НА ГОЛОВНУЮ СТРАНИЦУ САЙТА Gatchina3000.Ru / HOME


Брокгауз-Ефрон и Большая Советская Энциклопедия
Брокгауз-Ефрон и Большая Советская Энциклопедия
объединённый словник


Сайт тысячи и одной ночи
Сайт
ТЫСЯЧИ И ОДНОЙ НОЧИ

перевод с арабского М. А. Салье





 
   
1001 ночь. Книга тысячи и одной ночи. Арабские сказки
 
 


1001 ночь. Арабские сказки

Книга тысячи и одной ночи


Оглавление

Рассказ о Масруре и Зейн-аль-Мавасиф

Рассказ о Масруре и Зейн-аль-Мавасиф

примечания в квадратных скобках [   ]


  • Рассказ о Масруре и Зейн-аль-Мавасиф, ночи 845-854
  • Рассказ о Масруре и Зейн-аль-Мавасиф, ночи 855-863

     

     

    Тысяча и одна ночь. Сказки  
       Восемьсот пятьдесят пятая ночь
    
       Когда же настала восемьсот пятьдесят пятая ночь, она сказала:  "Дошло
    до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф, услышав стихи, поняла,
    что это Масрур, и заплакала вместе со своими невольницами, а  потом  она
    сказала: "О Масрур, прошу тебя, ради Аллаха, возвратись назад, чтобы  не
    увидел тебя вместе со мной мой муж".  И,  услышав  это,  Масрур  лишился
    чувств. А когда он очнулся, они простились друг с другом, и Масрур  про-
    изнес такие стихи:
       "Кричит об отъезде на заре их погонщик
       Пред утром, и ветерок несет его голос.
       И вот, оседлав животных, быстро снялись они.
       Вперед караван спешит под пенье вожатых.
       И землю благоуханьем со всех сторон обдав,
       Они ускоряют ход по ровной долине.
       Душой овладев моей в любви, они двинулись,
       Следами обманут их я был в это утро.
       Соседи! Хотел бы я совсем их не покидать,
       И землю я омочил текущей слезою.
       О сердце! Что сделала, когда далеко они,
       Разлуки рука с душой - того не желал я!"
       И Масрур продолжал оставаться  вблизи  каравана,  плача  и  рыдая,  и
    Зейн-аль-Мавасиф уговаривала его вернуться раньше утра из опасения позо-
    ра. И Масрур подошел к носилкам и попрощался с ней еще раз  взглядом,  и
    его покрыло беспамятство на долгое время, а очнувшись,  он  увидел,  что
    путники уходят. И он обернулся в их сторону и  произнес  нараспев  такие
    стихи:
       "Коль ветер близости ее подует,
       Влюбленный сетует на муки страсти.
       Вот веет на него дыханием утра,
       И он очнулся будто бы на небе.
       Лежит больной на ложе он недуга
       И плачет кровью слез своих обильных.
       Соседи двинулись, и сердце с ними,
       Меж путников, погонщиком ведомых.
       Клянусь Аллахом, ветер лишь подует,
       Как на глазах к нему я устремляюсь".
       И потом Масрур вернулся к дому в крайней тоске и увидел, что он поки-
    нут любимыми. И Масрур так заплакал, что замочил свою одежду, и его пок-
    рыло беспамятство, и душа его чуть не вышла из  тела,  а  очнувшись,  он
    произнес такие два стиха:
       "О сжалься, стан, - унижен я, в позоре,
       Худеет тело, и слезы льют струею.
       Подуй на пас их ветра благовонием,
       Чтобы душа больная исцелилась".
       И когда Масрур вернулся домой, он смутился духом из-за всего этого, и
    глаза его заплакали, и он пробыл в таком состоянии десять дней.
       Вот что было с Масруром. Что же касается Зейн-альМавасиф, то она  по-
    няла, что удалась против нее хитрость, и ее муж ехал с ней в течение де-
    сяти дней, а потом он поселил ее в одном из городов. И  Зейн-аль-Мавасиф
    написала Масруру письмо и отдала его своей невольнице  Хубуб  и  сказала
    ей: "Отошли это письмо Масруру, чтобы он узнал, как удалась  против  нас
    хитрость и как еврей нас обманул". И невольница взяла  у  нее  письмо  и
    послала его Масруру. И когда письмо пришло к нему, дело  показалось  ему
    тяжким. И он так плакал, что замочил землю, и написал письмо,  и  послал
    его Зейн-аль-Мавасиф, заключив его такими двумя стихами:
       Если путь мне найти, скажи, к вратам утешенья,
       Утешиться как тому, кто в огненном жаре?
       Прекрасны как времена, теперь миновавшие!
       О, если б из них могли вернуться мгновенья!"
       И когда это письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она взяла его и  прочи-
    тала и, отдав его своей невольнице Хубуб, сказала ей: "Скрывай  это  де-
    ло".  И  муж  ее  понял,  что  они  обмениваются  посланиями,   и   взял
    Зейн-аль-Мавасиф и ее невольницу и проехал с ними расстояние в  двадцать
    дней пути, а потом он поселился с ними в одном из городов.
       Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается Масрура, то ему  пе-
    рестал быть приятен сон, и не поселялся в нем покой, и не  было  у  него
    терпения, и когда он был в таком состоянии, в какую-то  ночь  его  глаза
    задремали, и он увидел во сне, что Зейн-аль-Мавасиф подошла к нему в са-
    ду и начала его обнимать. И он пробудился от сна и не увидел ее,  и  его
    ум улетел, и смутилось его сердце, и глаза его  наполнились  слезами,  и
    сердце его охватило крайнее волненье, и он произнес такие стихи:
       "Привет той, чей призрак ночью нас посетил во сне,
       Тоску взволновав мою и страсть лишь усилив.
       И вот пробудился я от сна, весь взволнованный
       Видением призрака, пришедшего в грезах.
       Но будет ли правдой сон о той, кого я люблю,
       И вылечится ль болезнь любви и недуги?
       То руку она мне даст, то крепко прижмет к груди,
       То речью приятною подаст утешенье.
       Когда же окончились во сне порицания
       И слезы мои глаза навеки покрыли,
       Напился я влагой уст ее, и казалась мне
       Прекрасным вином она, как мускус пахучим.
       Дивлюсь я тому, что было в грезах пронесшихся, -
       Достиг от нее тогда желанной я цели.
       Но вот пробудился я от сна, и увидел я,
       Что призрака нет, а есть лишь страсть и волненье.
       И стал как безумный я, когда увидал ее,
       И пьяным я сделался, вина не вкусивши.
       О ветра дыхание. Аллаха молю, доставь
       Привет от тоски моей и мира желанье!
       И им ты скажи, тому, кого вы все знаете:
       "Превратность судьбы дала испить чашу смерти".
       И потом он отправился к ее жилищу и не переставал  плакать,  пока  не
    дошел до него, и он посмотрел на это место и  нашел  его  опустевшим,  и
    увидел он перед собой ее блистающий призрак, и показалось  ему,  что  ее
    образ стоит перед ним. И загорелись в нем огни и усилились его печали, и
    он упал, покрытый беспамятством..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот пятьдесят шестая ночь
    
