Не знаю, как теперь, но в мое время - лет 10-15 назад - в Гатчине
крепко жила легенда о призраке императора Павла I. Потомки старых гатчинских
родов, носивших причудливые фамилии: Подсеваловых, Херувимовых, Шишинторовых,
Прудуновых, Шпионовых, Комплиментовых, Запоевых, и Вье-Веревкиных, не
сомневались в том, что тень покойного Государя показывается иногда во
дворце, где, между прочим, хранилась его походная полотняная постель со
ржавыми следами царской крови. Видели также многие из обывателей этот
гатчинский призрак, блуждающий в парках Дворцовом и Приоратском, белыми
летними ночами. Они даже утверждали, что не следует бояться встречи с
ним или убегать от него. Увидев его издали в одной из старых липовых и
березовых аллей, следовало лишь сойти с дорожки на обочину и "при
приближении" сделать низкий учтивый поклон. Ответив спокойным кивком
головы, тень беззвучно проходила мимо и скрывалась, точно таяла, в туманном
полумраке.
Таково было прочное предание. Нам неизвестно, знал ли его товарищ Заяц,
числившийся в 1918 году комиссаром Гатчинского дворца. Аптекарский ученик
по образованию и коммунист по партийной принадлежности, он чуждался всяких
вер, суеверий, потусторонних предметов. Если бы ему и довелось услышать
эту легенду, он, наверно, только отмахнулся бы рукой и сказал на своем
киевском наречии:
- Э! Бабьи забубоны!
А между тем, именно с ним-то и произошла в связи с Гатчинским Призраком
история таинственная и, пожалуй, даже страшная.
Надо сказать правду: к своим обязанностям во дворце товарищ Заяц относился
ревностно и внимательно.
- Что делать? - объяснял он приятелям, высмеивающим его старательность.
- Что делать, когда я, как человек образованный, люблю скуство, в особенности,
если оно принадлежит трудовому пролетариату?
Это он первый для посетителей, обутых в коневые сапоги и в американские
танки, завел огромные веревочные туфли, на манер бабуш, что стоят в преддвериях
мечетей. С удовольствием убеждался Заяц в пользе своей выдумки: дивные паркеты
из красного и черного дерева и палисандра работы великого Гваренги, не только
перестали страдать от грубых царапин, но, отполированные добровольными полотерами,
заблестели во всей прелести своих великолепных и простых линий.
Каждый день, часа два спустя после ухода последних посетителей, товарищ
Заяц неизменно обходил все галереи, залы и комнаты дворца, чтобы хозяйским
глазом убедиться в полном порядке. В нижние этажи, где раньше были тесные
покои Александра III, и туда, где в одной из комнат стояло скромное и
жуткое ложе Павла I, он заходить не любил, попросту - боялся: эти помещения
всегда держались запертыми на ключ.
22 июня товарищ Заяц делал свой обычный обход несколько позднее, чем
обыкновенно: задержало заседание в Совдепе. В войлочных туфлях, бесшумно
и не спеша проходил он по тихим, торжественным палатам. За богемскими
зеркальными стеклами высоких, наверху полукруглых окон догорала заря,
малиновая в жемчуге и парче. Мягкий и теплый свет был разлит в строгих,
чутко дремлющих покоях. С приятной отчетливостью и выпуклостью выступали
давно знакомые предметы: батальная и морская живопись орловской галереи,
белой с золотом, гобелены больших залов, с библейскими мотивами, длиною
и шириною во всю стену, тяжело и густо расшитые серебром и золотом; парадная
зала, в которой на трехступенном возвышении стоял трон Петра I, обитый
бархатом абрикосового цвета, с двуглавым орлом над балдахином; галерея
китайского фарфора, тесно заполненная редчайшими, драгоценными экземплярами.
Но уже становилось поздно. Порозовел и молочно побледнел воздух за окнами,
а небо стало грустно-зеленое. Заяц поглядел на часы: они показывали десять.
"Пора и домой", - подумал он и спустился вниз, в переднюю.
Но, к его удивлению, единственная входная дверь оказалась запертой снаружи.
Заяц постучал в нее костяшками пальцев, потом стал стучать кулаками. Все
напрасно. Дворцовый сторож, очевидно, пропустил приход комиссара и в уверенности,
что Заяц давно уже дома, запер тяжелую дубовую дверь. Другого способа
выбраться из дворца не было. Ни стуки, ни крики не помогли бы коменданту.
Сторож - глупый и к тому же глухой старик - помещался в кавалерском крыле
дворца. Там же, где жил и Заяц. Дозваться его нельзя было даже пушечным
выстрелом.
