Архитектор Николай Александрович Львов
продолжениеПисать о Николае Александровиче Львове увлекательно и трудно. То и другое потому, что был он личностью крупной, необыкновенной, даже если хотите, загадочной, многогранной, и каждая грань его таланта заслуживает отдельного, достойного внимания рассказа. Это был человек из породы Леонардо, Ломоносова - людей, не так уж часто посещающих Землю, людей, которым интересно жить в этом мире, для которых увлеченность, страсть к познанию - высшая страсть в жизни. Он был из тех, кто смотрел на природу не восхищенными глазами наблюдателя, а преображал ее, заботясь прежде всего о пользе отечества. Такие люди неизбежно находились впереди своего времени или, по крайней мере, на самом переднем его рубеже.
Любопытно, что старая энциклопедия Брокгауза и Ефрона видит Львова лишь как литератора и поэта XVIII века, оставляя без внимания или упоминая вскользь другие стороны его деятельности. Большая советская энциклопедия пишет о Львове прежде всего как о выдающемся архитекторе. Другие, специальные энциклопедии и справочники могли бы сделать упор на ином - и тоже было бы справедливо.
По самым скромным подсчетам, Львов спроектировал и за очень небольшим исключением построил более тридцати зданий разного назначения. Все дошедшие до нас постройки ценятся как замечательные архитектурные памятники классицизма.
Он перевел "Четыре книги по архитектуре" Палладио и опубликовал первую часть, чего не успел сделать Петр Еропкин за полстолетия до него. Львов писал стихи, басни; поэма его в духе русских былин "Добрыня, богатырская песня" увидела свет уже после смерти писателя. Он сотрудничал в журнале "Собеседник любителей российского слова". Увлекаясь фольклором, собирал народные песни и опубликовал "Собрание народных русских песен с их голосами" в музыкальной обработке Прача, выдержавшее несколько изданий. "Собранию" был предпослан" трактат "О русском народном пении". Он написал либретто трех комических опер; одна из них, "Ямщики на подставе" композитора Е И. Фомина, вскоре после постановки была снята за резкую критику нравов того времени. Занимаясь историей, он обнародовал летопись XVI века, известную сейчас как "Львовская летопись". Он был великолепным чертежником и рисовальщиком - право говорить об этом дают его архитектурные проекты и рисунки. Он был отменным гравером, нередко гравировал свои же рисунки и увлекался новой тогда техникой этого искусства - лависом, пробовал соединять офорт, акватинту и лавис с иглой.
Львов усовершенствовал доступный способ постройки зданий из земли, дешевого и огнестойкого материала, что было важно для вечно страдавших от пожаров деревень и сел в безлесных районах, а также открыл школу у себя в имении, научив за шесть лет более восьмисот присланных из разных губерний крестьян строить такие дома. Он занялся поиском на Валдайской возвышенности каменного - или, как тогда говорили, земляного угля, желая сократить порубки драгоценного леса и освободить страну от привозного, из Англии, топлива, и обнаружил месторождение в Боровичах, осваивать которое начали лишь в советское время. С той же целью он разведывал залежи торфа под Москвой. Опубликовал труд "О пользе и употреблении русского земляного угля" и в нем впервые указал на возможность получения из боровичского угля кокса. Он научился добывать из этого угля серу, также целиком ввозимую тогда из-за границы, и особую смолу для корабельных снастей и покрытия днищ судов. Он изобрел новый строительный материал - "каменный картон". "Из сей материи, писал Львов, - можно делать не только всякие разные украшения и барельефы, столько же вечные, как и бронза, но даже и круглые статуи". Мог картон употребляться и на обшивку кораблей. Для его производства он сконструировал специальный механизм, соединявшийся с паровой машиной. Между прочим, машина Львова дала толчок для механизации бумажного производства, бывшего до того времени полностью ручным. Львов занимался усовершенствованием вентиляционно-отопительной техники в жилищах и опубликовал книгу в двух частях "Русская пиростатика, или употребление испытанных уже воздушных печей и каминов...". Он обследовал на Кавказе минеральные источники и проектировал водные лечебницы, которые могли бы конкурировать с иностранными.