       Когда же настала восемьсот пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло
    до меня, о счастливый царь, что когда Масрур увидал во сне  Зейн-аль-Ма-
    васиф, которая его обнимала, он обрадовался до крайней степени, а  потом
    он пробудился от сна и пошел к ее дому и увидел, что дом опустел. И уси-
    лились его печали, и он упал, покрытый беспамятством,  а  очнувшись,  он
    произнес такие стихи:
       "Почуял я бани запах и благовонья их
       И с сердцем, взволнованным тоскою, направился,
       Со страстью своей борясь, безумный и горестный,
       Ко стану, где прелести любимых уж больше нет:
       Он хворь мне послал разлуки, страсти и горестей,
       И прежнюю дружбу мне напомнил с любимыми".
       А окончив свои стихи, он услышал ворона, который каркал возле дома, и
    заплакал и воскликнул: "Слава Аллаху! Каркает ворон лишь над жилищем по-
    кинутым!"
       И затем он начал горевать и вздыхать и произнес такие стихи:
       "Над домом любви зачем рыдает так ворон,
       А жар мою внутренность клеймит и сжигает?
       Грустя о том времени, что быстро прошло в любви,
       Пропало напрасно сердце в страсти пучинах.
       Я гибну в тоске, и пламя страсти в душе моей,
       И письма пишу, но их никто не доставит.
       О горе! Как изнурен я телом, а милая
       Уехала! Если б знать, вернутся ль те ночи!
       О ветер, когда ее под утро ты посетишь,
       Приветствуй ее и встань у дома с приветом".
       А у Зейн-аль-Мавасиф была сестра, по имени Насим, и она  смотрела  на
    Масрура с высокого места. И, увидев, что он в таком состоянии, она  зап-
    лакала и опечалилась и произнесла такие стихи:
       "Доколь приходить ты будешь в стан, чтобы плакать,
       А дом уже с горестью о строившем плачет?
       Ведь были в нем радости, пока не уехали
       Жильцы, и сияли в нем блестящие солнца.
       Где луны, которые тогда восходили в нем?
       Превратности свойства их прекрасные стерли.
       Забудь о красавицах, которых любил ты встарь, -
       Смотри, не вернутся ль дни опять с ними вместе?
       Не будь тебя, из дому жильцы б не уехали,
       И ворона ты над ним тогда бы не видел".
       И Масрур заплакал сильным плачем, услышав эти слова и поняв  нанизан-
    ные стихи. А сестра Зейн-аль-Мавасиф знала, какова их  любовь,  страсть,
    тоска и безумие, и она сказала Масруру: "Заклинаю тебя Аллахом,  о  Мас-
    рур, держись вдали от этого жилища, чтобы не узнал о тебе  кто-нибудь  и
    не подумал, что ты приходишь ради меня. Ты заставил уехать мою сестру  и
    хочешь, чтобы я тоже уехала! Ты ведь знаешь, что, не будь тебя,  дом  бы
    не лишился обитателей; утешься же и оставь его. То, что прошло  -  прош-
    ло". И Масрур, услышав эго от ее сестры, заплакал сильным плачем и  ска-
    зал ей: "О Насим, если бы мог летать, я бы, право, полетел  с  тоски  по
    ней. Как же мне утешиться?" - "Нет для тебя хитрости, кроме терпения", -
    ответила Насим. И Масрур сказал: "Прошу тебя, ради Аллаха, напиши ей  от
    себя и принеси нам ответ, чтобы мое сердце успокоилось и потух бы огонь,
    который внутри меня". - "С любовью и удовольствием", - ответила Насим.
       И потом она взяла чернильницу и бумагу, и Масрур начал ей  описывать,
    как сильна его тоска и как он борется с муками разлуки,  и  он  говорил:
    "Это письмо со слов безумного, огорченного, бедного, разлученного, к ко-
    му не приходит покой ни ночью, ни в час дневной, а напротив,  он  плачет
    обильной слезой. Веки от слез у него разболелись, и горести в сердце его
    разгорелись, печаль его продлилась, и волненье  его  участилось,  как  у
    птицы, что дружка лишилась, и быстро гибель к нему устремилась. О, как в
    разлуке с тобой я страдаю, о, как о дружбе твоей я вздыхаю! Измучило те-
    ло мое похуданье, и ливнем лью слезы я от страданья. И в горах и в  рав-
    нинах теперь мне тесно, и скажу я от крайней тоски по прелестной:
       "Тоска моя по их домам осталась,
       И страсть к их обитателям все больше.
       И послал я вам повесть долгую о любви моей,
       И чашу страсти дал мне выпить кравчий,
       По отъезде вашем, когда вдали живете вы,
       Проливают веки потоки слез обильных.
       Вожак верблюдов, к становищу ты сверни -
       Ведь все сильней пылает мое сердце.
       Привет ты мой передай любимой и ей скажи:
       "Одни уста твои его излечат".
       Погубил его, разлучив с любимой, жестокий рок,
       И в сердце он метнул стрелу разлуки.
       Передай ты им, что сильна любовь и тоска моя
       И разлука с ней, и нет мне утешенья.
       И клянусь я вам, моей страстью поклянусь я вам,
       Что верен буду клятвам и обетам.
       Ни к кому не склонен, и страсти к вам не забыл ведь я.
       И как утешится влюбленный страстно?
       От меня привет и желанье мира я шлю теперь,
       И с мускусом он смешан на бумаге".
       И удивилась сестра ее Насим красноречью языка Масрура, его прекрасным
    свойствам и нежности его стихов и  сжалилась  над  ним.  Она  запечатала
    письмо благоуханным мускусом, окурила его неддом и  амброй  и  доставила
    его одному из купцов и сказала ему: "Не отдавай этого никому, кроме моей
    сестры или ее невольницы Хубуб". И купец сказал: "С любовью и охотой!"
       И когда письмо дошло до Зейн-аль-Мавасиф, она поняла, что оно продик-
    товано Масруром, и узнала в нем его душу по тонкости его свойств. И  она
    поцеловала письмо и приложила его к глазам и пролила из-под век слезы  и
    плакала до тех пор, пока ее не покрыло беспамятство,  а  очнувшись,  она
    потребовала чернильницу и бумагу и написала Масруру ответ на письмо,  и,
    описав свою тоску, страсть и волненье и то, как ее влечет к любимым, она
    пожаловалась ему на свое состояние и на поразившую ее любовь к нему..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот пятьдесят седьмая ночь
    
