 |
|
Дошло до меня, о счастливый царь, - сказала Шахразада, - что был в
древние времена и минувшие века и годы один человек, купец в Каире, ко-
торого звали Шамс-ад-дин. И был он из лучших купцов и самых правдивых в
речах, и имел слуг и челядь, и рабов и невольников, и большие деньги, и
состоял старшиной купцов в Каире.
И была у него жена, и он любил ее, и она его любила; но только он
прожил с ней сорок лет, и не досталось ему от нее ни дочери, ни сына. И
вот в один из дней он сидел в своей лавке, и увидел он, что у каждого из
купцов был сын, или двое сыновей, или больше, и они сидели в лавках, как
их отцы. А в тот день была пятница, и этот купец пошел в баню и вымылся,
как моются в пятницу, а выйдя, он взял зеркало цирюльника и посмотрел в
него на свое лицо и воскликнул: "Свидетельствую, что нет бога, кроме Ал-
лаха, и что Мухаммед - посланник Аллаха!" - а потом взглянул на свою го-
роду и увидел, что белое в ней покрыло черное; и вспомнил он, что седина
- посланец смерти.
А его жена знала время его возвращения и мылась и приводила себя для
него в порядок; и когда купец вошел к ней, она сказала ему: "Добрый ве-
чер!" Но он отвечал ей: "Я не видел добра!"
А жена купца сказала невольнице: "Подай столик с ужином!" И невольни-
ца принесла еду, и жена купца сказала: "Поужинай, господин мой"; а купец
отвечал: "Я не стану ничего есть!" - и пихнул столик ногой и отвернул
лицо от жены.
"Почему это и что тебя опечалило?" - спросила его жена; и купец ска-
зал: "Ты причина моей печали..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до двухсот пятидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот пятидесяти, она сказа-
ла: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Шамс-ад-дин сказал своей же-
не: "Ты причина моей печали!" - "Почему?" - спросила его жена. "Потому,
- отвечал купец, - что, когда я сегодня открыл лавку, я увидел у каждого
из купцов сына, или двух сыновей, или больше, и они сидели в лавках, как
их отцы, и я сказал себе: "Поистине, тот, кто взял твоего отца, тебя не
оставит!" А в ту ночь, когда я вошел к тебе, ты взяла с меня клятву, что
я не женюсь ни на ком, кроме тебя, и не возьму себе в наложницы ни абис-
синскую, ни румскую, ни какую-нибудь другую невольницу и не проведу ночи
вдали от тебя, - но дело в том, что ты бесплодная и жить с тобой - все
равно что с камнем". - "Имя Аллаха да будет надо мною! - воскликнула же-
на купца. - Поистине, задержка от тебя, а не от меня, потому что твое
семя прозрачное". - "А что с тем, у кого семя прозрачное?" - спросил ку-
пец; и его жена отвечала: "Он не делает женщин беременными и не приносит
детей". - "А где то, чем замутить семя? Я куплю это, - может быть, оно
замутит мне семя?" - спросил купец; и жена его сказала: "Поищи у моска-
тельщиков".
И купец проспал ночь, и утром он раскаялся, что упрекал свою жену, а
она раскаялась, что упрекала его. И он отправился на рынок и нашел одно-
го москательщика и сказал ему: "Мир с вами!" И москательщик ответил на
его привет, и купец спросил его: "Найдется у тебя чем замутить мне се-
мя?" - "У меня это было, да вышло, но спроси у соседа", - ответил моска-
тельщик; и купец ходил и спрашивал, пока не опросил всех (а они над ним
смеялись), и потом он вернулся к себе в лавку и сидел огорченный.
А на рынке был один человек, гашишеед, начальник маклеров, который
принимал опиум и барш [264] и употреблял зеленый гашиш, и звали этого на-
чальника шейх Мухаммед Симсим, и жил он в бедности. И всякий день он
обычно приходил утром к этому купцу. И вот он пришел, как обычно, и ска-
зал ему: "Мир с вами!" И купец ответил на его приветствие сердито. "О
господин, почему ты сердит?" - спросил Мухаммед; и купец рассказал ему
обо всем, что случилось у него с женой, и сказал: "Я сорок лет женат, и
моя жена не забеременела от меня ни сыном, ни дочерью, и мне сказали:
"Она не беременеет потому, что у тебя семя прозрачное". И я стал искать
чего-нибудь, чтобы замутить себе семя, и не нашел".
"О господин, - сказал Мухаммед, - у меня есть чем замутить семя. Что
ты скажешь о том, кто сделает твою жену беременной от тебя после этих
сорока лет, что минули?" - "Если ты это сделаешь, я окажу тебе милость и
облагодетельствую тебя!" - отвечал купец. И Мухаммед сказал: "Дай мне
динар!" - "Возьми эти два динара!" - воскликнул купец; и Мухаммед взял
их и сказал ему: "Подай мне эту фарфоровую миску". И купец дал ему мис-
ку, и Мухаммед отправился к торговцу травами и взял у него унции две
румского мукаркара и немного китайской кубебы, и корицы, и гвоздики, и
кардамона, и имбиря, и белого перцу, и горную ящерицу и истолок все это
и вскипятил в хорошем растительном масле. И еще он взял три унции крупи-
нок ладана и с чашку чернушки и размочил, и сделал из всего этого тесто
с румским пчелиным медом и, положив его в миску, вернулся к купцу и от-
дал ему миску.
"Вот чем можно замутить семя, - сказал он ему. - Тебе следует, после
того как ты поешь мяса барашка и домашнего голубя, положив туда много
горячительных приправ и пряностей, съесть этого теста на конце лопаточ-
ки, а потом поужинать и запить чистым разведенным сахаром".
И купец велел принести все это и отослал своей жене вместе с барашком
и голубем, и сказал: "Приготовь это хорошенько и возьми замутитель семе-
ни и храни его у себя, пока он мне не понадобится и я его у тебя не пот-
ребую".
И жена купца сделала так, как он приказал ей, и поставила ему еду, и
купец поел, а потом он потребовал ту миску и поел из нее, и ему понрави-
лось, и он съел остаток, а затем он познал свою жену, и она зачала от
него в ту ночь.
И над ней прошел первый месяц, и второй, и третий, и крови прекрати-
лись и перестали идти, и жена купца узнала, что она понесла, и дни ее
прошли до конца, и ее схватили потуги, и поднялись крики, и повитухе
пришлось потрудиться при родах.
И повитуха охраняла новорожденного именами Мухаммеда и Али и сказала:
"Аллах велик!" - и пропела ему в уши азан [265], а потом она завернула
младенца и передала его матери. И та дала ему грудь и стала его кормить,
и младенец попил и насытился и заснул. И повитуха оставалась у них три
дня, пока не сделали мамунию [266] и халву, и ее раздали на седьмой день.
А потом рассыпали соль, и купец пришел и поздравил свою жену с благопо-
лучием и спросил ее: "Где залог Аллаху?" И она подала ему новорожденного
редкой красоты - творение промыслителя вечносущего; и было ему семь
дней, но тот, кто видел его, говорил, что ему год.
И купец посмотрел младенцу в лицо и увидел сияющий месяц (а у него
были родинки на обеих щеках) и спросил свою жену: "Как ты его назвала?"
А она ответила: "Будь это девочка, ее назвала бы я, то это сын, и никто
не назовет его, кроме тебя". А люди в те времена давали своим детям имя
по предзнаменованию.
И вот, когда они советовались об имени, кто-то сказал своему товари-
щу: "О господин мой, Ала-ад-дин", и купец сказал жене: "Назовем его
Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат" [267]. И он назначил младенцу кормилиц и нянек, и
младенец пил молоко два года, а потом его отняли от груди, и он стал
расти и крепнуть и начал ходить но земле. А когда мальчик достиг семи-
летнего возраста, его отвели в подвал, боясь для него дурного глаза; и
купец сказал: "Он не выйдет из подвала, пока у него не вырастет борода",
и он назначил ему невольницу и раба, и невольница готовила ему стол, а
раб носил ему пищу.
А потом купец справил обрезание мальчика и сделал великий пир, и пос-
ле этого он позвал учителя, чтобы учить его, и тот учил мальчика письму
и чтению Корана и наукам, пока он не стал искусным и сведущим.
И случилось, что раб принес Ала-ад-дину в какой-то день скатерть с
кушаньем и оставил подвал открытым, и тогда Ала-ад-дин вышел из подвала
и вошел к своей матери (а у нее было собрание знатных женщин). И когда
женщины разговаривали с его матерью, вдруг вошел к ним Этот ребенок, по-
добный пьяному мамлюку из-за своей чрезмерной красоты. И, увидав его,
женщины закрыли себе лица и сказали его матери: "Аллах да воздаст тебе,
о такая-то! Как же ты приводишь к нам этого постороннего мамлюка? Разве
ты не знаешь, что стыд - проявление веры?" - "Побойтесь Аллаха! - воск-
ликнула мать мальчика. - Поистине, это мой ребенок и плод моей души. Это
сын старшины купцов, Шамс-ад-дина, дитя кормилицы, украшенное ожерельем,
вскормленное корочками и мякишем". - "Мы в жизни не видали у тебя ребен-
ка", - сказали женщины. И мать Ала-ад-дина молвила: "Его отец побоялся
для него дурного глаза и велел воспитывать его в подвале, под землей..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят первая ночь
Когда же настала двести пятьдесят первая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что мать Ала-ад-дина сказала женщинам: "Его
отец побоялся для него дурного глаза пятьдесят первая и велел воспиты-
вать его в подвале ночь под землей. Может быть, евнух оставил подвал
открытым, и он вышел оттуда, - мы не хотели, чтобы он выходил из подва-
ла, пока у него не вырастет борода".
