Халиф на час, или рассказ про Абу-ль-Хасана-Кутилу

И халиф вышел, а Масрур шел за ним следом, неся Абу-ль-Хасана. Они оставили дверь открытой и шли до тех пор, пока не дошли до дворца; и оказалось, что невольницы, рабы и евнухи еще не ложились. И халиф положил Абу-ль-Хасана во дворце и велел рабыням раздеть его и переодеть в платье, которое халиф надевает для сна; и Абу-ль-Хасана тотчас же одели в ночную одежду халифа и положили на его постель. А потом халиф созвал всех своих невольниц, наложниц, евнухов и вообще всех тех, кто обычно состоял при халифе, исполняя службу, и когда все собрались, сказал им: «Завтра вообразите, что этот человек — я, халиф, и служите ему с таким же почтением и уважением, какое оказываете мне. Все, что вы делаете для меня, когда я встаю с постели, делайте и для него тоже, и я не хочу, чтобы хоть один из вас прислуживал мне — наоборот, все прислуживайте ему, точно он и есть халиф. И берегитесь. и еще раз берегитесь меня ослушаться».

Потом халиф послал за Джафаром, своим везирем, и рассказал ему историю Абу-ль-Хасана и то, что у него с ним случилось, и затем молвил: «Завтра утром приходи как обычно в диван с эмирами и вельможами царства. Абу-ль-Хасан выйдет к вам в диван, словно он халиф, а вы оказывайте ему необходимые почести, которые вы оказываете мне. Оповести об этом прочих эмиров и везирей и проявляй к нему почтение и уважение, и пусть всякий из вас делает вид, что он — это я, собственной особой. Берегитесь ослушаться его в том, что он вам прикажет, и, наоборот, делайте все, даже если он растратит богатства всего государства и опустошит всю казну. Исполняйте все его повеления и берегитесь ослушаться. Вот чего я хочу от вас».

И везирь отвесил халифу поклон и сказал: «Слушаю и повинуюсь повелителю правоверных!» — и потом вышел от него, а халиф направился в свои покои, чтобы лечь спать, и позвал старшего евнуха, и тоже наказал ему проявлять к Абу-ль-Хасану полное уважение, как будто это сам халиф, и добавил: «Прежде чем разбудить его от сна, как вы делаете со мной, разбудите меня. Я войду, и где-нибудь спрячусь, и посмотрю, что он будет делать». И главный евнух ответил: «Внимание и повиновение, о повелитель правоверных!» И халиф проспал эту ночь, а под утро главный евнух поднял его. И халиф встал, вымыл лицо, совершил омовение и помолился, а потом направился в ту комнату, где спал Абу-ль-Хасан, и спрятался в укромном месте, чтобы посмотреть, что тот станет делать.

И когда наступило утро, пришли все невольницы и рабыни и окружили Абу-ль-Хасана, и наложницы сели у него в головах, а евнухи стояли, скрестив руки. Они дали Абу-ль-Хасану чашу с питьем против банджа, и Абу-ль-Ха-сан поднял голову, но не мог сразу открыть глаз, до того она была у него тяжелая. И он стал раскрывать их мало-помалу и увидел, что лежит на шелковой перине, набитой страусовыми перьями, и покрывало сплошь заткано и расши то золотом, а комната, где он лежит, похищает разум и подобна райской обители. И Абу-ль-Хасан принялся протирать глаза, чтобы они не слипались, и потом открыл их и увидел, что вокруг него стоят наложницы и невольницы, каждая из которых как бы говорит луне: «Спрячься, я займу твое место!» — и в руках у них музыкальные инструменты, а другие невольницы, черные, стоят, скрестив руки, и евнухи тоже.