       Когда же настала восемьсот пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дош-
    ло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф написала Масруру от-
    вет на письмо и говорила в нем: "Это письмо - моему господину и  владыке
    моего рабства, и моему повелителю, тайн моих и признаний властителю. - А
    затем: - Взволновало меня бденье, и усилилось размышленье; вдали от тебя
    для стойкости места нет, о ты, чья краса затмит солнца и луны свет! Тос-
    ка меня истомила, и страсть меня погубила, да и как мне не  быть  такою,
    когда я в числе погибающих. О краса здешнего мира и украшение жизни, мо-
    гут ли тому, чьи прервались дыхания, быть приятны возлияния? Ведь  не  с
    живыми он " не с мертвыми". И затем она произнесла такие стихи:
       "Письмо твое, о Масрур, желанья усилило.
       Аллахом клянусь, забыть, утешиться не могу.
       Лишь почерк твой увидала, - члены в тоске мои,
       И влагой обильных слез я жажду лишь утолю.
       Будь птицей я, я б взлетела тотчас во тьме ночной,
       Ни манна, ни перепел теперь не приятны мне.
       Запретна мне жизнь теперь, когда удалились вы,
       И пламя разлуки я не в силах переносить".
       И затем она посыпала письмо тертым мускусом  и  амброй  и  запечатала
    его, и отослала с одним из купцов, и сказала ему: "Не отдавай его  нико-
    му, кроме моей сестры Насим". И когда письмо дошло до ее  сестры  Насим,
    она доставила его Масруру, и Масрур поцеловал письмо и  приложил  его  к
    глазам и так заплакал, что его покрыло беспамятство.
       Вот что было с ними. Что же касается  до  мужа  Зейналь-Мавасиф,  то,
    когда он догадался об их переписке, он стал ездить со своей женой  и  ее
    невольницей с места на место, и Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "Слава Ал-
    лаху! Куда ты с нами едешь и удаляешь нас от родины?" - "Я  не  останов-
    люсь, пока не проеду с вами год пути, чтобы не достигали вас послания от
    Масрура, - ответил ее муж. - Я посмотрю, как вы будете брать мои  деньги
    и отдавать их Масруру, и все, что у меня пропало, я возьму от вас,  и  я
    посмотрю, поможет ли вам Масрур и сможет ли он освободить  вас  из  моих
    рук!"
       И потом он пошел к кузнецу и сделал для женщин три железные цепи.  Он
    принес цепи к ним и снял с них их шелковые одежды и одел их в одежды  из
    волоса и стал окуривать их серой, а потом он привел к женщинам кузнеца и
    сказал ему: "Наложи цепи на ноги этих невольниц".  И  первою  он  подвел
    Зейн-аль-Мавасиф, и когда кузнец увидел ее, его рассудительность  исчез-
    ла, и он укусил себе пальцы, и ум улетел у него из головы,  и  усилилась
    его страсть. "Каков грех этих невольниц?" - спросил он еврея. И тот ска-
    зал: "Это мои рабыни, они украли у меня деньги и убежали от меня". - "Да
    обманет Аллах твое предположение! - воскликнул кузнец. -  Клянусь  Алла-
    хом, если бы эта девушка была у кадия кадиев и совершала бы каждый  день
    тысячу проступков, он бы не взыскивал с нее! Да к тому же на ней не вид-
    но признаков воровства, и ты не можешь надеть ей на ноги железо".
       И он стал просить еврея не надевать на нее цепей и принялся его упра-
    шивать, чтобы он ее не заковывал, и когда Зейн-аль-Мавасиф увидела  куз-
    неца, который просил за нее еврея, она сказала: "Прошу тебя, ради  Алла-
    ха, не выводи меня к этому чужому мужчине". - "А как же  ты  выходила  к
    Масруру?" - спросил ее еврей. И она не дала ему ответа. И  еврей  принял
    ходатайство кузнеца и наложил ей на ноги маленькую цепь, а невольниц за-
    ковал в тяжелые цепи. А тело Зейн-аль-Мавасиф было мягкое и не  выносило
    жесткого, и она со своими невольницами была все время одета во  власяни-
    цу, ночью и днем, так что у них похудело тело и изменился цвет лица.
       Что же касается кузнеца, то в его  сердце  запала  великая  любовь  к
    Зейн-аль-Мавасиф, и он отправился в свое жилище в величайшей  горести  и
    начал говорить такие стихи:
       "Отсохни твоя рука, кузнец! Заковала ведь
       И жилы она и ноги цепью тяжелою.
       Сковал ты цепями ноги нежной владычицы,
       Что в людях сотворена, как чудо чудесное.
       Коль был бы ты справедлив, браслетов бы не было
       Железных на ней - ведь прежде были из золота.
       Когда б увидал ее красу кадий кадиев,
       Он сжалился бы и место дал бы на кресле ей".
       А кадий кадиев проходил мимо дома кузнеца, когда тот говорил нараспев
    эти стихи, и он послал за ним, и когда кузнец явился,  спросил  его:  "О
    кузнец, кто та, чье имя ты произносишь и к кому твое сердце охвачено лю-
    бовью?" И кузнец встал и поднялся на ноги перед кади поцеловал ему  руки
    и воскликнул: "Да продлит Аллах дни нашего владыки кади  и  да  расширит
    его жизнь! Это девушка, и ее качества - такие-то и такие-то". И он  при-
    нялся описывать кади девушку и ее красоту, прелесть, стройность и сораз-
    мерность, изящество и совершенства: ее прекрасное лицо,  тонкий  стан  и
    тяжелый зад. А потом он рассказал ему, что она в унижении и в заключении
    - закована в цепи и получает мало пищи.
       И тогда кади сказал: "О кузнец, укажи ей к нам дорогу и приведи ее  к
    нам, чтобы мы взяли за нее должное.
       Эта невольница привязана к твоей шее, и если ты не укажешь ей путь  к
    нам, Аллах воздаст тебе в день воскресенья". И кузнец сказал: "Слушаю  и
    повинуюсь!" И он в тот же час и минуту направился к дому  Зейн-аль-Мава-
    сиф и нашел ворота запертыми и услышал нежную речь,  исходившую  из  пе-
    чального сердца: это Зейн-альМавасиф говорила в ту пору такие стихи:
       "Была я на родине и вместе с любимыми,
       И милый мне наполнял любовию кубки.
       Ходили они меж нами с радостью, милой нам, -
       В тот миг не смущали нас ни утро, ни вечер.
       Тогда проводили дни, что нас оживляли, мы -
       И чаша, и лютня, и канун веселили.
       Но рок и превратности судьбы разлучили нас -
       Любимый ушел, и время дружбы исчезло,
       О, если бы ворона разлуки прогнать от нас,
       О, если б заря любви, сближения блеснула!"
       И когда кузнец услышал эти нанизанные стихи, он заплакал слезами, по-
    добными слезам облаков, и постучал в ворота: "Кто у ворот?"  -  спросили
    женщины. И он ответил: "Я, кузнец". И он рассказал им о том, что говорил
    кади, и передал, что он хочет, чтобы они явились к нему и подняли  перед
    ним дело и желает получить для них должное..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот пятьдесят восьмая ночь
    