И женщины поздравили мать Ала-ад-дина, а мальчик ушел от женщин во
двор при доме, а потом поднялся в беседку и сел там.
И когда он сидел, вдруг пришли рабы с мулом его отца, и Ала-ад-дин
спросил их: "Где был этот мул?" И рабы сказали: "Мы доставили на нем то-
вары в лавку твоего отца (а он ехал верхом) и привели его". - "Каково
ремесло моего отца?" - спросил Ала-ад-дин. "Твой отец - старшина купцов
в земле египетской и султан оседлых арабов", - сказали ему.
И Ала-ад-дин вошел к своей матери и спросил ее: "О матушка, каково
ремесло моего отца?" - "О дитя мое, - отвечала ему мать, - твой отец -
купец, и он старшина купцов в земле египетской и султан оседлых арабов,
и его невольники советуются с ним, когда продают, только о тех товарах,
которые стоят самое меньшее тысячу динаров, а товары, которые стоят де-
вятьсот динаров или меньше, - о них они с ним не советуются и продают их
сами. И не приходит из чужих земель товаров, мало или много, которые не
попадали бы в руки твоему отцу, и он распоряжается ими, как хочет; и не
увязывают товаров, уходящих в чужие земли, которые не прошли бы через
руки твоего отца. И Аллах великий дал твоему отцу, о дитя мое, большие
деньги, которых не счесть". - "О матушка, - сказал Ала-ад-дин, - хвала
Аллаху, что я сын султана оседлых арабов и что мой отец - старшина куп-
цов! Но почему, о матушка, вы сажаете меня в подвал и оставляете там за-
пертым?" - "О дитя мое, мы посадили тебя в подвал только из боязни людс-
ких глаз; ведь сглаз - это истина, и большинство жителей могил умерли от
дурного глаза", - ответила ему мать.
И Ала-ад-дин сказал: "О матушка, а куда бежать от судьбы? Осторож-
ность не помешает предопределенному, и от того, что написано, нет убежи-
ща. Тот, кто взял моего деда, не оставит и меня и моего отца: если он
живет сегодня, то не будет жить завтра; и когда мой отец умрет и я приду
и скажу: "Я - Ала-ад-дин, сын купца Шамс-аддина", - мне не поверит никто
среди людей, и старики скажут: "Мы в жизни не видели у Шамс-ад-дина ни
сына, ни дочери". И придут из казны и возьмут деньги отца. Да помилует
Аллах того, кто сказал: "Умрет муж, и уйдут его деньги, и презреннейший
из людей возьмет его женщин". А ты, о матушка, поговори с отцом, чтобы
он взял меня с собой на рынок и открыл мне лавку: я буду сидеть там с
товаром, и он научит меня продавать и покупать, брать и отдавать". И
мать Ала-ад-дина сказала: "О дитя мое, когда твой отец приедет, я расс-
кажу ему об этом".
И когда купец вернулся домой, он увидел, что его сын, Ала-ад-дин
Абу-ш-Шамат, сидит подле своей матери, и спросил ее: "Почему ты вывела
его из подвала?" И она сказала ему: "О сын моего дяди, я его не выводи-
ла, но слуги забыли запереть подвал и оставили его открытым. И я сидела
(а у меня собрались знатные женщины) и вдруг он вошел к нам". И она
рассказала мужу, что говорил его сын. И Шамс-ад-дин сказал ему: "О дитя
мое, завтра, если захочет Аллах великий, я возьму тебя на рынок; но
только, дитя мое, чтобы сидеть на рынках и в лавках, нужна пристойность
и совершенство при всех обстоятельствах".
И Ала-ад-дин провел ночь, радуясь словам своего отца; а когда настало
утро, Шамс-ад-дин сводил своего сына в баню и одел его в платье, стоящее
больших денег, и после того как они позавтракали и выпили питье, он сел
на своего мула и посадил сына на мула позади себя и отправился на рынок.
И люди на рынке увидели, что едет старшина купцов, а позади него ре-
бенок мужского пола, подобный луне в четырнадцатую ночь, и кто-то сказал
своему товарищу: "Посмотри на этого мальчика, который позади старшины
купцов. Мы думали о нем благое, а он точно порей - сам седой, а сердце у
него зеленое".
И шейх Мухаммед Симсим, начальник, прежде упомянутый, сказал купцам:
"О купцы, мы больше не согласны, чтобы он был над нами старшим. Никог-
да!"
А обычно, когда старшина купцов приезжал из дому и садился в лавке,
приходил начальник рынка и читал купцам фатиху [268], и они поднимались и
шли к старшине купцов и читали фатиху и желали ему доброго утра, и затем
каждый из них уходил к себе в лавку. Но в этот день, когда старшина куп-
цов сел, как всегда, в своей лавке, купцы не пришли к нему согласно обы-
чаю.
И он крикнул начальника и спросил его: "Отчего купцы не собираются,
как обычно?" И начальник ответил: "Я не люблю доносить о смутах, но куп-
цы сговорились отстранить тебя от должности старшины и не читать тебе
фатиху". - "А какая тому причина?" - спросил Шамсад-дин. И начальник
сказал: "Что это за мальчик сидит рядом с тобою, когда ты старик и глава
купцов? Что этот ребенок - твой невольник или он в родстве с твоей же-
ной? Я думаю, что ты его любишь и имеешь склонность к мальчику".
И Шамс-ад-дин закричал на него и сказал: "Молчи, да обезобразит Аллах
тебя самого и твои свойства! Это мой сын". - "Мы в жизни не видели у те-
бя сына", - воскликнул Мухаммед Симсим. И купец сказал: "Когда ты принес
мне замутитель семени, моя жена понесла и родила этого мальчика, но из
боязни дурного глаза я воспитывал его в подвале, под землей, и мне хоте-
лось, чтобы он не выходил из подвала, пока не сможет схватить рукою свою
бороду. Но его мать не согласилась, и он потребовал, чтобы я открыл ему
лавку и положил там товары и научил его покупать и продавать".
И начальник пошел к купцам и осведомил их об истине в этом деле, и
они все поднялись и вместе с начальником отправились к старшине купцов
и, став перед ним, прочитали фатиху и поздравили его с этим мальчиком.
"Господь наш да сохранит корень и ветку, - сказали они, - но когда
бедняку среди нас достается сын или дочка, он обязательно готовит для
своих друзей блюдо каши и приглашает знакомых и родственников, а ты это-
го не сделал". - "Это вам с меня причитается, и встреча наша будет в са-
ду", - отвечал купец..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят вторая ночь
Когда же настала двести пятьдесят вторая ночь, ее сестра Дуньязада
сказала ей: "О сестрица, докончи нам твой рассказ, если ты бодрствуешь,
а не спишь". И Шахразада ответила: "С любовью и охотой! Дошло до меня, о
счастливый царь, что старшина купцов обещал купцам трапезу и сказал им:
"Наша встреча будет в саду".
И когда наступило утро, он послал слугу в беседку и в дом, которые
были в саду, и велел постлать там ковры и отправил припасы для стряпни:
баранов, масла и прочее, что было нужно по обстоятельствам, и сделал два
стола: стол в доме и стол в беседке.
И приготовился купец Шамс-ад-дин, и приготовился его сын Ала-ад-дин,
и отец сказал ему: "О дитя мое, когда войдет человек седой, я его встре-
чу и посажу его за стол, который в доме, а ты, дитя мое, когда увидишь,
что входит безбородый мальчик, возьми его и приведи в беседку и посади
за стол". - "Почему, о батюшка? - спросил Ала-аддин. - Отчего ты гото-
вишь два стола: один для мужчин, а другой для мальчиков?" - "О дитя мое,
безбородый стыдится есть около мужей", - ответил Шамс-ад-дин. И его сын
одобрил это.
И когда купцы стали приходить, Шамс-ад-дин встречал мужчин и усаживал
их в доме, а его сын Ала-ад-дин встречал мальчиков и усаживал их в бе-
седке. А потом поставили кушанья и стали есть и пить, наслаждаться и ра-
доваться, и пили напитки и зажигали куренья, и старики сидели и беседо-
вали о науках и преданиях.
И был между ними один купец, по имени Махмуд альБальхи, - мусульманин
по внешности, маг втайне, который стремился к скверному и любил мальчи-
ков. Он посмотрел в лицо Ала-ад-дину взглядом, оставившим после себя ты-
сячу вздохов, и сатана украсил в его глазах лицо мальчугана жемчужиной,
и купца охватила страсть, волненье и увлеченье, и любовь привязалась к
его сердцу. (А этот купец, которого звали Махмуд аль-Бальхи, забирал
ткани и товар у отца Ала-ад-дина.)
И Махмуд аль-Бальхи встал пройтись и свернул к мальчикам, и те подня-
лись к нему навстречу. А Ала-ад-дину не терпелось отлить воду, и он под-
нялся, чтобы исполнить нужду, и тогда купец Махмуд обернулся к мальчикам
и сказал им: "Если вы уговорите Ала-ад-дина поехать со мной путешество-
вать, я дам каждому из вас платье, стоящее больших денег", - и потом он
ушел от них в помещение мужчин. И пока мальчики сидели, вдруг вошел к
ним Ала-ад-дин. И они поднялись ему навстречу и посадили между собою, на
возвышенье, и один из мальчиков сказал своему товарищу: "О Сиди Хасан,
расскажи мне, откуда пришли к тебе твои деньги, на которые ты торгуешь?"