"Вот так история, - подумал Заяц. - Придется переночевать во дворце.
Но где?".
К своему счастью (или к несчастью), комиссар вспомнил о небольшой комнате,
смежной с тронным залом и, должно быть, раньше предназначавшейся для лиц,
ожидающих приема. Там стояли две длинные скамейки, крытые гобеленами.
Когда-то государь Николай I, посетив Гатчинский дворец и найдя, что он
плохо отапливается и освежается, приказал в одной из зал устроить камин
и вентилятор. Приказ его был исполнен с обычной моментальной быстротой.
С бесценным гобеленом, изображавшем "Жертвоприношение Авраамом Исаака"
и покрывавшим сплошь всю стену, не стали церемониться: вверху вырезали
круглое отверстие, а внизу выкроили квадратную сажень, а так как нижнего
обрезка девать было некуда, выбрасывать же жалко, то им обтянули две скамьи
в аудиенц-камере. Прежде, проходя мимо этих скамеек, товарищ Заяц говорил
про себя укоризненно: этакое варварство! Теперь же в прозрачном сумраке
он без труда отыскал комнату со скамейками и лег на одну из них, положив
под голову фуражку и сверток газет, которыми всегда были напиханы его
агитаторские карманы.
Дверь в смежную залу была полуоткрыта. Лежа на левом боку, Заяц отчетливо
видел паркет, окно и темные очертания высокого трона. Ему не спалось на
новом и столь необычном месте. Бывали минуты, когда он сам себя спрашивал:
"О чем я сейчас думал? И спал я только что или бодрствовал?".
В одну из таких минут он вдруг заметил, что прямо против него стоит в окне
на светлом небе полный, сияющий месяц, а на полу резко и прямо лежит серебряный,
с черным переплетом рисунок окна. Потом Заяц как будто бы забылся всего
лишь на минуточку,- но, когда открыл глаза, то увидел нечто совсем необыкновенное.
Месяц спрятался за стену. Лунный переплет на паркете теперь несколько сузился
и падал вкось. У окна же спиной к нему стояла четким силуэтом небольшая
человеческая фигура. На светлом фоне окна человек казался совершенно черным,
и только кое-где лунное сияние тронуло ярко-белыми чертами и пятнами края
его одежды, лица и треугольной шляпы.
Комиссар не мог не узнать в нем императора Павла, чей бронзовый памятник
Заяц видел на дворцовой площади ежедневно по десяти раз.
Вот призрак повернул немного голову, и, теперь в профиль сходство стало
еще разительнее. Тот же короткий, властно и надменно вздернутый нос, та
же небольшая косичка из-под шляпы: левая рука, согнутая в локте, покоится
кистью на бедре, правая в перчатке с отворотом опирается на длинный эспантон.
Заяц привстал и схватился за бьющееся сердце. Скамейка скрипнула. Из
тронного зала, от окна, раздался необыкновенный голос. Он был высок, почти
пронзителен и металлически ржав; звук его напоминал звуки железного флюгера
под ветром.
- Кто там возится? Выйди оттуда. Подойди ко мне.
"Неужели я сплю и вижу сон? - подумал, весь в морозных иглах, Заяц.
- Нет. Если бы это был сон, я себя не спрашивал бы, сплю я или нет".
- Я жду! - повелительно произнес голос.
Заяц всей душою сразу понял, что самая малая секунда промедления грозит
ему смертельной опасностью. Вскочив со скамейки, он торопливо, на дрожащих
ногах, вошел в тронный зал и остановился около двери, в лунном косоугольнике.
- Кто ты?
Комиссар не сразу ответил: челюсти стучали одна о другую от страха и
что-то захватило дыхание.
- Имя? Звание?
- 3-заяц!
- Вздор! Опомнись. Приди в себя и говори трезво. Никто тебе ничего
злого не сделает.
- Так что, Заяц. Такое мое фамилие, товар... Господ... Ваше Императорское
Величество.
-Странно. По виду будто военный. С оружием. Но пояс под грудью, как у
кормилицы. На ногах намотаны тряпки. Воловья тужурка, прическа точно у
дьякона. Дезертир?
- Никак нет. Комиссар Гатчинского дворца... Смотритель дворцового
музея...
- Ага! Сторож. Достойно смеха: сторожит мой дом не собака, а заяц.
Хорошо, пусть будет заяц. А теперь, Заяц, рассказывай нам смело и толково
все, что знаешь о нынешних людях, делах и событиях. Кто правит и кто подчиняется?
Каково настроение умов и направление мыслей? Что за машкерад такой дьявольский,
какая абракадабра творится на Руси? Говори смело и толково.