       Когда же настала восемьсот пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дош-
    ло до меня, о счастливый царь, что кузнец передал Зейналь-Мавасиф  слова
    кади и рассказал, что он хочет, чтобы они явились к нему и подняли перед
    ни": дело, и он отомстит за них их обидчику и возьмет для них должное. И
    Зейн-аль-Мавасиф сказала кузнецу: "Как же мы пойдем к нему, когда ворота
    заперты и у нас на ногах цепи, а ключи у еврея". - "Я  сделаю  к  замкам
    ключи и отомкну ими ворота и цепи", - ответил кузнец. И Зейн-аль-Мавасиф
    сказала: "А кто покажет нам дом кади?" - "Я опишу  его  вам",  -  сказал
    кузнец. "А как же мы пойдем к кади, когда мы одеты в одежды  из  волоса,
    обкуренные серой?" - сказала Зейн-аль-Мавасиф. И кузнец  ответил:  "Кади
    не осудит вас за то, что вы в таком виде".
       И потом кузнец, в тот же час и минуту, пошел и сделал ключи для  зам-
    ков, а затем он отомкнул ворота и отомкнул цепи и, сняв их с ног женщин,
    вывел их и показал им дорогу к дому кади. А потом невольница Хубуб сняла
    со своей госпожи бывшие на ней волосяные одежды, пошла с нею  в  баню  и
    вымыла ее и одела в шелковые одежды. И вернулся к ней прежний цвет лица,
    и, в довершение счастья, ее муж был на  пиру  у  кого-то  из  купцов.  И
    Зейн-аль-Мавасиф украсилась лучшими украшениями и пошла к дому кади,  и,
    когда кади увидел ее, он поднялся на ноги, и девушка приветствовала  его
    нежной речью и сладостными словами, пуская в  него  стрелы  взоров.  "Да
    продлит Аллах жизнь владыки и его кади и да укрепит  им  тяжущегося!"  -
    сказала она.
       А потом она рассказала кади о делах кузнеца, который совершил  с  ней
    поступки благородных, и о том, какие еврей причинил ей мучения,  ошелом-
    ляющие ум. И она рассказала кади, что усилилась над ними опасность гибе-
    ли и не находят они себе освобождения. И кади спросил: "О  девушка,  как
    твое имя?" - "Мое имя - Зейн-аль-Мавасиф, а имя этой моей  невольницы  -
    Хубуб", - ответила девушка. И кади воскликнул: "Твое имя подходит к име-
    нуемому, и его звук соответствует его смыслу!" И Зейн-аль-Мавасиф  улыб-
    нулась и закутала лицо, и кади сказал ей: "О  Зейн-аль-Мавасиф,  есть  у
    тебя муж или нет?" - "Нет у меня мужа", - ответила девушка. И кади спро-
    сил: "А какой ты веры?" - "Моя вера - вера ислама и религия  лучшего  из
    людей", - ответила девушка. "Поклянись божественным законом,  содержащим
    знаменья и назидания, что ты исповедуешь веру лучшего из людей", -  ска-
    зал кади. И девушка поклялась ему и произнесла исповедание.
       И тогда кади спросил: "Как прошла  твоя  юность  с  этим  евреем?"  -
    "Знай, о кади, - да продлит Аллах твои дни в удовлетворении, да приведет
    тебя к желанному и да завершит твои дела  благими  деяниями!  -  сказала
    Зейн-аль-Мавасиф, - что мой отец оставил мне после своей кончины пятнад-
    цать тысяч динаров и вложил их в руки этого еврея, чтобы он на них  тор-
    говал, и прибыль должна была делиться между ним и нами, а капитал - быть
    неприкосновенным по установлению божественного закона. И когда мой  отец
    умер, еврей пожелал меня и потребовал меня у моей матери, чтобы  на  мне
    жениться, но моя мать сказала ему: "Как я ее выведу из ее веры и  сделаю
    ее еврейкой! Клянусь Аллахом, я сообщу о тебе власти!" И еврей испугался
    ее слов и взял деньги и убежал в город Аден, и, когда мы  услышали,  что
    он в городе Адене, мы приехали туда его искать. И когда мы встретились с
    ним в этом городе, он сказал нам, что торгует разными товарами и покупа-
    ет товар за товаром, и мы поверили. И он до тех пор нас обманывал,  пока
    не заточил нас и не заковал в цепи, и он нас пытал сильнейшими  пытками,
    а мы - чужестранки и нет нам помощника, кроме великого Аллаха и  владыки
    нашего, кадя".
       И когда кади услышал эту историю, он спрятал невольницу  Хубуб:  "Это
    твоя госпожа, и вы чужестранки, и у нее нет мужа?" Хубуб ответила: "Да".
    И тогда кади воскликнул: "Жени меня на ней, и для меня обязательно осво-
    бождение раба, пост, паломничество и подаяние, если я не получу для  вас
    должного от этого пса после того, как воздам ему за то, что он  сделал!"
    И Хубуб ответила: - "Внимание тебе и повиновение!" И кади  сказал:  "Иди
    успокой свое сердце и сердце твоей госпожи, а завтра, если захочет вели-
    кий Аллах, я пошлю за этим нечестивцем и возьму с него для вас  должное,
    и ты увидишь чудеса при его пытке".
       И девушка пожелала ему блага и ушла от него, оставив его в горе,  бе-
    зумии, тоске и страсти. И когда Хубуб со своей госпожой  ушли  от  него,
    они спросили, где дом второго кади, и им показали его. И, придя ко  вто-
    рому кади, они сообщили ему то же самое, и третьему, и четвертому  тоже,
    так что Зейн-аль-Мавасиф доложила о своем деле всем  четырем  судьям.  И
    каждый из них просил ее выйти за него замуж, и она говорила: "Хорошо!" И
    ни один из них не знал про другого. И каждый кади желал ее, а  еврей  не
    знал ни о чем из этого, так как он был в доме, где шел пир.
       А когда наступило утро, невольница Зейн-аль-Мавасиф поднялась и одела
    ее в платье из прекраснейших одежд и вошла с нею к четырем кадиям в  по-
    мещение суда, и, увидев, что судьи находятся там, Зейн-аль-Мавасиф обна-
    жила лицо, подняла покрывало и приветствовала их, и судьи возвратили  ей
    приветствие, и каждый из них узнал ее. А кто-то из судей писал, и  калам
    выпал у него из руки, и кто-то разговаривал,  и  язык  его  стал  запле-
    таться, а кто-то из них считал, и ошибся в счете. И судьи сказали девуш-
    ке: "О прекрасная качествами и редкая по красоте, пусть будет твое серд-
    це вполне спокойно! Мы непременно получим для тебя  должное  и  приведем
    тебя к тому, что ты хочешь". И она пожелала им блага, а  потом  попроща-
    лась с ними и ушла..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот пятьдесят девятая ночь
    