И Хасан отвечал: "Когда я вырос и стал взрослым и достиг возраста му-
жей, я сказал своему отцу: "О батюшка, приготовь мне товаров"; и он мне
ответил: "О дитя мое, у меня ничего нет, но пойди возьми денег у ко-
го-нибудь из купцов и торгуй на них, и учись продавать и покупать, брать
и давать".
И я отправился к одному из купцов и занял у него тысячу динаров и ку-
пил на них тканей и отправился с ними в Дамаск. И я нажил в два раза
больше и забрал в Дамаске товаров и поехал с ними в Халеб, и продал их и
получил свои деньги вдвойне, а потом я забрал товаров в Халебе и поехал
в Багдад, и продал их и нажил вдвое больше, и до тех пор торговал, пока
у меня не стало около десяти тысяч динаров денег".
И каждый из мальчиков говорил своему товарищу то же самое, пока не
настала очередь и не пришлось говорить Ала-ад-дину Абу-ш-Шамату. И ему
сказали: "А ты, о Сиди Ала-ад-дин?" И он ответил: "Меня воспитывали в
подвале, под землей, и я вышел оттуда в рту пятницу, и я хожу в лавку и
возвращаюсь домой". - "Ты привык сидеть дома и не знаешь сладости путе-
шествия, и путешествовать надлежит лишь мужам", - сказали ему. И он от-
ветил: "Мне не нужно путешествовать, и нет для меня цены в удовольстви-
ях". И кто-то сказал своему товарищу: "Он точно рыба: когда расстанется
с водой, то умирает".
"О Ала-ад-дин, - сказали ему, - гордость детей купцов лишь в том,
чтобы путешествовать ради наживы". И Ала-ад-дина охватил из-за этого
гнев, и он ушел от мальчиков с плачущими глазами и опечаленной душой и,
сев на своего мула, отправился домой.
И его мать увидела, что он в великом гневе, с плачущими глазами, и
спросила: "Что ты плачешь, о дитя мое?" И Ала-ад-дин отвечал: "Все дети
купцов поносили меня и говорили мне: "Гордость детей купцов лишь в том,
чтобы путешествовать ради наживы денег..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят третья ночь
Когда же настала двести пятьдесят
третья ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что Ала-ад-
дин сказал своей матери: "Все дети
купцов поносили меня и говорили
мне: "Гордость детей купцов лишь
в том, чтобы путешествовать ради
наживы". - "О дитя мое, - спросила его мать,
разве ты хочешь путешествовать?"
И Ала-ад-дин отвечал: "Да!" И тогда она сказала: "А в ка-
кой город ты отправишься?" - "В город Багдад, - отве-
чал Ала-ад-дин. - Человек наживает там на том, что
у него есть, вдвое больше".
И мать Ала-ад-дина сказала: "О дитя мое, у твоего отца денег много, а
если он не соберет тебе товаров из своих денег, тогда я соберу тебе то-
вары от себя". - "Лучшее благо - благо немедленное, и если будет ваша
милость, то теперь для нее время", - сказал Ала-ад-дин. И его мать приз-
вала рабов и послала их к тем, кто увязывает ткани, и их увязали для
Ала-ад-дина в десять тюков.
Вот что было с его матерью. Что же касается до его отца, то он огля-
делся и не нашел своего сына Ала-ад-дина в саду и спросил про него, и
ему сказали, что Ала-ад-дин сел на мула и уехал домой.
И тогда купец сел и отправился за ним, а войдя в свое жилище, он уви-
дал связанные тюки и спросил о них; и жена рассказала ему, что произошло
у детей купцов с ее сыном Ала-ад-дином. "О дитя мое, - сказал купец, -
да обманет Аллах пребывающего на чужбине! Сказал ведь посланник Аллаха,
- да благословит его Аллах и да приветствует: "Счастье мужа в том, чтобы
ему достался надел в его земле"; а древние говорили: "Оставь путешест-
вие, будь оно даже на милю". Ты твердо решил путешествовать и не отсту-
пишься от этого?" - спросил он потом своего сына. И его сын ответил ему:
"Я обязательно поеду в Багдад с товарами, а иначе я сниму с себя одежду
и надену одежду дервишей и уйду странствовать по землям". - "Я не нужда-
юсь и не терплю лишений, - наоборот, у меня много денег, - сказал его
отец и показал ему все бывшее у него имущество, товары и ткани. - У меня
есть для всякого города подходящие ткани и товары, - сказал он потоп, и,
между прочим, он показал ему сорок связанных тюков, и на каждом тюке бы-
ло написано: "Цена этому тысяча динаров". - О дитя мое, - сказал он, -
возьми эти сорок тюков и те десять, которые у твоей матери" и отправляй-
ся, храниммй Аллахом великим; но только, дитя мое, я боюсь для тебя од-
ной чащи на твоем пути, которая называется Чаща Львов, и одной долины
также, называемой Долина Собак, - души погибают там без снисхождения". -
"А почему, о батюшка?" - спросил Ала-ад-дин; и его отец ответил: "Из-за
бедуина, преграждающего дороги, которого зовут Аджлан". - "Мой удел - от
Аллаха, и если есть у него для меня доля, меня не постигнет беда", - от-
вечал Ала-ад-дин.
А затем Ала-ад-дин с отцом сели и поехали да рынок вьючных животных;
и вдруг один верблюжатник сошел со своего мула и поцеловал руку старшине
купцов, говоря: "Клянусь Аллахом, давно, о господин мой, ты не нанимал
нас для торговых дел". - "Для всякого времени своя власть и свои люди, -
отвечал Шамс-ад-дин, - и Аллах да помилует того, кто сказал:
Вот старец на земле повсюду бродит,
И вплоть до колен его борода доходит.
Спросил я его: "Зачем ты так согнулся?"
И молвил он, ко мне направив руки:
"Я юность потерял свою во прахе
И вот согнулся, и ищу я юность".
А окончив эти стихи, он сказал: "О начальник, никто не хочет этого
путешествия, кроме моего сына"; и верблюжатник ответил: "Аллах да сохра-
нит его для тебя!"
А затем старшина купцов заключил союз между верблюжатником я своим
сыном и сделал верблюжатника как бы отцом мальчика, и поручил ему забо-
титься о нем, и сказал: "Возьми эти сто динаров для твоих слуг".
И старшина купцов купил шестьдесят мулов, и светильник, и покрывало
для Абд-аль-Кадира Гилянского [269] и сказал Ала-ад-дину: "О сын мой, в
мое отсутствие этот человек будет тебе отцом вместо меня, и во всем, что
он тебе скажет, повинуйся ему".
И в этот вечер устроил чтение Корана и праздник в честь шейха
Абд-аль-Кадира Гилянского, а когда настало утро, старшина купцов дал
своему сыну десять тысяч динаров и сказал ему: "Когда ты вступишь в Баг-
дад и увидишь, что дела с тканями идут ходко, продавай их; если же уви-
дишь, что дела с ними стоят на месте, расходуй эти деньги".
И потом нагрузили мулов, и распрощались друг с другом, и отправились
в путь, и выехали из города.
А Махмуд аль-Бальхи тоже собрался ехать в сторону Багдада и вывез
свои тюки и поставил шатры за городом и сказал себе: "Ты насладишься
этим мальчиком только в уединении, так как там ни доносчик, ни согляда-
тай не смутят тебя".
А отцу мальчика причиталась с Махмуда аль-Бальхи тысяча динаров - ос-
таток одной сделки, и Шамс-ад-дин отправился к нему и простился с ним и
сказал: "Отдай Эту тысячу динаров моему сыну Ала-ад-дину". И он поручил
Махмуду о нем заботиться и молвил: "Он будет тебе как сын".
И Ала-ад-дин встретился с Махмудом аль-Бальхи..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят четвертая ночь
Когда же настала двести пятьдесят четвертая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин встретился с Махмудом
аль-Бальхи и Махмуд аль-Бальхи поднялся и велел повару Ала-ад-дина ниче-
го не стряпать и стал предлагать Ала-ад-дину и его людям кушанья и на-
питки, а потом они отправились в путь.
А у купца Махмуда аль-Бальхи было четыре дома: один в Каире, один в
Дамаске, один в Халебе и один в Багдаде; и путники ехали по степям и
пустыням, пока не приблизились к Дамаску.
И когда Махмуд-аль-Бальхи послал к Ала-ад-дину своего раба и тот уви-
дел, что юноша сидит и читает, подошел и поцеловал ему руки. "Чего ты
просишь?" - спросил Ала-ад-дин; и раб ответил: "Мой господин тебя при-
ветствует и требует тебя на пир к себе в дом". - "Я посоветуюсь с моим
отцом, начальником - Кемаль-аддином, верблюжатником", - сказал
Ала-ад-дин; и когда он посоветовался с ним, идти ли ему, верблюжатник
сказал: "Не ходи!"
А потом они уехали из Дамаска и вступили в Халеб, и Махмуд аль-Бальхи
устроил пир и послал просить Алаад-дина, но юноша посоветовался с на-
чальником, и тот опять запретил ему.
И они выступили из Халеба и ехали, пока до Багдада не остался всего
один переход, и Махмуд аль-Бальхи устроил пир и прислал просить
Ала-ад-дина.