Тут Заяц несколько приободрился. В нем даже проснулась давняя привычка
к агитации. Слегка откашлявшись, он начал было с любимого выражения:
- Поскольку постольку...
- Нет, - резко оборвал Призрак. - Не поскольку и не постольку, а
говори только по правде. Почему бежала с полей сражения русская армия?
Почему страна залита братской кровью и вся охвачена голодом и ужасом?
Почему тысячи проходимцев стали неслыханными тиранами, владеющими жизнью,
смертью и имуществом стомиллионного населения? Почему это унизительное
рабство, какого не видала история?.. Говори.
Собрав всю свою природную прыткость, вытащив наскоро из памяти все прочитанные
брошюры, газетные статьи и декреты, стал Заяц делать доклад, начав его
с мартовский революции. Тень молчала. Но Заяц чувствовал, что от нее исходит,
все более сгущаясь по мере движения событий, какая-то глубокая, нечеловеческая
острая грусть. Иногда правая рука Самодержца крепко стискивала золотой
набалдашник эспантона, и тогда Заяц невольно вздрагивал, замолкал на минутку
и опасливо косился на Тень. "А что если вдруг прогневается и огреет
этой камышовой тростью по спине?".
Заяц закончил свою речь грядущим торжеством коммунизма, мечтательной
картиной земного рая во всеобщем равенстве и, наконец, замолчал. Молчал
долго и Самодержец. Голова его была опущена на грудь, и тяжелая скорбь
исходила от него.
Но вдруг он поднял чело и, показалось Зайцу, сразу необычайно вырос.
- Дураки,- сурово сказал Призрак. - Жалкие, бессовестные, бездушные дураки.
Внушать любовь и братство палкой и смертной казнью... Гнать в рай прикладами...
Мысль злая, вредная и пустая. От нее гибель стране и горе человечеству!
За окном уже серел рассвет: неясно темнели деревья парка. Тень продолжала:
- Я, один я, был прав в государственных заботах, и теперь понимаю это
в совершенстве. Пусть, как человек, я в моем человеческом естестве был
подвержен земным слабостям: гневу, вспыльчивости, недоверию, порой даже
жестокости. Но, как помазанник и избранник Божий я лишь перед Ним одним
нес страшный ответ за все мною сделанное. Я был - один. А внизу меня был
мой народ. И все уравнивалось, все обезличивалось под моей полной, абсолютной
властью, все теряло свою волю. Не было в глазах моих ни малейшей разницы
между знатнейшим дворянином моего государства и последним мужиком, солдатом
или нищим. Я не знал чувства лицеприятия, но стремил вверенный мне свыше
народ к благу, здоровью и счастью. Те, кто убил меня, они же и прославили
меня сумасбродным деспотом. Им нельзя было поступить иначе, ибо в этом
было подобие их оправдания перед потомством. А история?- с горечью сказал
Призрак.- История- послушная, угодливая, лживая и подкупная раба, когда
она пишется современниками. Народ правдивее истории, и память его благодарнее.
Скажи мне, молодой и глупый человек, бывал ли ты в Петропавловском соборе,
в усыпальнице Русских Царей?
- Никак нет, Ваше Императорское Величество, - торопливо и виновато ответил
Заяц.
- Там моя гробница. И вот уже больше ста лет около нее всегда толпятся
молящиеся люди. Знаешь ли, в чем они просят у меня заступничества? Просят
о смягчении сердец судей, суровых и неправедных. Это те, кто приезжает
в столицу по делам суда и тяжбы. И дух мой радостен: народ своей безошибочной
душою понял меня: оценил и бережно сохранил в своей памяти- меня, самодержавнейшего
и несчастнейшей из монархов.
Заяц вздохнул. Он сам не понимал, отчего у него просятся из глаз слезы:
от бессонной ли ночи, или от слов Тени.
- Но уже поздно, - сказал усталым и тихим голосом Император. - Иди
же, молодой человек, с удивительной фамилией Заяц, иди и отдыхай.
Призрак стал бледнеть в утреннем свете и растаял. Заяц вернулся на свою
скамейку и, едва только закрыл глаза, как в ту же секунду открыл их. Яркий
солнечный свет рвался из окон в тронный зал, сверкая на паркете и позолоте
трона.
Никому не рассказывал Заяц о своем сне или, может быть, видении. Но в
тот же день, когда он после обеда проходил мимо памятника Павлу I, ему
показалось, что бронзовый Император чуть-чуть покосился на него одним
глазом. И Заяц при дневном свете испугался гораздо больше, чем пугался
ночью. Но это ему только показалось. Поскольку он был человек образованный,
аптекарский ученик, - постольку он чуждался суеверий.
|