       Когда же настала восемьсот пятьдесят девятая ночь, она сказала: "Дош-
    ло до меня, о счастливый царь, что  судьи  сказали  Зейналь-Мавасиф:  "О
    прекрасная качествами и редкая по красоте, пусть будет твое сердце впол-
    не спокойным об исполнении твоей нужды и достижении  желаемого".  И  она
    пожелала им блага, а потом попрощалась с ними и ушла. А еврей  при  всем
    этом был у своих друзей на пиру и ничего  не  Знал.  И  Зейн-аль-Мавасиф
    стала взывать к вершителям законов и обладателям перьев о защите  против
    этого подозрительного нечестивца и освобождения от болезненных  пыток  и
    заплакала и произнесла такие стихи:
       "О глаз мой, слезы, как потоп, пролей ты -
       От слез, быть может, печаль моя погаснет.
       Я носила раньше прекрасный шелк, весь вышитый,
       Теперь ношу одежду я монахов,
       Благовоньем серы окурены мои платья все -
       Оно несходно с неддом и рейханом,
       И если бы, Масрур, узнал, что с нами, ты,
       То срам наш и позор не допустил бы.
       Хубуб в цепях железных ныне пленница
       Того, что в бога-судию не верит.
       А я отвергла и жизнь евреев и веру их,
       И ныне верю высшею я верой.
       Мусульманкою пред прощающим я простерлась ниц
       И следую Мухаммеда закону
       Масрур, любовь ты нашу не забудь вовек,
       Храни ты клятвы верно и обеты,
       Я сменила веру, любя тебя, и, поистине,
       От крайней страсти любовь мою скрываю.
       Спеши же к нам, коль дружбу к нам ты сохранил,
       Как благородный, и в пути не медли!"
       И затем она написала письмо, в котором заключалось все то, что сделал
    с нею еврей, от начала до конца, и начертала в письме эти стихи, а потом
    она свернула письмо и подала его своей невольнице Хубуб и сказала: "Хра-
    ни это письмо у себя за пазухой, пока мы не отошлем его Масруру".
       И когда это было так, вдруг вошел к ним еврей и увидал, что они раду-
    ются. "Что это вы, я вижу, радуетесь? Разве пришло к вам письмо от ваше-
    го друга Масрура?" - спросил он. И Зейн-аль-Мавасиф сказала ему: "У  нас
    нет помощника против тебя, кроме Аллаха, великого, славного,  и  это  он
    избавит нас от твоего притесненья. Если ты не воротишь нас в наши страны
    и на родину, мы завтра будем судиться с тобой у правителя этого города и
    его судьи". - "А кто снял цепи с ваших ног? - спросил еврей. - Я  обяза-
    тельно сделаю для каждой из вас цепь в десять ритлей  и  обойду  с  вами
    вокруг города". - "Ты сам попадешь во все, что ты для нас задумал,  если
    захочет Аллах великий, - сказала Хубуб, - а также пострадаешь и  за  то,
    что ты удалил нас от родины. Завтра мы с тобой будем стоять перед прави-
    телем этого города".
       И так продолжалось до утра, а потом еврей поднялся и пошел к кузнецу,
    чтобы сделать для женщин цепи, и  тогда  Зейн-аль-Мавасиф  поднялась  ее
    своими невольницами и пошла к дому суда и вошла в него. Она увидела  ка-
    диев и приветствовала их, и все кадии возвратили ей приветствие, и потом
    кадий кадиев сказал тем, что были вокруг  него:  "Это  женщина  блестяще
    прекрасная, и всякий, кто ее видит, в нее влюбляется и  смиряется  перед
    ее красотой и прелестью". И потом кади послал с нею четырех посланцев  и
    сказал им: "Приведите ее обидчика в наихудшем состоянии".
       Вот что было с нею. Что же касается еврея, то он  сделал  для  женщин
    цепи и отправился в свое жилище, но не нашел их там и растерялся. И ког-
    да это было так, посланные вдруг вцепились в него и начали его бить жес-
    токим боем и тащили его, волоча на лице, пока не пришли с ним к кади. И,
    увидав его, кади закричал ему в лицо и сказал: "Горе тебе, о враг  Алла-
    ха! Разве дошло твое дело до того, что ты сделал то, что сделал, и  уда-
    лил этих женщин от их родины и украл их деньги и хочешь сделать  их  ев-
    рейками. Как это ты хочешь превратить мусульман в неверных?" - "О влады-
    ка, это моя жена", - сказал еврей. И когда кадии услышали  от  него  эти
    слова, они все закричали и сказали: "Киньте этого пса на землю и колоти-
    те его по лицу сандалиями! Бейте его болезненным боем, ибо его  грех  не
    прощается".
       И с еврея сняли его шелковую одежду и надели на него волосяную одежду
    Зейн-аль-Мавасиф, и его кинули на землю, выщипали ему  бороду  и  больно
    побили его по лицу сандалиями, а потом его посадили на осла, лицом к за-
    ду, и вложили хвост осла ему в руки, и его возили вокруг города, пока не
    обошли с ним весь город. А потом с ним вернулись к кади, и он был в  ве-
    ликом унижении, и четверо кадиев присудили его к отсечению рук и  ног  и
    распятию. И проклятый оторопел от таких слов, и его разум  исчез,  и  он
    воскликнул: "О господа судьи, чего вы от меня хотите?" И судьи отвечали:
    "Скажи: "Эта женщина - не моя жена, и деньги - ее деньги, и  я  совершил
    над ней преступленье и разлучил ее с родиной". И еврей признал это, и об
    его признанье написали свидетельство, и, отобрав от него деньги,  отдали
    их Зейн-аль-Мавасиф и дали ей свидетельство, и она ушла домой, и всякий,
    кто видел ее красоту и прелесть, смущался умом, и каждый из  кадиев  ду-
    мал, что ее дело приведет ее к нему.
       И когда Зейн-аль-Мавасиф пришла к своему жилищу, она собрала для себя
    все, что ей было нужно, и подождала, пока пришла ночь, и тогда она взяла
    то, что легко нести и дорого ценою, и пошла со  своими  невольницами  во
    мраке ночи. И она шла не переставая в течение трех дней пути с их  ноча-
    ми, и вот то, что было с Зейн-аль-Мавасиф.
       Что же касается кадиев, то после ухода Зейн-аль-Мавасиф они приказали
    заточить ее мужа, еврея..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Ночь, дополняющая до восьмисот шестидесяти
    
       Когда же настала ночь, дополняющая до восьмисот шестидесяти, она ска-
    зала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что  кадии  приказали  заточить
    еврея, мужа Зейн-аль-Мавасиф, а когда наступило утро, кадии и  свидетели
    стали ждать, что Зейн-аль-Мавасиф к ним придет, но она не  пришла  ни  к
    одному из них.
       И тогда кади, к которому она пришла сначала, сказал: "Я хочу  сегодня
    прогуляться за городом - у меня есть там дело". И он сел на своего мула,
    взял с собой слугу и начал объезжать переулки города, вдоль и поперек, и
    искать Зейн-аль-Мавасиф, но не напал на слух о ней. И когда он  так  ез-
    дил, он вдруг увидел, что и остальные кадии разъезжают по городу, и каж-
    дый из них думал, что Зейн-аль-Мавасиф ни с кем, кроме него, не  услови-
    лась. И первый кади спросил, почему они выехали и разъезжают по  переул-
    кам города, и они рассказали ему о своем деле, и увидел он, что их  сос-
    тояние подобно его состоянию и их вопросы подобны его  вопросам.  И  они
    все стали искать Зейн-аль-Мавасиф, но не напали на слух о ней, и  каждый
    из них уехал домой больной, и они легли на ложе изнеможения.
       А потом кадий кадиев вспомнил о кузнеце и послал за ним, и когда куз-
    нец предстал меж его руками,  спросил  его:  "О  кузнец,  знаешь  ли  ты
    что-нибудь о делах девушки, которой ты указал на нас?  Клянусь  Аллахом,
    если ты не осведомишь меня о ней, я побью тебя бичами!" И кузнец,  услы-
    шав слова кади, произнес такие стихи:
       "Поистине, та, что мной владеет теперь в любви,
       Красой овладела всей, другим не оставив!
       Глядит, как газель, и пахнет амброй, и солнце нам
       Являет; течет, как пруд, и гнется, как ветка".
       А потом кузнец воскликнул: "Клянусь Аллахом, о владыка мой, с тех пор
    как она удалилась от благородного присутствия, мой глаз ни  разу  ее  не
    видел. А она овладела моим сердцем и разумом, и о ней мой разговор и моя
    забота, и я пошел в ее жилище, и не нашел ее, и не увидел никого, кто бы
    мне рассказал о ней, как будто она погрузилась в пучину вод или ее унес-
    ло на небо".
       И когда кади услышал его слова, он вскрикнул криком, от которого чуть
    не вышла его душа, и воскликнул: "Клянусь Аллахом, не было нам надобнос-
    ти видеть ее!" И кузнец ушел, а кади свалился на постель  и  впал  из-за
    девушки в изнеможение, и свидетели, и остальные кадии тоже. И стали  хо-
    дить к ним врачи, но не было у них болезни, для которой нужен лекарь.  А
    потом именитые люди пришли к первому кади и приветствовали его  и  стали
    его расспрашивать, что с ним, и кади вздохнул и открыл то,  что  было  у
    него на душе, и произнес такие стихи:
       "Довольно упреков, хватит боли с меня моей:
       Просите за кадия, людьми управлявшего!
       Кто раньше меня корил за страсть, пусть простит меня
       И пусть не бранит, - убитым страстью упрека нет.
       Был кадием я, и рок мне счастье приносил
       На всех должностях, и подпись ставил каламом я.
       Но вот я сражен стрелой - и нет для нее врача -
       Из глаз дивной девушки, пришедшей, чтобы кровь пролить.
       Ей равной средь мусульманок нет, что приходят к нам
       С обидой, в устах ее сверкает жемчужин ряд.
       Взглянул я в лицо прекрасной, и показала мне
       Она круг луны, взошедшей средь темноты ночной,
       И лик светлый свой, и уст улыбку чудесную
       Покрыла краса ее от ног до темени.
       Аллахом клянусь, мой глаз не видел подобной ей
       Средь всех, что арабом создан и неарабом был.
       Прекрасное обещала мне эта девушка
       И молвила: "Обещав, исполню, о кади, я!"
       Вот сан мой, и вот чем был испытан, узнайте, я.
       Не спрашивайте ж, в чем горе, люди разумные!"
       А произнося эти стихи, кади заплакал сильным плачем, и потом он издал
    единый вопль, и дух его расстался с телом.  И  когда  пришедшие  увидели
    это, они вымыли его, завернули в саван, помолились над ним и  похоронили
    его, и написали на его могиле такие стихи:
       Собрались свойства влюбленных всех в душе того,
       Кто в могилу слег, умерщвленный злобой любимого.
       Был прежде он судьею среди тварей всех,
       Перо его тюрьмою было мечу в ножнах.
       И свершила суд свой над ним любовь - мы не видели,
       Чтоб владыка прежде унизился пред рабом своим.
       И потом они сказали: "Да помилует его Аллах!"
       И они ушли ко второму кади вместе с врачом, но не нашли у  него  пов-
    реждения или боли, для которой был бы нужен врач. И они спросили, что  с
    ним и чем занят его ум, и кади осведомил их о своем деле,  и  они  стали
    бранить и порицать его за такое состояние, и он  ответил  им,  произнеся
    нараспев такие стихи:
       "Беда моя в ней: хулить меня не надо -
       Из рук стрелка я поражен стрелою.
       Ко мне невольница Хубуб явилась,
       Что дни судьбы считает год за годом,
       И с нею девочка, черты которой
       Прекраснее луны во мраке ночи.
       Красу свою нам, жалуясь, явила
       Она, и слезы глаз лились струею.
       Слова ее услышал и взглянул я
       И заболел от уст ее улыбки.
       Ушла с душой моей она - куда же?
       А я остался, как любви заложник.
       Вот моя повесть - сжальтесь надо мною
       И моего слугу судьей назначьте".
       И потом он издал вопль, и душа его рассталась с телом, и его обрядили
    и похоронили и сказали: "Да помилует  его  Аллах!"  -  и  отправились  к
    третьему кади и увидели, что он болен и с ним случилось то же, что  слу-
    чилось со вторым. И с четвертым было то же самое, и они увидели, что все
    судьи больны от любви к Зейн-альМавасиф, и  свидетелей  они  тоже  нашли
    больными от любви к ней, ибо всякий, кто ее видел, умирал  от  любви,  а
    если не умирал, то жил, борясь с волненьями страсти..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот шестьдесят первая ночь
    