И юноша посоветовался с начальником, и тот снова запретил ему, но
Ала-ад-дин воскликнул: "Я обязательно пойду!"
И он поднялся и, подвязав под платьем меч, пошел и пришел к Махмуду
аль-Бальхи, и тот поднялся ему навстречу и приветствовал его.
И он велел подать великолепную скатерть, уставленную кушаньями, и они
поели и попили и вымыли руки. И Махмуд аль-Бальхи склонился к Ала-ад-ди-
ну, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал поцелуй в руку и
спросил: "Что ты хочешь делать?" - "Я тебя позвал, - ответил Махмуд, - и
хочу сделать себе с тобой удовольствие в этом месте, и мы будем толко-
вать слова сказавшего:
Возможно ль, чтоб к нам пришел ты на миг столь краткий,
Что сжарить яйцо иль выдоить коз лишь хватит,
И с нами бы съел ты сколько найдется хлебца,
И взял бы себе ты денежек, сколько сможешь?
Тебе унести, что хочешь, с собой нетрудно, -
Ладонь, или горсть, иль полную даже руку".
И затем Махмуд аль-Бальхи хотел снасильничать над Ала-ад-дином, и
Ала-ад-дин поднялся и обнажил меч и воскликнул: "Горе твоим сединам! Ты
не боишься Аллаха, хоть и жестоко его наказанье! Да помилует Аллах того,
кто сказал:
Храни седины твои от скверны, грязнящей их:
Поистине, белое легко принимает грязь".
А произнеся этот стих, Ала-ад-дин сказал Махмуду аль-Бальхи: "Поисти-
не, этот товар поручен Аллаху, и он не продается, и если бы я продавал
этот товар другому за золото, я бы продал его тебе за серебро. Но, кля-
нусь Аллахом, о скверный, я никогда больше не буду тебе товарищем!" Пе-
том Ала-ад-дин вернулся к начальнику Кемаль-ад-дину и сказал ему: "Поис-
тине, этот человек развратник, и я никогда больше не буду ему товарищем
и не пойду с ним по одной дороге". - "О дитя мое, - отвечал Ке-
маль-ад-дин, - не говорил ли я тебе: не ходи к нему. Однако, дитя мое,
если мы с ним расстанемся, нам грозит гибель; позволь же нам остаться в
одном караване" - "Мне никак невозможно быть ему спутником в дороге", -
сказал Ала-ад-дин, а затем он погрузил свои тюки и отправился дальше
вместе с теми, кто был с ним.
И они ехали до тех пор, пока не спустились в долину; и Ала-ад-дин хо-
тел там остановиться, но верблюжатник сказал: "Не останавливайтесь
здесь! Продолжайте ехать и ускорьте ход: может быть, мы достигнем Багда-
да раньше, чем там запрут ворота. Ворота в Багдаде отпирают и запирают
всегда по солнцу, - из боязни, что городом овладеют рафидиты [270] и поб-
росают богословские книги в Тигр". - "О батюшка, - ответил Ала-ад-дин, -
я выехал и отправился с товаром в этот город не для торговли, а чтобы
посмотреть чужие страны". - "О дитя мое, мы боимся для тебя и для твоих
денег беды от кочевников", - сказал верблюжатник; и Ала-ад-дин восклик-
нул: "О человек, ты слуга или тебе служат? Я не войду в Багдад иначе как
утром, чтобы багдадские юноши увидели мои товары и узнали меня". - "Де-
лай, как хочешь, я тебя предупредил, и ты сам знаешь, в чем твое избав-
ленье", - сказал начальник. И Ала-ад-дин велел складывать тюки с мулов,
и тюки сложили, и поставили шатер, и все оставались на месте до полуно-
чи.
И Ала-ад-дин вышел исполнить нужду и увидел, как что-то блестит вда-
ли, и спросил верблюжатника: "О, начальник, что это такое блестит?"
И начальник сел прямо и взглянул, и, всмотревшись как следует, уви-
дел, что блестят зубцы копий и железо оружия и бедуинские мечи; и вдруг
оказалось, что это арабы [271] и начальника арабов зовут шейх Аджлан Абу-
Наиб. И когда арабы приблизились к ним и увидели их тюки, они сказали
друг другу: "Вот ночь добычи!"
И, услышав, что они говорят это, начальник Кемальад-дин, верблюжат-
ник, воскликнул: "Прочь, о ничтожнейший из арабов!" Но Абу-Наиб ударил
его копьем в грудь, и оно вышло, блистая, из его спины.
И Кемаль-ад-дин упал у входа в палатку убитый; и тогда водонос воск-
ликнул: "Прочь, о презреннейший из арабов!", но его ударили по руке ме-
чом, который прошел, блистая, через его сухожилия, и водонос упал мерт-
вый. И пока все это происходило, Ала-ад-дин стоял и смотрел.
А потом арабы повернулись и бросились на караван и перебили людей, не
пощадив никого из отряда Ала-аддина, и взвалили тюки на спину мулов и
уехали.
И Ала-ад-дин сказал себе: "Тебя убьет только твой мул и вот эта одеж-
да", - и стал снимать с себя одежду и бросил ее на спину мула, пока на
нем не остались рубаха и подштанники, и только.
И он повернулся ко входу в палатку и увидел перед собой пруд из кро-
ви, в котором струилась кровь убитых, и начал валяться в ней в рубахе и
подштанниках, так что стал точно убитый, утопающий в крови.
Вот что было с Ала-ад-дином. Что же касается шейха арабов Аджлана, то
он спросил у своих людей:
"О арабы, этот караван идет из Каира или выходит из Багдада?.."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят пятая ночь
Когда же настала двести пятьдесят пятая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что бедуин спросил у своих людей: "О арабы,
этот караван идет из Каира или выходит из Багдада!" И ему ответили: "Он
идет из Каира в Багдад". - "Вернитесь к убитым, я думаю, что владелец
каравана не умер", - сказал он; и арабы вернулись к убитым и снова стали
бить мертвых мечами и копьями и дошли до Алаад-дина, который бросился на
землю среди убитых.
И дойдя до него, они сказали: "Ты притворился мертвым, но мы убьем
тебя до конца", - и бедуин вынул копье и хотел вонзить его в грудь
Ала-ад-дину. И тогда Ала-ад-дин воскликнул про себя: "Благослови, о
Абд-аль-Кадир, о гилянец!" - и увидел руку, которая отвела копье от его
груди к груди начальника Кемаль-ад-дина, верблюжатника, и бедуин ударил
его копьем и не прикоснулся к Алаад-дину.
И потом они взвалили тюки на спину мулов и ушли, и Ала-ад-дин посмот-
рел и увидел, что птицы улетели со своей добычей. И он сел прямо и под-
нялся и побежал; и вдруг бедуин Абу-Наиб сказал своим товарищам: "О ара-
бы, я вижу что-то вдали"; и один из бедуинов поднялся и увидел
Ала-ад-дина, который убегал. "Тебе не поможет бегство, раз мы сзади те-
бя!" - воскликнул Аджлан и, ударив своего коня пяткой, поспешил за
Ала-ад-дином.
А Ала-ад-дин увидал перед собой пруд с водой и рядом с ним водохрани-
лище, и влез на решетку водохранилища, и растянулся, и притворился спя-
щим, говоря про себя: "О благой покровитель, опусти твой покров, который
не совлекается".
И бедуин остановился перед водохранилищем и, поднявшись на стременах,
протянул руку, чтобы схватить Ала-ад-дина. И Ала-ад-дин воскликнул:
"Благослови, о госпожа моя Иафиса [272], вот время оказать помощь!" И
вдруг бедуина ужалил в руку скорпион, и он закричал и воскликнул: "Ах,
подойдите ко мне, о арабы, я ужален".
И бедуин сошел со спины коня, и его товарищи пришли к нему и опять
посадили его на коня и спросили: "Что с тобой случилось?" И он отвечал:
"Меня ужалил детеныш скорпиона"; и арабы увели караван и ушли.
Вот что было с ними. Что же касается Ала-ад-дина, то он продолжал ле-
жать на решетке водохранилища, а что до купца Махмуда аль-Бальхи - то он
велел грузить тюки и поехал, и ехал до тех пор, пока не достиг Чащи
Львов. И он нашел всех слуг Ала-ад-дина убитыми и обрадовался этому и,
спешившись, дошел до водохранилища и пруда. А мулу Махмуда аль-Бальхи
хотелось пить, и он нагнулся, чтобы напиться из пруда, и увидел отраже-
ние Ала-ад-дина и шарахнулся от него. И Махмуд аль-Бальхи поднял глаза и
увидел, что Ала-ад-дин лежит голый, в одной только рубашке и подштанни-
ках. "Кто сделал с тобою такое дело и оставил тебя в наихудшем положе-
нии?" - спросил Махмуд. И Ала-ад-дин отвечал: "Кочевники". - "О дитя
мое, - сказал Махмуд, - ты откупился мулами и имуществом. Утешься слова-
ми того, кто сказал:
Когда голова мужей спасется от гибели, то все их имущество-обрезок
ногтей для них. Но спустись, о дитя мое, не бойся беды".
И Ала-ад-дин спустился с решетки водохранилища, и Махмуд посадил его
на мула, и они ехали, пока не прибыли в город Багдад, в дом Махмуда
аль-Бальхи. И Махмуд "велел свести Ала-ад-дина в баню и сказал ему:
"Деньги и тюки - выкуп за тебя, о дитя мое; и если ты будешь меня слу-
шаться, я верну тебе твои деньги и тюки вдвойне".