И Абу-ль-Хасан опешил и стал ворочаться то направо, то налево, и его охватило изумление, и ум его был ошеломлен, и он воскликнул про себя: «Что за притча! Я, верно, сплю и вижу сон! Клянусь Аллахом великим, это всего вероятней, а иначе — что же это такое?» И он поглядывал на невольниц и говорил: «Господи боже, что же это такое? Какой там сон, когда эти люди, и одежда, и чалма, что на мне,— халифские, а постель — постель халифов. Ясно — я стал халифом! Что же это, Абу-ль-Хасан? Ведь сейчас твой слуга скажет: «Мой господин рехнулся»,— и тебя засадят в больницу. Ясно, я каждый день твержу: «Хочу стать халифом»,— вот я и увидел такой сон. Правильно, это так и есть! Я вчера говорил об этом с мосульским купцом, которого угощал, и это, видно, мне и приснилось из-за болтовни и разговоров».

И он зажмурил глаза и хотел опять заснуть, говоря: «Это все от болтовни, парень»,— но главный евнух подошел к нему и молвил: «О повелитель правоверных, день взошел! Вставай же, соверши омовение и помолись». И Абу-ль-Хасан, услышав эти слова, воскликнул: «Что за история? Я сплю или не сплю? Спи, парень, чтобы не сказали, что ты спятил и потерял рассудок!» И он зажмурил глаза и прикинулся спящим, и главный евнух опять подошел к нему и сказал: «О повелитель правоверных, не спи! Встань, соверши омовение и утреннюю молитву. Ведь солнце сейчас взойдет, а у твоего величества нет привычки пропускать утреннюю молитву».— «Господи боже,— воскликнул Абу-ль-Хасан,— что же это такое! Я все время сплю, но спящий никогда в жизни не слышит, а я-то ведь слышу, как кто-то меня зовет».

И он открыл глаза и увидел наложниц, невольниц, слуг и евнухов, которые стояли перед ним и ждали, и опять принялся тереть глаза, чтобы пробудиться от сна. Потом он открыл глаза и вгляделся, и убедился, и засмеялся, увидев себя халифом, и громко захохотал, а халиф украдкой смотрел на него и тоже смеялся. И невольницы, наложницы и евнухи, увидев, что Абу-ль-Хасан открыл глаза и смотрит на них, все приблизились к нему, и отвесили поклон, и пожелали ему славы и вечного благоденствия, и поцеловали перед ним землю. Одни принялись играть на лютне, другие — на цитре, иные — на гитаре и на прочих инструментах, и все подошли и пожелали Абу-ль-Хасану доброго утра и приветствовали его, как приветствуют халифов, а музыка все продолжала играть.

И Абу-ль-Хасан растерялся и опешил от этого и, закрыв глаза руками, закричал: «Что со мной делается! Господи! Это халифский дворец, вот невольницы и рабыни! Что же это случилось? Ты так с ума спятишь, Абу-ль-Хасан! Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Я и вправду не сплю!» И он снова открыл глаза и увидел, что солнце уже сияет, и увидел также рабынь, каждая из которых своей красотой смущает восходящее солнце, и воскликнул: «Интересно, с ума я сошел или то, что я вижу,— истинная правда!»

И когда Абу-ль-Хасан размышлял об этом и обращал к себе самому такие речи, вдруг подошел к нему главный евнух, и отвесил ему поклон, и поцеловал землю, и сказал: «О повелитель правоверных, не в обычае у твоего величества спать до такого часа, и ты ни одного дня не пропускал утренней молитвы. Видно, на тебя сегодня ночью напала бессонница, и возможно, что тебе нездоровится, но сейчас, о повелитель правоверных, пришло время открывать диван, и везири, эмиры, вельможи и знатные люди царства ждут, когда ты выйдешь к ним в диван и станешь но обычаю творить суд и расправу».