       Когда же настала восемьсот шестьдесят первая ночь, она сказала: "Дош-
    ло до меня, о счастливый царь, что именитые жители города нашли всех су-
    дей и свидетелей больными от любви к Зейн-аль-
       Мавасиф, ибо всякий, кто ее видел, умирал от увлеченья ею, а если  не
    умирал, то жил борясь с волненьем страсти из-за сильной любви к ней,  да
    помилует их всех Аллах!
       Вот что было с ними. Что же касается Зейн-аль-Мавасиф, то она  ехала,
    ускоряя ход, в течение нескольких дней, пока не проехала далекого  расс-
    тояния. И случилось, что она выехала со своими невольницами и  проезжала
    по дороге монастыря, а в этом монастыре был великий монах по  имени  Да-
    нис, у которого было сорок патрициев. И, увидев  красоту  Зейн-аль-Мава-
    сиф, он вышел к ней и пригласил ее и сказал:  "Отдохните  у  нас  десять
    дней, а потом поезжайте". И девушка остановилась со своими  невольницами
    в этом монастыре.
       И когда она там остановилась и Данис увидел ее  красоту  и  прелесть,
    его вера испортилась, и он пленился ею и стал посылать к ней с просьбами
    патрициев, одного за другим, чтобы подружиться с нею, и каждый, кого  он
    посылал, впадал в любовь к ней и соблазнял ее, а она извинялась и  отка-
    зывалась. И Данис все посылал к ней одного за другим, пока не  послал  к
    ней сорок патрициев, и каждый из них, увидав ее, привязывался к ней  лю-
    бовью и усиленно ее уговаривал и соблазнял, не называя ей имени  Даниса,
    а она отказывалась и отвечала им самыми грубыми словами.
       И когда истощилось терпение Даниса и усилилась его страсть, он сказал
    про себя: "Говорит сказавший поговорку: "Почешет мне тело только мой но-
    готь, и не побегут для дел моих ничьи, кроме моих,  ноги".  А  затем  он
    поднялся на ноги и приготовил роскошное кушанье и понес его  и  поставил
    перед Зейн-аль-Мавасиф (а было это в девятый день из тех десяти, которые
    Зейн-аль-Мавасиф уговорилась провести у Даниса для отдыха). И,  поставив
    перед ней кушанье, монах сказал: "Пожалуй во имя бога -  лучшая  пища  -
    та, что нам досталась". И девушка протянула руку со словами: "Во имя Ал-
    лаха, милостивого, милосердного!" - и стала есть со своими невольницами.
    А когда она кончила есть, монах сказал ей; "О госпожа,  я  хочу  сказать
    тебе стихи". - "Говори", - молвила девушка. И Данис произнес такие  сти-
    хи:
       Пленила ты сердце мне ланитой и взором,
       О страсти к тебе гласит и стих мои в проза.
       Ты бросишь ли страстью к тебе изнуренного?
       С любовью борюсь своей и в сонных я грезах.
       Меня ты не оставляй безумным, поверженным,
       Забыл я и монастырь и жизни услады.
       О нежная ветвь! В любви дозволила кровь пролить
       Мою! Пожалей меня и жалобам внемли".
       И, услышав эти стихи, Зейн-аль-Мавасиф ответила на его  стихотворение
    таким двустишием:
       "О жаждущий близости, не льстись ты надеждою,
       Вопросы, о человек, ко мне прекрати свои!
       И душу не распаляй на то, чем владеть вовек
       Не будешь, - ведь к жадности близки опасения".
       И Данис, услышав ее стихи, вернулся  в  свою  келью,  задумчивый,  не
    зная, как поступить в деле этой девушки, и он провел эту ночь в  наихуд-
    шем состоянии. А когда опустилась ночь, Зейн-аль-Мавасиф встала и сказа-
    ла своим невольницам: "Пойдемте! Нам не справиться с  сорока  человеками
    из монахов, когда каждый из них соблазняет меня". И невольницы ответили:
    "С любовью и охотой!" И затем они сели на своих коней и выехали из ворот
    монастыря..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот шестьдесят вторая ночь
    