А когда Ала-ад-дин вышел из бани, Махмуд отвел его в комнату, укра-
шенную золотом, где было четыре портика, и велел принести скатерть, на
которой стояли всякие кушанья. И они стали есть и пить, и Махмуд скло-
нился к Ала-ад-дину, чтобы взять у него поцелуй, но Ала-ад-дин поймал
поцелуй рукой и воскликнул: "Ты до сих пор следуешь насчет меня твоему
заблуждению! Разве я не сказал тебе, что если бы я продавал этот товар
другому За золото, я бы, наверное, продал его тебе за серебро?" - "Я даю
тебе и товары, и мула, и одежду только ради такого случая, - отвечал
Махмуд. - От страсти к тебе я в расстройстве, и от Аллаха дар того, кто
сказал:
Сказал со слов кого-то из старцев нам
Абу-Биляль, наставник, что Шарик сказал:
"Влюбленные не могут любовь свою
Лобзаньями насытить без близости",
"Это вещь невозможная, - сказал Ала-ад-дин. - Возьми твое платье и
твоего мула и открой мне двери, чтобы я мог уйти".
И Махмуд открыл ему двери, и Ала-ад-дин вышел, и собаки лаяли ему
вслед. И он пошел и шел в темноте, и вдруг увидал ворота мечети, и вошел
в проход, ведший в мечеть, и укрылся там, - и вдруг видит: к нему приб-
лижается свет. И он всмотрелся и увидел два фонаря в руках рабов, пред-
шествовавших двум купцам, один из которых был старик с красивым лицом, а
другой - юноша. И Ала-ад-дин услышал, как юноша говорил старику: "Ради
Аллаха, о дядюшка, возврати мне дочь моего дяди"; а старик отвечал ему:
"Разве я тебя не удерживал много раз, а ты сделал развод своей священной
книгой" [273].
И старик взглянул направо и увидал юношу, подобного обрезку луны, и
сказал ему: "Мир с тобою!" И Ала-ад-дин ответил на его приветствие, а
старик спросил: "О мальчик, кто ты?" - "Я Ала-ад-дин, сын Шамс-ад-дина,
старшины купцов в Каире, - отвечал юноша. - Я попросил у отца товаров, и
он собрал мне пятьдесят тюков товаров и материй..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят шестая ночь
Когда же настала двести пятьдесят шестая ночь, она сказала: "Дошло до
меня, о счастливый царь, что Алаад-дин сказал: "Мой отец собрал мне
пятьдесят тюков товаров и тканей и дал мне десять тысяч динаров, и я
отправился и ехал, пока не достиг Чащи Львов. И на меня напали кочевники
и забрали мои деньги и тюки; и я вошел в этот город, не зная, где пере-
ночевать, и увидал это место и укрылся здесь". - "О дитя мое, - молвил
старик, - что ты скажешь, если я дам тебе тысячу динаров, и платье в ты-
сячу динаров, и мула в тысячу динаров". - "За что ты дашь мне это, о дя-
дюшка?" - спросил Ала-ад-дин. И старик сказал: "Этот мальчик, который со
мною, сын моего брата, и у его отца никого нет, кроме него, а у меня
есть дочь, кроме которой у меня никого не было, и зовут ее Зубейда-лют-
нистка, и она красива и прелестна. Я выдал ее замуж за этого юношу, и он
ее любит, но она ненавидит его, и однажды он не сдержал клятву, трижды
поклявшись тройным разводом; и едва только его жена уверилась в этом,
она покинула его. И он согнал ко мне всех людей, чтобы я вернул ему же-
ну, и я сказал ему: "Это удастся только через заместителя" [274]. И мы
сговорились, что сделаем заместителем какого-нибудь чужеземца, чтобы
никто не корил моего зятя этим делом, и раз ты чужеземец - ступай с на-
ми. Мы напишем тебе договор с моей дочерью, и ты проведешь с ней сегод-
няшнюю ночь, а наутро разведешься с ней, и я дам тебе то, о чем гово-
рил".
И Ала-ад-дин сказал про себя: "Клянусь Аллахом, провести ночь с не-
вестой, в доме и на постели, мне лучше, чем ночевать в переулках и про-
ходах!" - и отправился с ними к кади. И когда кади взглянул на
Ала-ад-дина, любовь к нему запала ему в сердце, и он спросил отца девуш-
ки: "Что вы хотите?" - "Мы хотим сделать его заместителем этого юноши
для моей дочери, - отвечал отец девушки, - и напишем на него обяза-
тельство дать в приданое десять тысяч динаров. И если он переночует с
нею, а наутро разведется, мы дадим ему одежду в тысячу динаров, а если
не разведется, пусть выкладывает десять тысяч динаров".
И они написали договор с таким условием, и отец девушки получил в
этом расписку, а затем он взял Ала-аддина с собою и одел его в ту одеж-
ду, и они пошли с ним и пришли к дому девушки. И отец ее оставил
Ала-ад-дина стоять у ворот дома и, войдя к своей дочери, сказал ей:
"Возьми обязательство о твоем приданом - я написал тебе договор с краси-
вым юношей по имени Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат; заботься же о нем наилучшим
образом". И потом купец отдал ей расписку и ушел к себе домой.
Что же касается двоюродного брата девушки, то у него была управи-
тельница, которая заходила к Эубейделютнистке, дочери его дяди, и юноша
оказывал ей милости.
"О матушка, - сказал он ей, - когда Зубейда, дочь моего дяди, увидит
этого красивого юношу, она после уже не примет меня. Прошу тебя, сделай
хитрость и удержи от него девушку". - "Клянусь твоей юностью, я не дам
ему приблизиться к ней", - отвечала управительница, а затем она пришла к
Ала-ад-дину и сказала ему: "О дитя мое, я тебе кое-что посоветую ради
Аллаха великого; прими же мой совет. Я боюсь для тебя беды от этой де-
вушки; оставь ее спать одну, не прикасайся к ней и не подходи к ней
близко". - "А почему?" - спросил Ала-ад-дин. И управительница сказала:
"У нее на всем теле проказа, и я боюсь, что она заразит твою прекрасную
юность". - "Нет мне до нее нужды", - сказал Ала-ад-дин. А управительница
отправилась к девушке и сказала ей то же самое, что сказала Ала-ад-дину.
И девушка молвила: "Нет мне до него нужды! Я оставлю его спать одного, а
наутро он уйдет своей дорогой".
Потом она позвала невольницу и сказала ей: "Возьми столик с кушаньем
и подай его ему, пусть ужинает"; и невольница снесла Ала-ад-дину столик
с кушаньем и поставила его перед ним, и Ала-ад-дин ел, пока не насытил-
ся, а потом он сел и, затянув красивый напев, начал читать суру Я-Син
[275]. И девушка прислушалась и нашла, что его напев похож на псалмы Дави-
да, и сказала про себя: "Аллах огорчил эту старуху, которая сказала, что
юноша болен проказой! У того, кто в таком положении, голос не такой. Эти
слова - ложь на него".
И потом она взяла в руки лютню, сделанную в землях индийских, и,
настроив струны, запела под нее прекрасным голосом, останавливающим птиц
в глубине неба, и проговорила такие стихи:
"Люблю газеленка я, чей темен и черен глаз;
Когда он появится, ветвь ивы завидует.
Меня отвергает он, другая с ним счастлива, -
То милость господняя: дает, кому хочет, он".
И Ала-ад-дин, услышав, что она проговорила такие слова, запел сам,
когда закончил суру, и произнес такой стих:
"Приветствую ту, чей стан одеждою служит ей,
И розы, в садах ланит привольно цветущие",
И девушка встала (а любовь ее к юноше сделалась сильнее) и подняла
занавеску; и, увидав ее, Ала-ад-дин произнес такое двустишие:
"Являет луну и гнется она, как ива,
Газелью глядит, а дышит как будто амброй,
И мнится: горе любит мое сердце
И в час разлуки с ним соединится",
И потом она прошлась, тряся бедрами и изгибая бока - творенье того,
чьи милости скрыты, и оба они посмотрели друг на друга взглядом, оста-
вившим после себя тысячу вздохов; и когда стрела ее взора утвердилась у
него в сердце, он произнес такие стихи:
"Увидев на небе луну, я вспомнил
Ту ночь, когда мы близки с нею были,
Мы оба видели луну, но глазом
Она моим, а я - ее глазами".
А когда она подошла к нему и между ними осталось лишь два шага, он
произнес такие стихи:
"Распустила три она локона из волос своих
Ночью темною - и четыре ночи явила нам.
И к луне на небе лицом она обратилася -
И явила мне две луны она одновременно".
И девушка приблизилась к Ала-ад-дину, и он сказал: "Отдались от меня,
чтобы меня не заразить!" И тогда она открыла кисть своей руки, и кисть
ее разделялась надвое и белела, как белое серебро. "Отойди от меня, что-
бы меня не заразить, ты болен проказой", - сказала она. И Алаад-дин
спросил ее: "Кто тебе рассказал, что у меня проказа?" - "Старуха мне
рассказала", - ответила девушка. И Ала-ад-дин воскликнул: "И мне тоже
старуха рассказывала, что ты поражена проказой!"
