел их истратить».— «И мне тоже пришла та же самая мысль, я боюсь, что если я пойду к Ситт Зубейде, она скажет: «Ты уже успела истратить все деньги, которые я тебе дала»,— и у меня, любимый, такие же опасения, как у тебя»,— ответила Наджмат ас-Субх, и Абу-ль-Хасан молвил: «Раз нам трудно обратиться к ним с просьбой и мы боимся, что нас спросят: «Куда вы девали день ги, которые мы вам дали?» — то я придумал хорошую хитрость, забавную шутку, которая поможет нам добыть у них денег без стыда и смущения. Но дело это должно исходить от меня и от тебя, и необходимо, чтобы ты мне помогла».— «Я к твоим услугам, о Абу-ль-Хасан, упаси боже, чтобы я тебя в чем-нибудь ослушалась, и моя душа — выкуп за тебя»,— сказала Наджмат ас-Субх, и Абу-ль-Хасан воскликнул: «Очень хорошо, Аллах да продлит твой род. о дочь благородных! Я уверен в твоей любви ко мне! Посмотри, какую шутку я намерен устроить: умри сначала ты, а потом я тоже умру, и каждый из нас будет умирать по очереди, смешным и забавным способом. Такая проделка повеселит халифа и Ситт Зубейду, а мы раздобудем денег».— «Послушай, Абу-ль-Хасан,—сказала Наджмат ас-Субх,— я повинуюсь тебе во всем, но что касается смерти, то это вещь невозможная. Если ты хочешь умереть — умирай, хоть это и будет мне очень тяжело, а что до меня, то я умирать не хочу».— «Поистине, ты с ума сошла! — в оскликнул Абу-ль-Хасан.— Ум у тебя женский, а все вы повреждены в уме, и я тебя не упрекаю. Горе тебе, как же это мы умрем! Ты думаешь, каждый из нас сам себя убьет и умрет? Как можно! Это вещь противоестественная! Хитрость, которую я придумал, не в том, что я убью себя и умру или ты убьешь себя и умрешь! Послушай-ка, как я намерен устроить эту знатную шутку и забавную хитрость».— «Раз это игра, в которой нет смерти, то я к твоим услугам во всем, что захочешь,— сказала Наджмат ас-Субх.— Ты знаешь, что жизнь всем дорога, и не думай, будто я отказалась умереть потому, что я лучше тебя! Упаси боже! Но как я тебе сказала, жизнь дорога, и мне стало тяжело, когда я услышала, что ты хочешь умереть».— «Нам нет нужды много разговаривать, и теперь не такое время, чтобы болтать попусту,— молвил Абу-ль-Хасан.— Я расскажу тебе, что собираюсь делать. Я лягу здесь, посреди комнаты, а ты принеси большое одеяло, заверни меня в него, опусти тюрбан мне на лицо и поверни меня в сторону кыблы, точно я мерт вый, а когда покончишь со всем этим, надень какую-нибудь из своих вещей, старую, ветхую, и пойди к Ситт Зубейде с плачем, и бей себя по лицу, и рви на себе одежду. Скажи ей, что я умер, и я уверен, что, когда она это услышит, она даст тебе много денег на погребение и подарит отрез шитой золотом материи, чтобы положить его на носилки с моим телом. Тогда мы добудем и денежки, и прекрасную одежду взамен старой, которую ты на себе разорвешь».— «Слушаю и повинуюсь,— воскликнула Наджмат ас-Субх.— Клянусь Аллахом, Абу-ль-Хасан, это ловкая проделка!»