И когда Абу-ль-Хасан услышал слова главного евнуха, его взяла оторопь, и он не мог понять что случилось. Он убедился, что это все не во сне, а наяву, но совершенно растерялся и не знал, что говорить и что делать. И понизив голос, спросил главного евнуха: «Что это значит? С кем ты разговариваешь и кому говоришь «повелитель правоверных»? Я тебя до сих пор ни разу в жизни не видел. Кого же это ты называешь повелителем правоверных?» — «О повелитель правоверных,— ответил главный евнух так, как учил его халиф,— твое величество говорит со своим рабом не так, как обычно. Ты, видно, хочешь испытать меня такими словами. Это ты — мой владыка, повелитель правоверных, наместник Аллаха на земле его, Харун ар-Рашид, пятый правитель из сынов аль-Аббаса, властитель земли от востока до запада и преемник пророка Аллаха, господина людей и джиннов,— да благословит его Аллах и да приветствует! — а я твой раб и слуга, и как могу я забыть своего владыку, когда я воспитался под сенью твоей милости? Уповаю, что ты, по своей кротости, будешь ко мне снисходителен, о повелитель правоверных! Очевидно, какой-то негодяй нашептал тебе на меня ложное, и поэтому твое величество говорит мне такие слова и не хочет меня знать. Ведь я в жизни не слышал от тебя подобных речей. А быть может, о повелитель правоверных, тебе привиделся ночью сон, который нарушил твой покой?»

Услышав слова главного евнуха, Абу-ль-Хасан громко рассмеялся и так хохотал, что упал навзничь, и халиф, услышав хохот Абу-ль-Хасана, тоже схватился за бока от смеха. А нахохотавшись, Абу-ль-Хасан задумался, и покрутил головой направо и налево, и потом обратился к маленькому прислужнику, который стоял возле него, и спросил: «Эй, мальчик, кто я такой?» — «О господин, ты владыка наш, повелитель правоверных, наместник пророка — да благословит его Аллах и да приветствует! — и властитель земли на суше и на море»,— ответил слуга, и Абу-ль-Хасан воскликнул: «Врешь, проклятый! Ты хоть маленький, да лгун, и ты черней, чем дно котелка!» Потом он кликнул одну из невольниц и сказал ей: «Подойди-ка ко мне, красотка! — и когда та подошла, протянул ей палец и приказал: — Кусай меня за палец, да посильней, чтобы я понял, грежу я или не сплю и бодрствую». А невольница знала, что халиф устроил все это с Абу-ль-Хасаном, чтобы посмеяться над ним. Она взяла палец Абу-ль-Хасана, положила в рот и, впившись в него зубами, укусила его изо всех сил, а Абу-ль-Хасан взвыл и крикнул: «Ай! Клянусь Аллахом, я несомненно бодрствую, а не сплю, и это все не во сне!»

Потом он обратился к невольнице и сказал ей просительно: «Заклинаю тебя Аллахом, о госпожа красавиц, скажи кто я такой, и не лги мне!» — «О господин,— отвечала невольница,— ты владыка наш, повелитель правоверных, наместник посланника божьего,— да благословит его Аллах и да приветствует! — повелитель всей земли от востока до запада».— «Господи боже мой, Абу-ль-Хасан, кто бы мог подумать, что ты станешь халифом! — воскликнул Абу-ль-Хасан.— Прав, видно, тот, кто сказал: «От вечера до утра каких чудес не бывает!» Но смотри, парень, голова у тебя тяжелая, и может быть, эта проклятая тебе врет.— И сказал невольнице: — Чтоб тебе пусто было, проклятая, ты, оказывается, врунья. Я-то ведь хорошо знаю, кто я такой».

Тут подошел к нему главный евнух и сказал: «О владыка наш, повелитель правоверных, диван давно собрался».

И Абу-ль-Хасан решил вставать, и главный евнух подошел, подхватил его под мышки и свел с постели, и все бывшие во дворце рабыни, наложницы, слуги и рабы в один голос закричали: «Доброго утра, о повелитель правоверных!» И когда Абу-ль-Хасан услышал это и увидел себя в таком положении, то перестал сомневаться, что он халиф, только бормотал растерянно: «Аллах, Аллах! О Абу-ль-Хасан, как быстро все изменилось! Еще вчера ты был Абу-ль-Хасаном, а сегодня стал повелителем правоверных, наместником Аллаха. Ей-богу, хорошо! Но тому, что судил Аллах, не приходится дивиться».