И они обнажили руки, и девушка увидала, что его тело - чистое сереб-
ро, и сжала его в объятиях, и он тоже прижал ее к груди, и они обняли
друг друга. А потом девушка взяла Ала-ад-дина и легла на спину и развя-
зала рубашку, и у Ала-ад-дина зашевелилось то, что оставил ему отец, и
он воскликнул: "На помощь, о шейх Закария, о отец жил!"
И он положил руки ей на бок и ввел жилу сладости в ворота разрыва и
толкнул и достиг врат завесы (а он вошел через ворота победы), а потом
он пошел на рынок второго дня и недели, и третьего дня, и четвертого, и
пятого дня, и увидел, что ковер пришелся как раз по портику, и ларец ис-
кал себе крышку, пока не нашел ее.
А когда настало утро, Ала-ад-дин сказал своей жене: "О радость неза-
вершенная! Ворон схватил ее и улетел". - "Что значат эти слова?" - спро-
сила она. И Алаад-дин сказал: "Госпожа, мне осталось сидеть с тобою
только этот час". - "Кто это говорит?" - спросила она; и Ала-ад-дин от-
ветил: "Твой отец взял с меня расписку на приданое за тебя, на десять
тысяч динаров, и если я не верну их в сегодняшний день, меня запрут в
доме кади, а у меня сейчас коротки руки даже для одной серебряной полуш-
ки из этих десяти тысяч динаров". - "О господин мой, власть мужа у тебя
в руках или у них в руках?" - спросила Зубейда. "Она в моих руках, но у
меня ничего нет", - отвечал Ала-ад-дин. И Зубейда сказала: "Это дело
легкое, и не бойся ничего, а теперь возьми эти сто динаров; и если бы у
меня было еще, я бы, право, дала тебе то, что ты хочешь, но мой отец из
любви к своему племяннику перенес все свои деньги от меня в его дом, да-
же мои украшения он все забрал. А когда он пришлет к тебе завтра послан-
ного от властей..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят седьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят седьмая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что женщина говорила Ала-ад-дину: "А когда
он пришлет к тебе завтра посланного от властей, и кади и мой отец скажут
тебе: "Разводись!", спроси их: "Какое вероучение позволяет, чтобы я же-
нился вечером и развелся утром?" А потом ты поцелуешь кади руку и дашь
ему подарок, и каждому свидетелю ты также поцелуешь руку и дашь десять
динаров, - и все они станут говорить за тебя. И когда тебя спросят: "По-
чему ты не разводишься и не берешь тысячу динаров, мула и одежду, как
следует по условию, которое мы с тобою заключили?", ты скажи им: "Для
меня каждый ее волосок стоит тысячи динаров, и я никогда не разведусь с
нею и не возьму одежды и ничего другого". А если кади скажет тебе: "Да-
вай приданое!", ты ответь: "Я сейчас в затруднении"; и тогда кади со
свидетелями пожалеют тебя и дадут тебе на время отсрочку".
И пока они разговаривали, вдруг посланный от кади постучал в дверь, и
Ала-ад-дин вышел к нему, и посланный сказал: "Поговори с эфенди, [276]
твой тесть тебя требует".
И Ала-ад-дин дал ему пять динаров и сказал: "О пристав, какой закон
позволяет, чтобы я женился вечером и развелся утром?" - "По-нашему, это
никак не допускается, - ответил пристав, - и если ты не знаешь закона,
то я буду твоим поверенным". И они отправились в суд, и кади спросил
Ала-ад-дина: "Почему ты не разводишься и не берешь того, что установлено
по условию?" И Ала-ад-дин подошел к кади и поцеловал ему руку и, вложив
в нее пятьдесят динаров, сказал: "О владыка наш, кади, какое учение поз-
воляет, чтобы я женился вечером и развелся утром, против моей воли?" -
"Развод по принуждению не допускается ни одним толком из толков му-
сульман", - отвечал кади. А отец женщины сказал: "Если ты не разве-
дешься, давай приданое - пятьдесят тысяч динаров". - "Дайте мне отсрочку
на три дня", - сказал Ала-ад-дин; а кади воскликнул: "Срока в три дня
недостаточно! Он отсрочит тебе на десять дней!"
И они согласились на этом и обязали Ала-ад-дина через десять дней ли-
бо отдать приданое, либо развестись.
И он ушел от них с таким условием и взял мяса и рису, и топленого
масла, и всего, что требовалось из съестного, и отправился домой и, вой-
дя к женщине, рассказал ей обо всем, что с ним случилось. "От вечера до
дня случаются чудеса, - сказала ему женщина, - и от Аллаха дар того, кто
сказал:
Будь же кротким, когда испытан ты гневом,
Терпеливым - когда постигнет несчастье,
В ваше время беременны ночи жизни
Тяжкой ношей, - они ведь рождают диво"
А потом она поднялась и приготовила еду и принесла скатерть, и они
стали есть и пить, и наслаждаться, и веселиться; а после этого
Ала-ад-дин попросил ее сыграть какую-нибудь музыку, и она взяла лютню и
сыграла музыку, от которой развеселится каменная скала, и струны взывали
в помещении: "О любимый", и женщина пела и заливалась.
И так они наслаждались, шутили и веселились и радовались, - и вдруг
постучали в ворота.
И женщина сказала Ала-ад-дину: "Встань посмотри, кто у ворот"; и он
пошел и открыл ворота и увидел, что перед ним стоят четыре дервиша. "Че-
го вы хотите?" - спросил он их; и дервиши сказали: "О господин, мы дер-
виши из чужих земель, и пища нашей души - музыка и нежные стихи. Мы хо-
тим отдохнуть у тебя сегодня ночью, до утра, а потом пойдем своей доро-
гой, а тебе будет награда от Аллаха великого. Мы любим музыку, и среди
нас нет никого, кто бы не знал наизусть касыд, стихов и строф". - "Я по-
советуюсь", - сказал им Ала-ад-дин и вошел и осведомил женщину, и она
сказала: "Открой им ворота!"
И Ала-ад-дин открыл дервишам ворота и привел их и посадил и сказал
им: "Добро пожаловать!", а затем он принес еду; но они не стали есть и
сказали: "О господин, наша пища - поминание Аллаха в сердцах и слушание
певиц ушами, и от Аллаха дар того, кто сказал:
Желаем мы одного: чтоб встретились мы с тобой, есть-то особенность,
животным присущая. Мы слышали у тебя нежную музыку, а когда мы вошли,
музыка прекратилась. О, если бы увидеть, кто та, что играла музыку: бе-
лая или черная невольница или же дочь родовитых?" - "Это моя жена, - от-
ветил Ала-ад-дин и рассказал им обо всем, что с ним случилось, и сказал:
- Мой тесть наложил на меня десять тысяч динаров ей в приданое, и мне
дали десять дней отсрочки". - "Не печалься, - сказал один из дервишей, -
и держи в мыслях только хорошее. Я шейх дервишской обители, и мне подчи-
нены сорок дервишей, над которыми я властвую. Я соберу тебе от них де-
сять тысяч динаров, и ты сполна выплатишь приданое, которое причитается
с тебя твоему тестю. Но прикажи жене сыграть нам музыку, чтобы мы насла-
дились и почувствовали бодрость, музыка для некоторых людей - пища, для
некоторых - лекарство, а для некоторых - опахало".
А эти четыре дервиша были халиф Харун ар-Рашид, везирь Джафар
аль-Бармак, Абу-Новас (аль-Хасан ибн Ханн) [277] и Масрур - палач мести; и
проходили они мимо Этого дома потому, что халиф почувствовал стеснение в
груди и сказал своему везирю: "О везирь, мы хотим выйти и пройтись по
городу, так как я чувствую стеснение в груди". И они надели одежду дер-
вишей и вышли в город и проходили мимо этого дома, и, услышав музыку,
захотели узнать истину об этом деле.
И гости Ала-ад-дина проводили ночь в радости и согласии, обмениваясь
словами, пока не настало утро, и тогда халиф положил сто динаров под мо-
литвенный коврик, я они попрощались с Ала-ад-дином и ушли своею дорогою.
И женщина подняла коврик и увидела под ним сто динаров и сказала сво-
ему мужу: "Возьми эти сто динаров, которые я нашла под ковриком, дервиши
положили их, прежде чем уйти, и мы не знали об этом".
И Ала-ад-дин взял деньги и пошел на рынок и купил на них мяса, и ри-
су, и топленого масла, и всего, что было нужно.
А на другой день он зажег свечи и сказал своей жене: "Дервиши-то не
принесли десяти тысяч динаров, которые они мне обещали. Это просто ни-
щие".
И пока они разговаривали, дервиши вдруг постучали в ворота. И жена
Ала-ад-дина сказала: "Выйди, открой им", - и Ала-ад-дин открыл ворота и,
когда они вошли, спросил: "Вы принесли десять тысяч динаров, которые вы
мне обещали?" - "О, ничего из них не удалось достать, - отвечали дерви-
ши, - но не бойся дурного: если захочет Аллах великий, мы сварим тебе
завтра химический состав [278]. Прикажи твоей жене дать нам послушать му-
зыку, от которой ободрились бы наши сердца, так как мы любим музыку".
И Зубейда сыграла им на лютне музыку, от которой Заплясала бы камен-
ная скала, и они провели время в наслаждении, радости и веселье, расска-
зывая друг другу разные истории; и когда взошло утро и засияло светом и
Заблистало, халиф положил под коврик сто динаров, а потом они простились
с Ала-ад-дином и ушли своей дорогой.