       Когда же настала восемьсот шестьдесят вторая ночь, она сказала: "Дош-
    ло до меня, о счастливый царь, что Зейн-аль-Мавасиф со своими  невольни-
    цами выехала из монастыря ночью, и они ехали не переставая и вдруг  уви-
    дели шедший караван.
       И они вмешались в караван, и вдруг оказалось, что это караван из  го-
    рода Адена, где была Зейн-аль-Мавасиф, и она услышала, что люди в  кара-
    ване разговаривают о происшествии с Зейн-аль-Мавасиф и говорят, что  ка-
    дии и свидетели умерли от любви к ней и жители города  назначили  других
    кадиев и свидетелей и  выпустили  мужа  Зейн-аль-Мавасиф  из  тюрьмы.  И
    Зейн-аль-Мавасиф, услышав эти речи, обратилась  к  своим  невольницам  и
    спросила свою рабыню Хубуб: "Разве ты не слышишь эти речи?" И Хубуб  от-
    ветила: "Если монахи, которые веруют, что опасаться женщин - благочести-
    во, пленились любовью к тебе, то каково же положение кадиев, которые ве-
    руют, что нет монашества в исламе! Но будем идти на  родину,  пока  наше
    дело остается скрытым". И они пошли, силясь идти скорее, и вот  то,  что
    было с Зейн-альМавасиф и ее невольницами.
       Что же касается монахов, то,  когда  наступило  утро,  они  пришли  к
    Зейн-аль-Мавасиф для приветствия, но увидели,  что  ее  место  пусто,  и
    схватила их болезнь во внутренностях их. И первый  монах  разодрал  свою
    одежду и начал говорить такие стихи:
       "О Други, ко мне скорей придите! Поистине,
       Расстаться я с вами должен скоро, покинуть вас!
       Душа моя вся полна страданьями от любви,
       А в сердце таятся вздохи страсти смертельные
       По девушке, что пришла и наш посетила край, -
       С ней месяц, на небеса входящий, сравняется.
       Ушла она и меня убитым оставила,
       Стрелою поверженным, что смерть принесла, разя".
       А потом второй монах произнес такие стихи:
       "Ушедшие с душой моей, смягчитесь же
       Над бедным вы и, сжалившись, вернитесь вновь.
       Ушли они, и ушел мой отдых с уходом их.
       Далеко они, но речей их сладость в ушах моих.
       Вдали они, и вдали их стан. О, если бы
       Они сжалились и во сне хотя бы вернулись к нам!
       Они сердце взяли, уйдя, мое и всего меня
       В слезах, потоком льющихся, оставили".
       А потом третий монах произнес такие стихи:
       "Рисует ваш образ и глаза, и душа, и слух,
       И сердце мое - приют для вас, как и все во мне.
       И слово о вас приятней меда в устах моих -
       Течет оно, как течет мой дух в глубине груди.
       И тонким, как зубочистка, вы меня сделали
       От мук, и в пучине слез от страсти потоплен я.
       О, дайте увидеть вас во сне! Ведь, быть может, вы
       Ланитам моим дадите отдых от боли слез".
       А потом четвертый монах произнес такие два стиха:
       "Онемел язык - о тебе скажу немного:
       Любовь - причина хвори и страданий.
       О полная луна, чье место в небе,
       Сильна к тебе любовь моя, безумна!"
       А потом пятый монах произнес такие стихи:
       "Люблю я луну, что нежна и стройна и стан ее тонок - в беде он  скор-
    бит,
       Слюна ее схожа со влагой вина, и зад ее тяжкий людей веселит.
       Любовью душа моя к ней сожжена, влюбленный средь
       мрака ночного убит.
       Слеза на щеке точно яхонт, красна, и льется она точно дождь вдоль ла-
    нит".
       А потом шестой монах произнес такие стихи:
       "Губящая в любви к себе разлукою,
       О бана ветвь, светило счастья взошло твое!
       На грусть мою и страсть тебе я жалуюсь,
       О жгущая огнями роз щеки своей!
       В тебя влюбленный набожность обманет ли
       И забудет ли поясной поклон и паденья ниц?"
       А потом седьмой монах произнес такие стихи:
       "Заточил он душу, а слезы глаз он выпустил,
       Обновил он страсть, а терпение разорвал мое.
       О чертами сладкий! Как горько мне расстаться с ним.
       При встрече он разит стрелою душу мне.
       Хулитель, прекрати, забудь минувшее -
       В делах любви тебе, ты знаешь, веры нет".
       И остальные патриции и монахи тоже все плакали и произносили стихи, а
    что касается их старшего - Джвиса, то усилился его плач и завыванья,  но
    не находил он пути к сближению с нею. А потом он произнес нараспев такие
    стихи:
       "Терпенья лишился я, ушли когда милые,
       Покинула меня ты, надежда, мечта моя,
       Погонщик верблюдов, будь помягче с их серыми -
       Быть может, пожалуют они возвращение.
       Суров к моим векам сон в разлуки день сделался,
       И горе я обновил, а радость покинул я.
       Аллаху я жалуюсь на то, что в любви терплю, -
       Она изнурила тело, силу похитила".
       И когда монахи потеряли надежду увидеть  Зейн-альМавасиф,  их  мнение
    сошлось на том, чтобы изобразить у себя ее образ, и  они  согласились  в
    этом и жили, пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений.
       Вот что было с этими монахами, обитателями монастыря. Что же касается
    Зейн-аль-Мавасиф, то она ехала, направляясь к своему возлюбленному, Мас-
    руру, и продолжала ехать, пока не достигла своего жилища. И она  отперла
    ворота и вошла в дом, а затем она послала к своей сестре Насим, и  когда
    ее сестра услышала о ее прибытии, она обрадовалась  сильной  радостью  и
    принесла ей ковры и дорогие материи. И потом она убрала ей дом, и  одела
    ее, и опустила занавески на дверях, и разожгла алоэ, недд, амбру и  бла-
    говонный мускус, так что дом пропитался их запахами и стал  великолепнее
    всего, что бывает. А затем Зейн-аль-Мавасиф надела свои роскошнейшие ма-
    терии и украсилась лучшими украшениями. И все это происходило, и  Масрур
    не знал о ее приезде, а напротив, был в сильной заботе и печали,  больше
    которой нет..."
       И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
    