Потом невольницы и служанки одели Абу-ль-Хасана в платье халифа и вымыли ему лицо, а затем они чинно и торжественно пошли впереди него, и вывели его из опочивальни, и привели в диван. После этого невольницы вернулись обратно, передав Абу-ль-Хасана евнухам, а те ввели его в большой зал дивана, и подвели к престолу халифа, и подняли, и усадили на престол. И слуги с невольниками поцеловали перед ним землю, желая ему величия и вечного благоденствия, и Абу-ль-Хасан осмотрелся в диване и увидел людей, и воинов, и евнухов, которые его охраняли. А халиф еще раньше пришел в диван и сел в укромном месте, чтобы посмотреть, что же Абу-ль-Хасан будет делать, и увидел, что Абу-ль-Хасан величественно восседает на престоле и раздает милости тем, кто их достоин, словно он и вправду халиф.

Затем, через некоторое время, вошел везирь Джафар и отвесил перед Абу-ль-Хасаном поклон, целуя землю, и пожелал ему славы и вечного благоденствия, и молвил: «О повелитель правоверных и податель благ, да погубит Аллах твоих врагов и да пошлет тебе над ними победу!»

И тут Абу-ль-Хасан убедился, что действительно стал халифом, и сказал про себя: «Я просил у Аллаха власти на один день, а Аллах даровал мне ее на всю жизнь». Потом он обратился к Джафару и молвил: «Говори, что у тебя на уме, о Джафар, и если ты что-нибудь задумал, скажи об этом».— «О повелитель правоверных, везири, вельможи царства, эмиры и знатные люди государства стоят у дверей и ожидают от твоего величества разрешения и предписания войти, чтобы узнать, что им надлежит исполнить для его величества, повелителя правоверных»,— ответил Джафар. И Абу-ль-Хасан обратился к старшему евнуху, который стоял перед ним, и приказал ему дать вельможам разрешение войти.

И вельможи вошли, и поклонились, и пожелали Абу-ль-Хасану величия, и сказали: «О повелитель правоверных и наместник господа, да дарует тебе Аллах победу и да погубит твоих врагов!» Они облобызали перед ним землю, и Абу-ль-Хасан приказал им сесть, и каждый из них сел на место, приличествующее его чину, а затем Джафар подошел к халифу и, встав с ним рядом, доложил ему близкие, отдаленные и необходимые дела, прочитал прочие письма и донесения, касающиеся управления государством, и Абу-ль-Хасан запрещал и повелевал, отнимал и награждал, словно он халиф, а Джафар почтительно стоял перед ним.

Потом Абу-ль-Хасан обернулся и увидел вали, начальника стражников города,— а он его узнал,— и сказал: «О Джафар, у меня есть дело к вали и к его людям». И когда вали услышал это, он быстро подошел со своими людьми к Абу-ль-Хасану, и все поцеловали перед ним землю, и отвесили поклон, и пожелали ему величия и вечного благоденствия, и сказали: «Приказывай, повелитель правоверных, мы внимаем и повинуемся».

И тогда Абу-ль-Хасан приказал им: «Отправляйтесь в такой-то квартал и схватите четырех старых сторожей, которые там живут, а потом пойдите в тамошнюю мечеть, то есть в соборную мечеть квартала, и схватите имама. Дайте каждому из этих людей по четыреста ударов слоновьим хвостом, посадите каждого на верблюда, велите им держать верблюда за хвост и проведите их так по городу, и пусть глашатай идет перед ними и кричит: «Вот воздаяние, и наименьшее воздаяние, тому, кто суется в дела, которые его не касаются и к нему не относятся, и любит устраивать и сеять смуты и склоку между соседями!» А когда вы их обесславите, прогоните их вон из города — пусть они никогда больше тут не живут и сюда не входят. Посадите их в какую-нибудь мечеть за воротами Багдада, и пусть люди отдохнут от их зла. А когда вы исполните то, что я приказал, возвращайтесь и расскажите мне. И остерегайся, о вали, меня ослушаться! Клянусь моей головой, что, если ты сделаешь иначе, я отрублю голову тебе». И вали поцеловал землю перед Абу-ль-Хасаном и сказал: «Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных!» — и тотчас вышел со своими людьми, чтобы выполнить его приказание, а Абу-ль-Хасан остался во дворце и продолжал заниматься с везирями делами государства.