Перечисляя работы и достижения Н.А. Львова, удивляешься сколько много сделал он немногим за пятьдесят два года жизни. Но самое, пожалуй, поразительное, что Львов нигде основательно не учился; мало того, до восемнадцати лет он вообще был захолустным дворянским недорослем, который, по словам знавшего его лично биографа, "лепетал несколько слов по-французски, а по-русски писать почти не умел". Первые же кирпичи под будущую церковь Иосифа по проекту Львова заложат в Могилеве, когда архитектору исполнится двадцать девять.
Стало быть, всего десять лет понадобилось Львову, чтобы, начав с азов, собственными усилиями достигнуть уровня высококультурногo, эрудированного человека, стать архитектором! Неужели это возможно? Для многих это так и осталось загадкой. До сих пор искусствоведы не верят, что Львов не учился у кого-либо из известных архитекторов того времени. Но подтвердить свои сомнения документально не могут.
1780 год - год, когда началось строительство церкви в Могилеве, - откроет список всех дальнейших работ Львова. И список этот будет заполняться с невероятной быстротой до последних дней жизни. А жить ему оставалось всего двадцать три года.
Собственно, личность его по настоящему начала формироваться в Петербурге, куда он приехал восемнадцатилетним юношей из глухой провинции - под Торжком у родителей было небольшое имение, село Черенчицы; там Львов родился в 1751 году, там провел детство, довольно рано потеряв отца. По тогдашним традициям многих дворянских семей его с младенчества записали в гвардию. Местом службы определялась бомбардирская рота лейб-гвардии Измайловского полка в Петербурге.
В столице он поселился на 11-й линии Васильевского острова, у братьев Соймоновых, близких своих родственников. Это была культурнейшая семья, известная в Петербурге своей патриотической настроенностью. Отец - Федор Иванович Соймонов - первый русский гидрограф, картограф, составитель карты Каспийского моря, - в последний год правления Анны Иоанновны был осужден по делу Волынского за выступление против Бирона и вместе с архитектором Петром Еропкиным приговорен к четвертованию. Правда, он избежал смерти, был бит кнутом на площади и сослан в Сибирь. Один из его сыновей - Михаил Федорович, президент Берг-коллегии горного ведомства, - был учредителем Горного института и первым его директором. Другой - Юрий Федорович - занимался строительством и гражданской архитектурой.
Братья Соймоновы, по-родственному опекавшие молодого провинциала, возможно, и определили круг его интересов: вряд ли случайно Львов займется потом именно архитектурой, строительством и горным делом.
Он прилежно служил в Измайловском полку. В то время здесь открылась школа. Учеба в школе была поставлена довольно серьезно, - там преподавали грамматику, географию, французский и немецкий языки, математику, фортификацию. Школа ввела Львова в мир знаний. Словно обеспокоенный попусту проведенными в провинции годами, он с жадностью брал все, что смогла дать ему школа, и, сверх того, упорно учился сам.
И все же не фортификация и не баллистика занимали его. Неудержимо влекло искусство. "Не было искусства, к которому он был бы равнодушен, - писал о Львове современник, - не было таланта, к которому он не проложил тропинки; все его занимало, все возбуждало его ум и разгорячало сердце". Уже в полковой школе вокруг Львова образовался небольшой кружок любителей словесности. В нем молодые люди читали и обсуждали книги, публикации в журналах, переводили латинских авторов, пробовали сами писать стихи и издавали рукописный журнал "Труды четырех разумных общников". В полку Львов подружился и с Василием Васильевичем Капнистом, будущим поэтом и драматургом, ставшим впоследствии и близким его родственником.
Однажды, прочитав в журнале "Оду на взятие турецкой крепости Журжи", Львов захотел познакомиться с автором. Это оказалось делом не таким трудным, потому что автор оды и будущий баснописец Иван Иванович Хемницер работал маркшейдером в Берг-коллегии у М. Ф. Соймонова. Застенчивый, простодушный и рассеянный молодой человек, сын полкового лекаря, приехавшего в петровские времена из Саксонии, Хемницер пришелся по душе Львову. Особенно они сдружились во время длительной поездки по Германии, Голландии и Франции, куда их обоих взял с собой М.Ф. Соймонов.