    
       Восемьсот шестьдесят третья ночь
    
       Когда же настала восемьсот шестьдесят третья ночь, она сказала: "Дош-
    ло до меня, о счастливый царь, что когда Зейн-аль-Мавасиф вошла  в  свой
    дом, ее сестра принесла ей ковры и материи и постлала для нее и одела ее
    в роскошнейшие одежды, и все это происходило, и Масрур не Знал о ее при-
    бытии, а напротив, был в сильной заботе и печали, больше которой нет.  И
    Зейн-аль-Мавасиф села и начала разговаривать с невольницами, которые ос-
    тались и не поехали с ней, и рассказала им обо всем, что  с  ней  случи-
    лось, от начала до конца, а потом она обратилась к Хубуб и, дав  ей  де-
    нег, приказала ей сходить и принести чего-нибудь  поесть  ей  и  ее  не-
    вольницам. И Хубуб пошла и принесла то, что Зейн-аль-Мавасиф потребовала
    из еды и питья, и когда они кончили есть и пить, Зейн-аль-Мавасиф прика-
    зала Хубуб пойти к Масруру и посмотреть, где он, и взглянуть, каковы его
    обстоятельства.
       А Масрур - он не успокаивался в покое, и не была  для  него  возможна
    стойкость, и когда увеличилось над ним волненье, и страсть, и любовь,  и
    увлеченье, он стал утешать себя произнесением стихов и ходил к ее дому и
    целовал стену. И случилось, что он пошел на место  прощанья  и  произнес
    такое дивное стихотворение:
       "Хоть таил я то, что пришлось снести мне, но явно все,
       И сменило око усладу сна на бессонницу.
       И когда пленили мне сердце мысли, воскликнул я;
       "О судьба моя, ты не милуешь, не щадишь меня!"
       И душа моя меж мучением и опасностью!
       Если б был владыка любви моей справедлив ко мне,
       Сон не был бы от глаз моих так прогнан им.
       Господа мои, пожалейте же изнуренного,
       Благородного пожалейте вы, что унизился
       На путях любви, и богатого, обедневшего!
       Приставал хулитель, браня за вас, но не слушал я,
       И заткнул я все, чем я слышать мог, и смутил его
       И обет хранил нерушимо я, что любимым дан.
       Они молвили: "Ты ушедших любишь!" Ответил я:
       "Падет когда приговор судьбы, тогда слепнет взор".
       И затем он вернулся в свое жилище и сидел, плача, и одолел его сон, и
    увидел он в сновидении, будто Зейналь-Мавасиф приехала домой. И он  про-
    будился от сна, плача, и направился к жилищу Зейн-аль-Мавасиф, произнося
    такие стихи:
       "Могу ли забыть я ту, что мной овладела всем,
       И сердце мое в огне, угля горячей, горит?
       Влюбился я в ту, чья даль - причина мольбы моей
       К Аллаху, и смена дней и рока изменчивость.
       Когда же мы встретимся, о цель и мечта души,
       И близость когда вкусить смогу я, о лик луны?"
       И, произнося конец стихотворения, он шел в переулке Зейн-аль-Мавасиф.
    И он почувствовал там благовонные запахи, и разум  его  взволновался,  и
    сердце его покинуло грудь, и загорелась в нем страсть, и  усилилось  его
    безумие. И вдруг он видит: идет Хубуб, чтобы исполнить какое-то дело.  И
    Масрур заметил ее, когда она подходила из глубины  переулка,  и,  увидав
    ее, обрадовался сильной радостью. И, увидев Масрура, Хубуб подошла к не-
    му и приветствовала его и обрадовала вестью  о  прибытии  своей  госпожи
    Зейн-аль-Мавасиф и сказала: "Она послала меня, чтобы потребовать тебя  к
    ней".
       И Масрур обрадовался сильной радостью, больше которой  нет.  И  Хубуб
    взяла его и вернулась с ним к Зейналь-Мавасиф. И когда  Зейн-аль-Мавасиф
    увидала Масрура, она сошла с ложа и поцеловала его, и он поцеловал ее, и
    девушка обняла его, и он обнял ее, и они не  переставали  целовать  друг
    друга и обниматься, пока их не  покрыло  беспамятство  на  долгое  время
    из-за сильной любви и разлуки. А когда  они  очнулись  от  беспамятства,
    Зейн-аль-Мавасиф велела своей невольнице Хубуб принести  кувшин,  напол-
    ненный сахарным питьем, и кувшин, наполненный  лимонным  питьем,  и  не-
    вольница принесла ей все, что она потребовала, и они стали есть и пить.
       И так продолжалось, пока не пришла ночь, и тогда они  начали  вспоми-
    нать о том, что с ними случилось, от начала до конца, а Зейн-аль-Мавасиф
    рассказала Масруру, что она стала мусульманкой, и он обрадовался и  тоже
    принял ислам, и ее невольницы также, и вое они возвратились  к  великому
    Аллаху. А когда наступило утро, Зейн-аль-Мавасиф велела привести судью и
    свидетелей и осведомила их о том, что она  незамужняя,  и  выждала  пол-
    ностью срок очищения, и хочет выйти замуж за Масрура. И ее запись с  ним
    записали, и они зажили самой сладостной жизнью.
       Вот что было с Зейн-аль-Мавасиф. Что же касается ее мужа, еврея,  то,
    когда жители города выпустили его С из тюрьмы, он уехал и  направился  в
    свою страху и ехал до тех пор, пока между ним и тем  городом,  где  была
    Зейн-аль-Мавасиф, не осталось три дня пути. И Зейн-альМавасиф осведомили
    об этом, и она призвала свою невольницу Хубуб и сказала  ей:  "Пойди  на
    кладбище евреев, вырой могилу, положи на нее цветы  и  попрыскай  вокруг
    них водой, и если еврей приедет и спросит тебя обо  мне,  и  скажи  ему:
    "Моя госпожа умерла от обиды на тебя, и  с  ее  смерти  прошло  двадцать
    дней". И если он тебе скажет: "Покажи мне ее могилу", -  приведи  его  к
    той могиле и ухитрись зарыть его в ней живым". И Хубуб ответила: "Слушаю
    и повинуюсь!"
       И затем они убрали ковры и отнесли их  в  чулан,  и  Зейн-аль-Мавасиф
    пошла в дом Масрура, и они с ним сели за еду и питье.  И  так  продолжа-
    лось, пока не прошло три дня, и вот то, что было с ними. Что же касается
    до ее мужа, то, приехав после путешествия, он постучал в ворота, и Хубуб
    спросила: "Кто у ворот?" - "Твой господин", - ответил еврей. И  она  от-
    перла ему ворота, и еврей увидел, что слезы льются по ее щекам.  "О  чем
    ты плачешь, и где твоя госпожа?" - спросил он.  И  Хубуб  сказала:  "Моя
    госпожа умерла от обиды на тебя". И когда еврей услышал от нее эти  сло-
    ва, он растерялся и заплакал сильным плачем, а потом он спросил: "О  Ху-
    буб, где ее могила?" И Хубуб взяла его и пошла с ним на кладбище и пока-
    зала ему могилу, которую она выкопала, и тогда  еврей  заплакал  сильным
    плачем и произнес такие два стиха:
       "Две вещи есть - если б плакали глаза о них
       Кровью алою и грозила бы им гибель,
       И десятой доли не сделали б они должного:
       То цвет юности и с любимыми разлука!"
       И потом он заплакал сильным плачем и произнес такие стихи:
       "Увы, о печаль моя, обманут я стойкостью!
       В разлуке с любимою умру от печали я.
       Какою бедой сражен с уходом любимых я,
       Как тем, что рука свершила, сердце терзается!
       О, если бы сохранил я тайну в те времена,
       И страсть не открыл свою, в душе бушевавшую!
       Ведь жизнью я жил угодной богу и радостной,
       А после нее живу в позоре и тяготах.
       Хубуб, взволновала ты тоску в моем сердце вновь,
       Сказав мне о смерти той, кто был мне опорою.
       О Зейн-аль-Мавасиф, пусть разлуки бы не было
       И не было бы того, с чем тело оставил дух!
       Раскаивался я в том, что клятвы нарушил я,
       И горько себя корил за крайности в гневе я".
       А окончив свои стихи, он начал плакать, стонать и  сетовать  и  упал,
    покрытый беспамятством, и когда он потерял сознание, Хубуб поспешно  по-
    тащила его и положила в могилу, а он был еще жив, но  оглушен.  И  затем
    она засыпала могилу и, вернувшись к своей госпоже, осведомила ее об этом
    деле, и Зейн-аль-Мавасиф сильно обрадовалась и произнесла такие два сти-
    ха:
       "Поклялся рок, что вечно будет мой дух смущать,
       Не сдержало клятву, о время, ты, искупи ее!
       Мой хулитель мертв, а возлюбленный вблизи меня,
       Так вставай же ты на зов радости, подбери подол".
       И они жили вместе за едой, питьем, забавами, играми  и  увеселениями,
    пока не пришла к ним Разрушительница наслаждений и Разлучительница  соб-
    раний, Губительница сынов и дочерей.