И они продолжали ходить к нему таким образом в течение девяти вече-
ров, и каждый вечер халиф клал под коврик сто динаров. А когда подошел
десятый вечер, они не пришли, и причиною их отсутствия было то, что ха-
лиф послал за одним большим купцом и сказал ему:
"Приготовь мне пятьдесят тюков тканей, которые привозят из Каира..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят восьмая ночь
Когда же настала двести пятьдесят восьмая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что повелитель правоверных сказал тому куп-
цу: "Приготовь мне пятьдесят тюков материй, которые приходят из Каира, и
пусть цена каждого тюка будет тысяча динаров. Напиши на каждом тюке,
сколько он стоит, и пришли мне абиссинского раба".
И купец доставил все, что халиф приказал ему, и потом халиф дал рабу
таз и кувшин из золота, и путевые припасы, и пятьдесят тюков, и написал
письмо от имени Шамс-ад-дина, старшины купцов в Каире, отца Ала-аддина,
и сказал рабу: "Возьми эти тюки и то, что есть с ними, ступай в такой-то
квартал, где дом старшины купцов, и спроси, где господин Ала-ад-дин
Абу-ш-Шамат; люди укажут тебе и квартал и его дом".
И раб взял тюки и то, что было с ними, как велел ему халиф, и отпра-
вился.
Вот что было с ним. Что же касается двоюродного брата женщины, то он
отправился к ее отцу и сказал ему: "Идем сходим к Ала-ад-дину, чтобы
развести с ним дочь моего дяди"; и они вышли и пошли с ним и отправились
к Ала-ад-дину.
А достигнув его дома, они увидели пятьдесят мулов и на них пятьдесят
тюков тканей, и раба, сидевшего на муле, и спросили его: "Чьи это тюки?"
- "Моего господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, - ответил раб. - Его отец
собрал для него товары и отправил его в город Багдад, и на него напали
арабы и взяли его деньги и тюки, и весть об этом дошла до его отца, и он
послал меня к нему с другими тюками вместо тех, и прислал ему со мною
мула, на которого нагружены пятьдесят тысяч динаров, и узел с платьем,
стоящим больших денег, и соболью шубу, и золотой таз и кувшин". - "Это
мой зять, и я проведу тебя к его дому", - сказал отец девушки.
А Ала-ад-дин сидел в своем доме сильно озабоченный, и вдруг постучали
в ворота. "О Зубейда, - сказал Ала-аддин, - Аллах лучше знает! Поистине,
твой отец прислал ко мне посланца от кади или от вали". - "Выйди и пос-
мотри, в чем дело", - сказала Зубейда. И Ала-ад-дин спустился и открыл
ворота и увидел своего тестя - старшину купцов, отца Зубейды, и абис-
синского раба с коричневым лицом, приятного видом, который сидел на му-
ле.
И раб спешился и поцеловал ему руки, и Ала-ад-дин спросил его: "Что
ты хочешь?" И раб сказал: "Я раб господина Ала-ад-дина Абу-ш-Шамата, сы-
на Шамс-ад-дина, старшины купцов в земле египетской, и его отец послал
меня к нему с этим поручением", - и он подал ему письмо; и Ала-ад-дин
взял его и развернул, и увидел, что в нем написано:
"О посланье, когда увидишь любимых,
Поцелуй ты сапог и пол перед ними.
Дай отсрочку, не будь ты с ними поспешен, -
Ведь и дух мой у них в руках и мой отдых, После совершенного при-
ветствия и привета и уважения от Шамс-ад-дина его сыну Абу-ш-Шамату.
Знай, о дитя мое, что до меня дошла весть об убиении твоих людей и ог-
раблении твоего имущества и поклажи, и я послал тебе вместо нее эти
пятьдесят тюков египетских тканей, и одежду, и соболью шубу, и таз и
кувшин из золота. Не бойся же беды! Деньги - выкуп за тебя, о дитя мое,
и да не постигнет тебя печаль никогда. Твоей матери и родным живется хо-
рошо, они здоровы и благополучны и приветствуют тебя многими приветами.
И дошло до меня, о дитя мое, что тебя сделали заместителем у девушки Зу-
бейды лютнистки и наложили на тебя ей в приданое пятьдесят тысяч дина-
ров. Эти деньги едут к тебе вместе с тюками и твоим рабом Селимом".
Окончив читать письмо, Ала-ад-дин принял тюки и, обратившись к своему
тестю, сказал ему: "О мой тесть, возьми пятьдесят тысяч динаров - прида-
ное за твою дочь Зубейду, и возьми также тюки и распоряжайся ими: при-
быль будет твоя, а основные деньги верни мне". - "Нет, клянусь Аллахом,
я ничего не возьму, а что до приданого твоей жены, то о нем сговорись с
ней", - отвечал купец; и Ала-ад-дин поднялся, и они с тестем вошли в
дом, после того как туда внесли поклажу.
И Зубейда спросила своего отца: "О батюшка, чьи это тюки?" И он отве-
чал ей: "Это тюки Ала-ад-дина, твоего мужа, их прислал ему его отец
вместо тех тюков, которые забрали арабы, и он прислал ему пятьдесят ты-
сяч динаров, и узел с платьем, и соболью шубу, и мула, и таз и кувшин из
золота, а что касается приданого, то решать о нем предстоит тебе".
И Ала-ад-дин поднялся и, открыв сундук, дал Зубейде ее приданое; и
тогда юноша, ее двоюродный брат, сказал: "О дядюшка, пусть Ала-ад-дин
разведется с моей женой"; но ее отец ответил: "Это уже больше никак не
удастся, раз власть мужа в его руках".
И юноша ушел огорченный и озабоченный, и слег у себя дома, больной, и
было в этом исполнение его судьбы, и он умер.
Что же касается Ала-ад-дина, то, приняв тюки, он пошел на рынок и
взял всего, что ему было нужно: кушаний, напитков и топленого масла, и
устроил пир, как и всякий вечер, и сказал Зубейде: "Посмотри на этих
лгунов дервишей: они обещали нам и нарушили обещание". - "Ты сын старши-
ны купцов, и у тебя были коротки руки для серебряной полушки, так как же
быть бедным дервишам?" - сказала Зубейда; и Ала-ад-дин воскликнул: "Ал-
лах великий избавил нас от нужды в них, но я больше не открою им ворот,
когда они придут к нам!" - "Почему? - сказала Зубейда. - Ведь благо
пришло к нам после их прихода, и всякую ночь они клали нам под коврик
сто динаров. Мы обязательно откроем им ворота, когда они придут".
И когда свет дня угас и пришла ночь, зажгли свечи, и Ала-ад-дин ска-
зал: "О Зубейда, начни, сыграй нам музыку". И вдруг постучали в ворота.
"Встань посмотри, кто у ворот", - сказала Зубейда; и Ала-ад-дин вышел и
открыл ворота и увидел дервишей. "А, добро пожаловать, лжецы, входите!"
- воскликнул он; и дервиши вошли с ним, и он посадил их и принес им ска-
терть с кушаньем, и они стали есть и пить, радоваться и веселиться.
А после этого они сказали ему: "О господин наш, наши сердца заняты
тобою: что у тебя произошло с твоим тестем?" - "Аллах возместил нам пре-
выше желания", - ответил Ала-ад-дин; и дервиши сказали: "Клянемся Алла-
хом, мы за тебя боялись".
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Двести пятьдесят девятая ночь
Когда же настала двести пятьдесят девятая ночь, она сказала: "Дошло
до меня, о счастливый царь, что дервиши сказали Ала-ад-дину: "Клянемся
Аллахом, мы за тебя боялись, и нас удерживало лишь то, что у нас в руках
не было денег". - "Ко мне пришла помощь от моего господа, и мой отец
прислал мне пятьдесят тысяч динаров и пятьдесят тюков тканей, ценою каж-
дый в тысячу динаров, и платье, и соболью шубу, и мула, и раба, и таз и
кувшин из золота, и между мной и моим тестем наступил мир, и жена моя
мне принадлежит по праву, и хвала Аллаху за все это", - ответил
Ала-ад-дин.
А затем халиф поднялся, чтобы исполнить нужду, и везирь Джафар накло-
нился к Ала-ад-дину и сказал ему: "Соблюдай пристойность: ты находишься
в присутствия повелителя правоверных". - "Что я сделал непристойного в
присутствии повелителя правоверных и кто из вас повелитель правоверных?"
- спросил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Тот, кто разговаривал с тобой и
поднялся, чтобы исполнить нужду, - повелитель правоверных, халиф Харун
ар-Рашид, а я - везирь Джафар, а это - Масрур, палач мести, а это
Абу-Новас аль-Хасан ибн Хани. Обдумай разумом, о Ала-ад-дин, и посмотри:
на расстоянии скольких дней пути Каир от Багдада?" - "Сорока пяти дней",
- ответил Ала-ад-дин; и Джафар сказал: "Твои тюки отняли у тебя только
десять дней назад, так как же весть об этом достигла до твоего отца и он
собрал тебе тюки, которые покрыли расстояние сорока пяти дней в эти де-
сять дней?" - "О господин мой, откуда же это пришло ко мне?" - спросил
Ала-ад-дин. "От халифа, повелителя правоверных, по причине его крайней
любви к тебе", - ответил Джафар.