А халиф, когда услыхал приказ Абу-ль-Хасана вали, совсем обеспамятел от смеха и сказал про себя: «Клянусь Аллахом, Абу-ль-Хасан не забыл про четырех сторожей и имама мечети, и клянусь Аллахом великим, он поступил правосудно и по справедливости, так как они этого заслужили! Именно это он хотел и желал сделать, когда станет халифом».

И Абу-ль-Хасан до тех пор вершил в диване дела и выносил приговоры, пока вали не вернулся и не вошел в диван. Он отвесил Абу-ль-Хасану поклон, и тот спросил его: «Сделал ты то, что я тебе велел?» — «Да, повелитель правоверных,— ответил вали,— и в подтверждение того, что я выполнил твой приказ, вот свидетельство жителей квартала и его именитых обитателей. Все радуются твоему повелению и желают твоему величеству вечной славы». И начальник вынул бумагу и подал ее Абу-ль-Хасану, и тот взял ее, прочитал и. узнал почерк тех, кто давал свидетельство.

И обрадовался Абу-ль-Хасан великою радостью и сказал про себя: «Вот то, чего ты желал, Абу-ль-Хасан, и Аллах даровал тебе это, и ты достиг цели!» — а потом он обратился к везирю Джафару и приказал: «Принеси сейчас же кошель с пятью сотнями динаров, пойди с ним в этот же самый квартал и спроси там старую женщину, которую зовут Умм Абу-ль-Хасан. Сын этой женщины — человек известный на весь квартал, и его знают во всем городе, и когда вы о ней спросите, вас сейчас же к ней проведут, так что вы не ошибетесь. Так вот отдай ей этот кошель».

Когда халиф услышал это, он так засмеялся, что даже схватился за бока, а везирь Джафар облобызал землю и сейчас же пошел в казну. Он взял кошель с пятью сотнями динаров, и пошел к матери Абу-ль-Хасана, и отдал ей кошель со словами: «Повелитель правоверных шлет тебе этот кошель»,— и мать Абу-ль-Хасана взяла его, и ее охватило удивление из-за этой истории. Ведь она ровно ничего не знала о происшествии со своим сыном Абу-ль-Хасаном и о том, что с ним сталось. Потом везирь Джафар вернулся в диван, отвесил перед Абу-ль-Хасаном поклон и сказал: «Я выполнил твой приказ, о повелитель правоверных».

А спустя короткое время главный евнух вошел в диван и подал везирю знак кончать диван, и вельможи тотчас же попросили у Абу-ль-Хасана разрешения удалиться и вышли, а главный евнух взял Абу-ль-Хасана за руку и увел его во дворец. И Абу-ль-Хасан попросился сходить в дом отдохновения по нужде, и ему поднесли, по обычаю халифов, шелковые шлепанцы, вышитые золотом. И Абу-ль-Хасан положил их на колени, но вдруг ему до того приспичило, что он поспешно выбежал босиком, со шлепанцами в руках, а халиф так смеялся, что упал навзничь.

Потом Абу-ль-Хасан, удовлетворив нужду, вышел из домика уединения, и все слуги и евнухи встретили его, и пошли впереди, и привели его в те покои, где ему приготовили обед. И невольницы, рабы и наложницы встали перед Абу-ль-Хасаном — а у невольниц были в руках музыкальные инструменты — и начали бить по струнам и петь, и когда Абу-ль-Хасан услышал удары по струнам, звуки музыки и пение и увидел, как красивы и прелестны невольницы, каждая из которых могла посрамить сияющее солнце, он смутился умом, и растерялся, и сказал про себя: «Как можно говорить, будто все, что я видел и теперь вижу,—сон! Вряд ли! Но как же все-таки: я знаю, что вчера я был Абу-ль-Хасаном, а сегодня вдруг сделался халифом... Клянусь Аллахом, это здорово! Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! О милостивый, о милосердый, защити меня от последствий этого сна! Но хорошо, Абу-ль-Хасан, неужели все это торжество, почет, великолепие и пышность, которые ты видишь,— только сон? Не думаю, чтобы это был сон. Но как же, однако, все-таки случилось такое дело? Ведь на весь мир есть только один халиф, а я вижу, что халиф — это я. Значит, другого халифа нет, раз несомненно, что халиф сегодня я. Ведь вижу же я это великое торжество, и роскошный дворец, и его убранство!»