Человек подвижной, обаятельный, по словам современника, "устойчивый в преодолении всякого рода затруднений", Львов находил людей, близких ему по духу и стремлениям, быстро сходился с ними, и многие остались ему верны до самой смерти. Он знаком с Фонвизиным и Кваренги, известнейший художник Левицкий для него - свой человек. Благодаря Левицкому мы великолепно представляем, как выглядели не только сам Львов, но и его жена Мария Алексеевна (до замужества Дьякова), - портрет Дьяковой, шедевр портретной живописи XVIII века, хранится в Третьяковской галерее. Львов "открыл" другого замечательного художника того времени - Боровиковского, который расписывал ему храм Иосифа в городе Могилеве.
В конце 1770-х годов произошло знакомство Львова с работавшим в Сенате Гавриилом Романовичем Державиным, в то время начинающим поэтом. Они встретились в здании этого высшего правительственного учреждения среди битых кирпичей и наваленной повсюду штукатурки - Сенат перестраивался и ремонтировался. Державин вел надзор за работами, а Львов придумывал аллегорические барельефы, которые должен был сделать скульптор Рашетт для украшения зала общих собраний. Знакомство Львова с Державиным, очень скоро перешедшее в дружбу и даже в родственные отношения, существенно повлияло на жизнь обоих. А после кончины Львова и его жены Державин воспитывал пятерых их детей.
Все эти люди были разного положения и разного возраста, почти все старше Львова, - Левицкий на шестнадцать лет, Державин на восемь, - но это не являлось помехой в отношениях: их объединяла страстная любовь к прекрасному, к творчеству.
В хлебосольном доме Державина часто собирался кружок, в котором, как писал под конец жизни сам Державин, "поселились Словесность, Поэзия, Живопись, Архитектура, лепные работы и Музыка". Сюда приходил подвижной, решительный Капнист; садился укромно в уголочке молчаливый Хемницер; из комнат слышался смех - это балагурил, блистая остроумием, сенатский секретарь А. С. Хвостов, больше любитель поэзии, нежели поэт. Он развлекал молодежь - художника А. Н. Оленина, впоследствии президента Академии художеств, композитора Н. П. Яхонтова и его сестру, искусно лепившую фигуры из воска. Державин в свободном домашнем сюртуке принимал гостей...
И ни одно собрание не обходилось без Львова. Высокий красавец с тонкими чертами лица, он был и любимцем, и душой кружка, и его теоретиком. Он умел со всеми ладить, шутил, забавлял веселыми историями.
Безукоризненный природный вкус и поэтическое чутье, с удивительной силой развившееся во Львове, давали ему право на замечания и советы. Его мнение ценили, к нему прислушивались. В рукописях Державина сохранилось множество пометок и поправок, сделанных рукой Львова. Ему прежде всего показал Державин свою знаменитую оду "Фелица". Хемницер не печатал ни одной своей басни без одобрения Львова. Сам же он, возможно, не чувствовал достаточных сил для развития своего поэтического дарования, а может быть, относился к публикациям с той долей легкомыслия, которая присуща многим талантливым и лишенным честолюбия людям: одни стихи печатал под своим именем, другие - анонимно или вообще кидал в ящик стола; гораздо позднее исследователи обнаружили в сборнике басен Хемницера несколько принадлежащих Львову.
На редкость верной, трогательной и щедрой была дружба четырех людей, оставивших о себе память в истории русской литературы. Державин сам признавал в своих записках, что этот домашний кружок заставил его заново оценить свое творчество. И именно после встреч и споров с Львовым, Капнистом, Хемницером появился другой, настоящий поэт Державин, каким знаем его мы.
Львов постоянно хлопотал у своих покровителей то за Державина, то за Капниста, то за Хемницера.
Ни военная служба, ни сердечные дела не мешали Львову учиться. Его острый, цепкий ум позволял схватывать и усваивать знания во много раз скорее, чем это могли другие. "Казалось, что время за ним не поспевало: так быстро побеждал он грубую природу и преодолевал труды, на пути к приобретению сих знаний необходимые", - писал о нем современник. Львов учился везде, где только мог: и в державинском кружке, и общаясь с художниками, но больше всего знаний он черпал из книг - читал много, постоянно, с карандашом в руках, даже в дороге, что в те времена было делом непростым.
В немалой степени обогащали и заграничные поездки, особенно первая, с Соймоновым и Хемницером. Тогда у молодых людей не было никаких обязанностей. Они ходили по театрам, музеям, осматривали достопримечательности городов, сооружения великих зодчих. По словам биографа, Львов "все видел, замечал, записывал, рисовал". У будущего архитектора выработались четкие эстетические позиции, быть может и отличные от общепринятых тогда, но свои. Он восторгался Рафаэлем, Тицианом, Веласкесом, обошел молчанием Рембрандта и не принимал Рубенса.