И пока они разговаривали, халиф вдруг вошел к ним. И Ала-ад-дин под-
нялся и поцеловал перед ним землю и сказал: "Аллах да сохранит тебя, о
повелитель правоверных, и да сделает вечной твою жизнь и да не лишит лю-
дей твоих милостей и благодеяний!" - "О Ала-ад-дин, - молвил халиф, -
пусть Зубейда сыграет нам музыку ради сладости твоего благополучия". И
Зубейда играла им на лютне музыку, чудеснейшую среди всего существующе-
го, пока не возликовали каменные стены и не воззвали струны в комнате:
"О любимый!"
И они провели ночь до утра в самом радостном состоянии, а когда нас-
тупило утро, халиф сказал Ала-ад-дину: "Завтра приходи в диван" [279], и
Ала-ад-дин ответил: "Слушаю и повинуюсь, о повелитель правоверных, если
захочет Аллах великий и ты будешь в добром здоровье!" Ала-ад-дин взял
десять блюд и, положив на них великолепный подарок, пошел с ними на дру-
гой день в диван; и когда халиф сидел на престоле в диване, вдруг вошел
в двери дивана Ала-ад-дин, говоря такие стихи:
"Приветствует пусть удача тебя в день всякий
С почетом, хоть завистник недоволен.
И будут дни твои всегда пусть белы,
А дни врагов твоих да будут черны".
"Добро пожаловать, о Ала-ад-дин", - сказал халиф и Ала-ад-дин отве-
тил: "О повелитель правоверных, пророк - да благословит его Аллах и да
приветствует! - принимал подарки, и эти десять блюд с тем, что есть на
них, - подарок тебе от меня". И халиф принял от него это и велел дать
ему почетную одежду и сделал его старшиной купцов и посадил его в дива-
не, и когда он там сидел, вдруг вошел его тесть, отец Зубейды.
И, увидев, что Ала-ад-дин сидит на его месте и на нем почетная одеж-
да, он сказал повелителю правоверных: "О царь времени, почему этот моло-
дец сидит на моем месте?" - "Я назначил его старшиной купцов, - сказал
халиф. - Должности жалуются на срок, а не навеки, и ты отстранен". - "От
нас и к нам идет благо! - воскликнул отец Зубейды. - Прекрасно то, что
ты сделал, о повелитель правоверных, и да поставит Аллах лучших из нас
властителем наших дел. Сколько малых стало великими!" Потом халиф напи-
сал Ала-ад-дину грамоту и дал ее вали, и вали отдал грамоту факелоносцу,
и тот возгласил в диване: "Нет старшины купцов, кроме Ала-ад-дина Абу-ш-
Шамата! Его слова должно слушать и хранить к нему почет, и ему подобает
уважение и почтение и высокое место"
А когда диван разошелся, вали пошел с глашатаем перед Ала-ад-дином, и
глашатай кричал: "Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина
Абу-ш-Шамата" И они ходили с ним кругом по площадям Багдада, и глашатай
кричал и говорил: "Нет старшины купцов, кроме господина Ала-ад-дина
Абу-ш-Шамата"
А когда наступило утро, Ала-ад-дин открыл для раба лавку и посадил
его в ней продавать и покупать, а что касается самого Ала-ад-дина, то он
каждый день садился на коня и отправлялся в должность, в диван хали-
фа..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
Ночь, дополняющая до двухсот шестидесяти
Когда же настала ночь, дополняющая до двухсот шестидесяти, она сказа-
ла: "Дошло до меня, о счастливый царь, что Ала-ад-дин садился верхом и
отправлялся в должность, в диван халифа.
И случилось однажды, что он сидел, как всегда, на своем месте, и ког-
да он сидел, вдруг кто-то сказал халифу "О повелитель правоверных, да
живет твоя голова после такого то твоего сотрапезника, - он преставился
к милости Аллаха великого, а твоя жизнь да будет вечна". - "Где
Ала-ад-дин Абу-ш-Шамат?" - спросил халиф, и Ала ад дин предстал перед
ним, и халиф, увидев Ала ад-дина, наградил его великолепной одеждой,
сделал его своим сотрапезником и предписал выдавать ему содержание в ты-
сячу динаров каждый месяц, и Ала-ад-дин жил у халифа, разделяя его тра-
пезы.
И случилось так, что в один из дней он сидел, как всегда, на своем
месте, служа халифу, и вдруг вошел в диван эмир с мечом и щитом и ска-
зал: "О повелитель правоверных, да живет твоя голова после главы шести-
десяти [280], - он умер в сегодняшний день". И халиф велел дать Ала-ад-ди-
ну почетную одежду и назначил его главой шестидесяти, на место умершего.
А у главы шестидесяти не было ни жены, ни сына, ни дочери, и
Ала-ад-дин пошел и наложил руку на его имущество; и халиф сказал
Ала-ад-дину: "Похорони его в земле и возьми все, что он оставил из де-
нег, рабов, невольниц и слуг".
А затем халиф взмахнул платком, и диван разошелся, и Ала-ад-дин вы-
шел, и у его стремени был начальник Ахмед-ад-Данаф - начальник правой
стороны у халифа, со своими сорока приспешниками, а слева от Ала-ад-дина
был Хасан Шуман, начальник левой стороны у халифа, со своими сорока
приспешниками.
И Ала-ад-дин обернулся к Хасану Шуману и его людям и сказал: "Будьте
ходатаями перед начальником Ахмедом-ад-Данафом, - может быть, он примет
меня в сыновья по обегу Аллаху". И начальник принял его и сказал: "Я и
мои сорок приспешников будем ходить перед тобою в диван каждый день".
И Ала-ад-дин оставался на службе у халифа в течение нескольких дней,
и в какой-то день случилось, что Ала-аддин вышел из дивана и пошел к се-
бе домой, отпустив Ахмеда-ад-Данафа и тех, кто был с ними, идти своей
дорогой. И он сел со своей женой Зубейдой-лютнисткой и зажег свечи, и
после этого она поднялась, чтобы исполнить нужду, а Ала-ад-дин сидел на
месте. И вдруг он услышал великий крик, и поспешно поднялся, чтобы пос-
мотреть, кто это кричал, и увидел, что кричала его жена Зубейда-лютнист-
ка и что она лежит на земле. И Ала-аддин положил руку ей на грудь, и
оказалось, что она мертва.
А дом ее отца был перед домом Ала-ад-дина, и отец услышал ее крики и
спросил: "В чем дело, господин мой Ала-ад-дин?" - "Да живет твоя голова,
о батюшка, после твоей дочери Зубейды, - ответил Ала-ад-дин, - но уваже-
ние к мертвому, о батюшка, состоит в том, чтобы Зарыть его".
И когда настало утро, Зубейду схоронили в земле, и Ала-ад-дин стал
утешать ее отца, а отец утешал Ала-аддина.
Вот что было с Зубейдой-лютнисткой. Что же касается Ала-ад-дина, то
он надел одежды печали и удалился из дивана, и глаза его стали плачущи-
ми, а сердце печальным.
И халиф спросил: "О везирь, по какой причине Алаад-дин удалился из
дивана?" И везирь ответил: "О повелитель правоверных, он горюет по своей
жене Зубейде и Занят, принимая соболезнования". - "Нам следует выказать
ему соболезнование", - сказал халиф везирю; и везирь ответил: "Слушаю и
повинуюсь!" И халиф с везирем и несколькими слугами вышли и сели верхом
и отправились к дому Ала-ад-дина.
И Ала-ад-дин сидел и вдруг видит - халиф и везирь и те, кто был с ни-
ми, приближаются к нему. И он встал им навстречу и поцеловал землю перед
халифом, и халиф сказал ему: "Да возместит тебе Аллах благом!" А Ала-ад-
дин отвечал: "Да продлит Аллах для нас твою жизнь, о повелитель право-
верных". - "О Ала-ад-дин, - спросил халиф, - почему ты удалился из дива-
на?" - "Из-за печали по моей жене Зубейде, о повелитель правоверных", -
ответил Ала-ад-дин; и халиф сказал: "Прогони от души заботу. Твоя жена
умерла по милости великого Аллаха, и печаль тебе ничем не поможет". - "О
повелитель правоверных, я оставлю печаль по ней только тогда, когда умру
и меня зароют возле нее", - сказал Ала-аддин; и халиф молвил: "Поистине,
в Аллахе замена всему минувшему, и не освободят от смерти ни ухищрения,
ни деньги! От Аллаха дар того, кто сказал:
Ведь всех, кто женой рожден, хоть длительно счастье их,
Когда-нибудь понесут на ложе горбатом,
И как веселиться тем и жить в наслаждении,
Кому на ланиты прах и землю насыплют?"
И халиф, кончив утешать Ала-ад-дина, наказал ему не удаляться из ди-
вана и отправился в свое жилище, а Алаад-дин проспал ночь, а когда нас-
тупило утро, сел на коня и поехал в диван. И он вошел к халифу и поцело-
вал перед ним землю, и халиф пошевелился ради Ала-ад-дина на престоле и
сказал ему: "Добро пожаловать! - и приветствовал его и посадил его на
место и молвил: - О Алаад-дин, ты мой гость сегодня вечером".
И потом он пошел с ним к себе во дворец и, призвав одну невольницу по
имени Кут-аль-Кулуб, сказал ей: "У Ала-ад-дина была жена по имени Зубей-
да, которая развлекала его в горе и заботе. Она умерла по милости вели-
кого Аллаха, и я хочу, чтобы ты сыграла ему музыку на лютне..."
И Шахразаду застигло утро, и она прекратила дозволенные речи.
|