Потом Абу-ль-Хасан растянулся посреди комнаты и прикинулся мертвым, а Наджмат ас-Субх закутала его в одеяло и сделала так, как он ее научил: спустила тюрбан ему на глаза и повернула его лицом к кыбле. Потом она надела одежды печали, распустила волосы, разорвала на себе платье и принялась плакать и стонать. Она отправилась в таком виде к своей госпоже Ситт Зубейде, рыдая и хлопая себя по щекам, и когда она вошла и Ситт Зубейда увидела, в каком она состоянии, та оторопела, и у нее помутилось в голове, и она воскликнула: «О горе, о Наджмат ас-Субх! Что случилось и что с тобой творится? Расскажи мне!» — «Ах, увы, горе мне, госпожа! — закричала Наджмат ас-Субх.— Ах, Абу-ль-Хасан, мой любимый... Только что я на тебя радовалась, а ты умер и оставил меня, горемычную! Как же это ты умер, когда ты только что радовался на меня...» — и Наджмат ас-Субх принялась рыдать и плакать, хлопая себя по щекам и повторяя перед Ситт Зубейдой подобные слова, и когда Ситт Зубейда услышала такие речи, то поняла, что Абу-ль-Хасан умер. И она опечалилась великой печалью и стала плакать по Абу-ль-Хасану, так как очень его любила: во-первых, из любви к своей служанке Наджмат ас-Субх, и, во-вторых, из-за любви к нему халифа. Потом Ситт Зубейда принялась утешать Наджмат ас-Субх и сказала: «О дочка, что пользы плакать? Кто умер, тот уже не вернется! Клянусь Аллахом, тяжко мне потерять Абу-ль-Хасана. Он, бедный, не успел на тебя нарадоваться, и ты не успела нарадоваться на него. А какой это был хороший человек — простодушный, забавник, весельчак, остряк! И особенно я печалюсь о нем из-за тебя: ты, бедняжка, тоже не успела с ним насладиться — ведь свадьбу вашу как будто только вчера сыграли. Но так было суждено и записано, о дочка, и от этого не спасешься, и тут не схитришь. Будет же тебе плакать!» — и потом Ситт Зубейда приказала своей казначейше выдать Наджмат ас-Субх тысячу золотых на расходы по погребению Абу-ль-Хасана и на устройство похоронных торжеств и дала ей отрез шелковой материи, чтобы накрыть его носилки, и Наджмат ас-Субх схватила деньги, забрала отрез материи и ушла, радуясь проделке, которую придумал Абу-ль-Хасан. А придя к мужу, она рассказала ему обо всем что произошло, и Абу-ль-Хасан встал, довольный, и сказал: «Ну, теперь твой черед! Ложись, как я, и притворись мертвой».

И Наджмат ас-Субх легла, и Абу-ль-Хасан завернул ее в одеяло, повернул лицом к кыбле и обрядил так, как обряжают умерших, и потом взял в руки платок и пошел к халифу. А у халифа в это время сидел везирь Джафар, и когда Абу-ль-Хасан вошел, плача, рыдая и хлопая себя по лицу — а одежду свою он разорвал уже раньше,— халиф удивился его состоянию и воскликнул: «Абу-ль-Хасан, что случилось? Расскажи мне, что с тобой происходит?» — «О повелитель правоверных,— ответил Абу-ль-Хасан,— что может со мной случиться хуже того, что случилось? Да продлится твоя жизнь после Наджмат ас-Субх, о повелитель правоверных! Ах, Наджмат ас-Субх, душа моя, не успел я вдоволь насладиться с тобою счастьем! О повелитель правоверных, не знаю, что с ней случилось,— сейчас умерла!» — и он стал плакать и бить себя по щекам, а халиф, услышав это, очень огорчился и опечалился из-за такой вести: во-первых, из-за своей любви к Абу-ль-Хасану и, во-вторых, потому, что Наджмат ас-Субх была Ситт Зубейде дороже всех невольниц. И халиф начал утешать Абу-ль-Хасана, и везирь Джафар тоже, и они говорили: «Что пользы, Абу-ль-Хасан, плакать и печалиться. Ведь нет сомнения, тот, кто умер, никогда не вернется... Так было суждено и записано, а от того, что записано в книге судеб, никуда не убежишь». Но Абу-ль-Хасан только сильней плакал и рыдал, ловко разыгрывая свою шутку. «О Абу-ль-Хасан,— спросил халиф,— ты, может быть, сделал ей что-нибудь неподобающее? Но ты ведь хороший человек, и я не могу этому поверить».— «О повелитель правоверных! — воскликнул Абу-ль-Хасан,— клянусь твоей жизнью,— ты знаешь, что Наджмат ас-Субх была мне дороже моих глаз не только из-за своей красоты, прелести, образованности, благоразумия и знаний, но еще и потому, что она была Ситт Зубейде милей всех невольниц, да и ты, о повелитель правоверных, тоже очень любил ее. И поэтому, повелитель правоверных, клянусь великим Аллахом, я берег ее пуще глаза»,— и Абу-ль-Хасан, говоря эти слова, плакал и бил себя по щекам, ничего не упуская в искусстве хитрости и обмана, а халиф очень огорчился, и опечалился, и приказал выдать ему кошель с тысячей динаров, чтобы он мог устроить своей жене торжественные похороны и великолепное погребение, и дал ему также кошель с тысячей динаров в утешение и отрез шитой золотом материи, чтобы завернуть покойницу. И Абу-ль-Хасан поцеловал землю и помолился за халифа. Он забрал деньги и отрез, и ушел к себе домой, радостный, и, придя, рассказал своей молодой жене Наджмат ас-Субх обо всем что случилось, и воскликнул: «Видишь теперь, каковы мои проделки!» — и они оба обрадовались, и потом Абу-ль-Хасан сказал: «Слушай, Наджмат ас-Субх, игра еще не кончилась! Подожди, я тебе покажу еще кое-что».