Его кумиром был Руссо, он разделял эстетические взгляды Дидро. Вообще же Львов резко отрицательно относился к отмирающему барокко, что характеризует его передовые по тем временам воззрения. Не случайно он взялся переводить Палладио, поборника простоты и строгости линий в архитектуре. В предисловии к переводу он писал: "В моем отечестве да будет вкус Палладиев, французские кудри и английская тонкость и без нас довольно имеют подражателей". В своих архитектурных проектах он строго следовал этим принципам.
После поездки по Европе в полк Львов больше не вернулся, а начал служить в Коллегии иностранных дел. Его начальником и покровителем стал П. В. Бакунин, а потом и другой вельможа - граф Александр Андреевич Безбородко, личный секретарь Екатерины II и фактический министр иностранных дел, в конце жизни - канцлер.
Видный дипломат, человек умный и способный, Безбородко ценил искусство (у него была богатейшая в России коллекция картин и художественных изделий) и покровительствовал художникам, писателям, музыкантам. Когда же из Коллегии иностранных дел выделилось почтовое ведомство, Безбородко назначили генерал-почт-директором. В новое ведомство он сразу взял с собой Львова - для особых поручений.
В те века талантливые люди, даже дворяне, вынуждены были искать себе покровителей среди фаворитов, титулованных вельмож, чтобы выдвинуться и проявить себя. С другой стороны, и вельможи не прочь были окружить себя талантами, с помощью которых они могли бы показать собственную просвещенность и блеснуть при дворе. Поэтому нет ничего удивительного, что у разносторонне одаренного Львова были свои благодетели. Их он умело использовал, когда требовалось поддержать друзей, с их помощью продвигался и сам. Именно Безбородко, должно быть знавший о склонности Львова к проектированию, рекомендовал его Екатерине II как архитектора, способного построить собор, который она пожелала воздвигнуть в честь ее дипломатической встречи в Могилеве с австрийским императором Иосифом II.
По сведениям, правда косвенным, некоторые столичные архитекторы до Львова подавали свои проекты храма, но они были отвергнуты. Проект же Львова получил одобрение. Церковь казалась необычной по тем временам: простая по форме, без "французских кудрей", она подкупала своей строгостью, напоминавшей древнегреческие, классические сооружения.
Отмирало барокко, и победа Львова во многом объясняется начавшейся сменой стилей в архитектуре.
Шумный успех окрылил молодогo архитектора. Он с упоением выполняет заказы. Их много, они различны - и дачи для сановников под Петербургом, и церкви под Торжком, в Выборге и в других местах. Он заново по своему вкусу отстраивает собственную усадьбу. "Дом в деревне Черенчицы. 15 верст от Торжка, - читаем на проекте собственноручную надпись архитектора. - Прожектировал, чертил, иллюминовал, строил, гравировал и в нем живет Николай Львов". И все эти проекты были созданы за каких-нибудь два-три года!
Принимала парадный вид столица, застраивались дворцами пригороды - Царское Село, Павловск, Гатчина. Старов строил Таврический дворец, Камерон занимался Павловском; приехал из Италии Кваренги... Специальным указом решено было облицевать гранитом кирпичную Петропавловскую крепость. Львову поручили заново отстроить крепостные Невские ворота.
Ворота выходили к Комендантской пристани. Они не считались главными, но украшали фасад крепости. Кроме того, в особо торжественных случаях, начиная с 1724 года, из Невских ворот выносили хранившийся в крепости ботик Петра 1 - "дедушку русского флота". Под пушечный салют и гром духовых оркестров ботик помещали на крупное судно, везли на молебен в Александро-Невский монастырь, после чего тем же путем возвращали обратно. Этот ритуал символизировал рождение и могущество Российского флота.
Львов учел все эти обстоятельства и спроектировал ворота монументальными, чтобы они хорошо просматривались с противоположного берега Невы, простыми по очертаниям и гармоничными по пропорциям. Треугольный фронтон, завершающий портик, он украсил изображением якоря и лавровых веток.
Материал с сайта "Архитекторы Санкт-Петербурга"
http://www.spb300.osis.ru/alternativa/arxitekt/lvov1.htm