Потом он бросил все эти размышления, и уселся за столик, и увидел на нем золотые блюда с тонкими кушаньями и роскошными яствами и перед собою — невольниц, каждая из которых могла посрамить луну в ночь полнолуния. И Абу-ль-' Хасан стал озираться направо и налево, глядя на самого себя, и всматривался во все эти вещи, крутя головой и хохоча, и затем он посадил возле себя нескольких невольниц, а другие стояли, держа в руках золотые опахала. Он посмотрел на невольниц, которых посадил с собой рядом, и увидел, что ни одна ничего не ест, и принялся их угощать, а некоторых даже кормил своей рукой. Потом он стал спрашивать невольниц, как их зовут, и одна отвечала: «Мое имя Даурат аль-Камар»,— а другая сказала: «Меня зовут Шамс ан-Нахар»,— а третья ответила: «Суккария»,— а еще одна: «Малихат аль-Кадд»,—другая: «Будур»,— и третья: «Насим ас-Саба»,— и халиф все больше веселился и смеялся, видя как Абу-ль-Хасан разглядывает невольниц и выспрашивает как их зовут.

Когда же невольницы увидели, что Абу-ль-Хасан кончил есть и насытился, они крикнули главному евнуху: «Эй, ага, повелитель правоверных покончил с едой!» — и главный евнух подошел, и взял Абу-ль-Хасана за руку, и поднял его, и посадил на скамью. Он принес таз и кувшин и вымыл Абу-ль-Хасану руки, и одна рабыня держала для него кувшин, а другая несла полотенце, а третья — курильницу с алоэ и амброй. И когда Абу-ль-Хасан вымыл руки, он поднялся, и главный евнух пошел впереди него, вместе с невольницами и рабынями. Его привели в другую комнату. не в ту, где он был прежде, и когда Абу-ль-Хасан вошел туда, у него помутилось в голове — такая это была красивая комната: разубранная, расписанная по стенам узорами и устланная роскошными коврами. И там он нашел множество невольниц, еще красивей, чем те, которых он уже видел, и каждая держала в руках какой-нибудь музыкальный инструмент, и когда Абу-ль-Хасан вошел к ним, все невольницы встали и разом пустились петь на один напев, ударяя по струнам, а любая из них своей красотой и прелестью могла превратить богомольца в безбожника. И Абу-ль-Хасан посмотрел и увидел, что столик уже поставлен и на нем плоды всех сортов и прозрачное вино, и кубки и чаши выстроились рядами, и яства лежат в золотой посуде, украшенной драгоценными камнями.

Потом главный евнух посадил Абу-ль-Хасана, а Абу-ль-Хасан позвал невольниц, и усадил их возле себя, и стал всматриваться в этих девушек, и ум его был ошеломлен их красотой, и не знал он, какую больше любит. И он начал вкушать плоды и яства, и одну невольницу он кормил из своих рук, а другой сам клал кусок в рот, угощая ее, и он совершенно оторопел от всех этих происшествий. Наконец он обратился к одной наложнице и сказал: «О любимая, возьми кусочек этого яблока! Залечи мое сердце и сними бремя, которое ты возложила на меня с тех пор, как я тебя увидал»,— и так брал у одной и давал другой, а халиф видел все это и слышал слова Абу-ль-Хасана.

Когда же Абу-ль-Хасан покончил с едой, его взяли и привели в третью комнату, великолепней, диковинней и чудесней других, а Абу-ль-Хасан все больше и больше удивлялся, особенно когда он и там увидал невольниц, да к тому же прекрасней и лучше тех, которых видел прежде. И в этой комнате тоже стоял столик, а на нем — сосуды из чистого золота, полные сластей и чистых, прозрачных напитков.