А халиф, из-за любви к Ситт Зубейде, дочери его дяди, когда Абу-ль-Хасан вышел от него, обратился к своему вези-рю Джафару и сказал: «О Джафар, Ситт Зубейда любила свою служанку Наджмат ас-Субх великой любовью, и теперь она, наверно, узнала о ее смерти и плачет и рыдает по ней. А ты знаешь, что Ситт Зубейда очень мне дорога».— «Да, повелитель правоверных»,— ответил Джафар, и халиф продолжал: «Поэтому нам следует сейчас пойти к ней и утешить ее, и ты тоже пойдешь со мной. Ты скажешь словечко, и я' скажу словечко, и, может, мы ее успокоим и утешим и разгоним ее печаль».— «Слушаю и повинуюсь, повелитель правоверных,— ответил Джафар халифу,— но только диван открылся, и люди ждут, когда твое величество выйдет к ним».— «Иди, распусти диван,— сказал халиф.— Скажи им: «У халифа есть дело во дворце, и дивана сегодня не будет».

И везирь Джафар вышел и распустил людей, извинившись тем, что у Халифа есть сегодня во дворце дело, а потом вернулся и сообщил об этом халифу. И тогда халиф приказал своему слуге Масруру осведомиться, свободна ли Ситт Зубейда, и после этого поднялся с везирем Джафаром и вошел к ней. И войдя, он увидел, что Ситт Зубейда сидит печальная и плачет и слезы катятся у нее по щекам, и сказал: «О Ситт Зубейда, я осведомлен о причине охватившей тебя печали, и поэтому я пришел и привел с собой Джафара, моего везиря, чтобы нам тебя успокоить и утешить. Клянусь Аллахом, Ситт Зубейда, мне очень тяжело за тебя, так как ты любила эту девушку, Наджмат ас-Субх, и она была для тебя дороже всех невольниц; и она — помилуй ее Аллах великий! — была всеми любима, и приятна по облику, и очень привязана к тебе. А во-вторых, клянусь Аллахом, я печалюсь о ней из-за бедного Абу-ль-Хасана, который не порадовался на нее вдоволь и не успел насладиться с нею счастьем, как подобает людям. Он плачет по ней, словно маленький ребенок, и он сейчас приходил ко мне, и рыдал, и бил себя по щекам, и состояние его самое горестное. Мы с везирем Джафаром даже сами заплакали, глядя на него, и я его утешал, а после его ухода я подумал, что ты тоже, может быть, горюешь о ней, и пришел тебя утешить и успокоить. Что пользы, Ситт Зубейда, плакать и горевать? Кто умер, тот уж не вернется, и эта чаша обходит всех. От того, что на роду написано, никуда не убежишь, и нам всем не избежать смерти. Боюсь, как бы ты не повредилась от горя или с тобой чего-нибудь не случилось, я хотел бы, чтобы ты развлеклась, и утешилась, и перестала бы горевать».

И когда Ситт Зубейда услышала от халифа эти слова, она пожелала ему блага и поблагодарила его за соболезнование, но такие речи удивили ее, и она молвила: «О повелитель правоверных, ты сбил меня такими словами с толку. Аллах великий да продлит твою жизнь, повелитель правоверных! Ты говоришь про мою служанку: «Помилуй ее Аллах», словно она умерла и ты скорбишь из-за моей печали по ней. А ведь я горюю по Абу-ль-Хасану, так как ты его очень любил и это ты познакомил меня с ним. А он, бедный, помилуй его Аллах великий, был хороший, веселый человек и забавник, и мы много часов развлекались и смеялись с ним, и его шутки веселили нам сердце. Я опасалась за твое величество и ожидала, пока главный евнух Масрур придет ко мне, чтобы его спросить о тебе. Я хорошо знала, как ты любишь Абу-ль-Хасана, и я говорила себе: «Наверное, повелитель правоверных сидит и печалится о нем». Да будет твоя жизнь вечной, о повелитель правоверных! Это ведь не служанка моя умерла! Возможно, твое величество ошибается, так как ты говоришь, что умерла моя невольница, а в действительности дело обстоит не так и, напротив, умер Абу-ль-Хасан». И когда повелитель правоверных услыхал слова Ситт Зубейды, он, хоть и был огорчен, так расхохотался, что упал на спину. «О повелитель правоверных,— сказала Ситт Зубейда,—ты, значит, пришел, чтобы надо мной посмеяться? Ведь, клянусь Аллахом великим, умер-то на самом деле Абу-ль-Хасан».— «Говорит пословица: «Ум у женщин невелик», и поистине, в этом нет сомнения! — воскликнул халиф.— Что ты скажешь, о Джафар? Разве не видел ты своими глазами, что Абу-ль-Хасан пришел ко мне, плача и хлопая себя по щекам, в самом горестном состоянии, и когда мы его спросили о причине, он сказал: «Моя жена Наджмат ас-Субх умерла».— «Да»,— ответил Джафар, и халиф продолжал: «Ты не права, Ситт Зубейда, это твоя служанка умерла, а не Абу-ль-Хасан. Он сейчас ко мне приходил, и я дал ему две тысячи динаров и отрез шелка, чтобы завернуть в него покойницу. Тебе следует плакать по твоей невольнице, которая умерла, так как ты ее очень любила, и, во-вторых, клянусь великим Аллахом, ты имеешь право плакать о ней, так как воспитывала ее, словно родную дочь. Что же касается Абу-ль-Хасана, то не плачь о нем, ибо он здоров и благополучен».— «О повелитель правоверных,— молвила Ситт Зубейда,— ты, видно, продолжаешь надо мной шутить. Ведь ты имеешь верные сведения, что я, клянусь великим Аллахом, оплакиваю Абу-ль-Хасана, и я тоже хорошо знаю, что ты огорчен и только хочешь себя утешить подобными речами. И мы заслуживаем утешения, а Абу-ль-Хасан заслуживает, чтобы мы о нем плакали, ибо он нас развлекал и веселил наше сердце и его присутствие было нам приятно».— «О Ситт Зубейда,— сказал халиф,— клянусь твоей жизнью — а ты знаешь, как твоя жизнь мне дорога,— это не Абу-ль-Хасан умер. Я не шучу с тобой и говорю тебе правду: это твоя невольница Наджмат ас-Субх умерла».

И Ситт Зубейда обиделась на халифа и на его слова и молвила: «Клянусь великим Аллахом, о повелитель правоверных, что умерла не моя невольница Наджмат ас-Субх. Если бы ты немного задержался и не пришел ко мне, я бы сама послала к тебе кого-нибудь от себя, чтобы утешить тебя после смерти Абу-ль-Хасана. Я знаю, ты его очень любил, и я также. Это он умер, а моя служанка не умерла, и это подтверждается тем, что Наджмат ас-Субх, моя невольница, сейчас была у меня. Она пришла печальная, грустная, плача и хлопая себя по щекам, так что мы с невольницами даже заплакали из-за нее, видя ее горе. И волосы у нее были распущены, падали на плечи, и она была одета в одежды скорби из-за смерти ее мужа Абу-ль-Хасана. Я посочувствовала ей и дала кошель с тысячей динаров — в утешение и на торжественные похороны Абу-ль-Хасана и его погребение. Вот и все невольницы подтвердят мои слова, так как они все присутствовали, и моя печаль, которую ты заметил,— из-за смерти Абу-ль-Хасана». И халиф обиделся на слова Ситт Зубейды и сказал ей: «Ситт Зубейда, ты ни разу в жизни так не упрямилась и не обвиняла меня во лжи, кроме сегодняшнего дня. В самом деле: я тебе говорю, что Абу-ль-Хасан сейчас от меня ушел, и везирь Абу Джафар присутствовал при этом, а ты мне говоришь: «Это Абу-ль-Хасан умер!» — «Пусть не думает твое величество, что я удовлетворюсь такими словами и поверю, что моя служанка Наджмат ас-Субх умерла! — воскликнула Зубейда.— Наоборот, клянусь Аллахом, высоким и великим, что Абу-ль-Хасан умер! Сохрани, Аллах, мою невольницу! Почему ты хочешь ее уморить насильно?» И гнев халифа на Ситт Зу'бей-ду от таких слов усилился, и он тотчас же кликнул евнуха Масрура и сказал ему: «Сходи поскорей во дворец Абу-ль-Хасана и принеси сведения, кто из них умер — Абу-ль-Хасан или Наджмат ас-Субх, его жена. Правда, я наверное знаю, что умерла невольница, но пусть Ситт Зубейда посмотрит, и удовлетворится, и бросит упрямиться, ибо я в жизни не видывал такого упрямства».— «А я наверное знаю, что это Абу-ль-Хасан умер»,— возразила Ситт Зубейда, и халиф вскричал: «Если твои слова окажутся правдой, я дам тебе все, что ты потребуешь, пусть это даже будет полцарства! Бьюсь с тобой об заклад, что Абу-ль-Хасан здоров и благополучен и что умерла твоя невольница Наджмат ас-Субх».— «И я тоже бьюсь об заклад на все, что имею, что моя служанка Наджмат ас-Субх здорова и благополучна и что это Абу-ль-Хасан умер!» — воскликнула Ситт Зубейда, и халиф молвил: «Давай спорить: если мои слова правильны и Абу-ль-Хасан здоров, а твоя невольница умерла, то я возьму у тебя твой большой дворец, а если окажется, что твои слова правильны и умер Абу-ль-Хасан, а невольница здорова и благополучна, то я подарю тебе дворец в саду Бустан аль-Хульд!..»