После этого его привели в четвертую комнату, еще больше и роскошней прежних — а солнце было уже на закате,— и он увидел в этой комнате три золотых подсвечника, украшенных драгоценными камнями, а в подсвечниках — камфарные свечи. И там тоже были невольницы, восхитительней всех, каких он видел, и каждая держала в руках какой-нибудь музыкальный инструмент, и когда Абу-ль-Хасан вошел к ним, они поднялись, и ударили по струнам, и завели напевы, ошеломляющие разум. И Абу-ль-Хасан посмотрел и вдруг видит: перед ним столик, весь из чистого золота, над бассейном, тоже из чистейшего золота, а вокруг бассейна чаши и в чашах вместо воды — чистое вино. И Абу-ль-Хасан обрадовался и возликовал. Он подошел к столику и сел, посадив невольниц возле себя, и принялся кормить и угощать их, и спрашивал, как их звать, и одна из них отвечала: «Мое имя Хабл аль-Лулу» ¹.— «Твое имя — Хабл аль-Лулу? — воскликнул Абу-ль-Хасан.— Тебя следовало бы назвать не «нитка жемчуга», а «весь жемчуг, какой только есть на свете». Но раз уж тебя так назвали, налей мне чашу, и я выпью ее из твоих рук за твое здоровье». А халиф слышал эти слова Абу-ль-Хасана и страшно хохотал.

Между тем невольница чинно налила Абу-ль-Хасану чашу вина и почтительно поднесла ее, и Абу-ль-Хасан сказал ей: «О Хабл аль-Лулу, я сейчас выпью за твое здоровье, но я хочу, чтобы ты налила еще одну и тоже выпила».

¹     Хабл аль-Лулу по-арабски «нитка жемчуга».

²     Наджмат ас-Субх по-арабски «утренняя звезда».

И когда Абу-ль-Хасан выпил чашу, девушка налила чашу, чтобы выпить, и потом взяла лютню и запела:

А Абу-ль-Хасан до того возликовал, что едва не потерял разум. Он принялся плясать без музыки, и ему казалось, что комната пляшет вместе с ним, и не понимал он, во сне это или наяву.

Потом он обратился к невольнице, сидевшей близ него, и спросил: «О любимая, как твое имя?» — и та ответила: «Мое имя Наджмат ас-Субх»2,— и Абу-ль-Хасан воскликнул: «Не нужно тебе такое имя, ибо, клянусь Аллахом, твое чело светит ярче утренней звезды! Будь добра, о любимая, налей мне чашу и напои меня». И Наджмат ас-Субх налила чашу и протянула ее Абу-ль-Хасану, и тот взял чашу и выпил ее, а девушка налила себе и выпила, и ударила по струнам и запела, и Абу-ль-Хасану представилось, что комната пляшет вместе с ним.

И затем Абу-ль-Хасан обошелся так же с третьей невольницей, с четвертой и с прочими, пока не обошел их всех по очереди, а халиф смотрел, как ведет себя Абу-ль-Хасан, и смеялся над ним, особенно когда видел, как тот разговаривает с невольницами и спрашивает каждую, как ее зовут.

И когда Абу-ль-Хасан выпил сам и дал выпить невольницам, каждой по очереди, халиф послал приказ Хабл аль-Лулу, и та взяла чашу, наполнила ее вином и положила туда банджа. Она подала чашу Абу-ль-Хасану и сказала: «О повелитель правоверных, твоя рабыня сложила сегодня красивую песню, и я хочу, чтобы твое величество выпило из моих рук эту чашу, а я спою тебе песню». А Абу-ль-Хасан полюбил эту невольницу великой любовью, и он взял у нее чашу, и молвил: «Ты бесподобная красавица своего времени и моя любимая!»

Потом он поднес чашу к губам, а Хабл аль-Лулу взяла лютню и спела Абу-ль-Хасану такую песенку: