Борис Юрьевич Золотарев , Юрий Петрович Тюрин

ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК

(...) В Гатчину поезд прибыл в пятом часу. Выйдя на дебаркадер в редкой толпе пассажиров, Константин Петрович сразу же определил людей Черевина, которые, впрочем, и не конспирировались. Дорогой во дворец миновали тройное оцепление, агенты сторожили и в парке, и на Львином мосту, и на площади перед дворцом, — они стояли по краям главного трехэтажного здания, под пятигранными башнями. Эта симметрия хорошо олицетворяла вкус охранявшего молодого государя его собутыльника.

На входе во дворец, с незаметенной обширной лужею, обнаружилась и другая новинка: у Константина Петровича спросили карточку, каковой, естественно, у него не оказалось. Отправили к кухонному каре, в летний корпус, откуда сопроводили в контору начальника охраны дворца, полковника Антонова. Сей последний будто бы даже и не признал обер-прокурора, затеял игрушку: имя, звание, зачем прибыл и кто из находящихся во дворце вас знает?.. Константин Петрович не сдержался, потребовал генерала, которого, впрочем, пришлось долго ждать; но, едва взглянув на красного Черевина, с каплями пота на массивном носу, Константин Петрович определил, что и государь, верно, нетрезв, и приободрился. В таком состоянии, стесняясь наставника, Александр был с ним особенно мил. Идя вслед за Черевиным, Константин Петрович даже позволил себе внутренне побалагурить над следующего рода картинкой: в Ливадии, утром, покойный государь застает в саду совсем пьяного генерала. «Где это ты так рано успел, Черевин?» — «Везде, ваше величество!» — был ответ... Константин Петрович, однако же, ведал, что ранехонько наследник с генералом бегут в ливадийскую аптеку, и аптекарь готовит им разного рода смеси...

У входа Константин Петрович задержался, пристально всмотрелся в две привычные статуи: «Мир» и «Бдительность». Ко всему теперь надобно было недреманное око: вон «Голос» подковырнул, что в России Фемида зряча! Сыскали «прогрессивисты», что в Кремле, в здании судебных установлений, обретается сия богиня при всех атрибутах (весы, тома законов и проч.), за исключением наиглавнейшего — повязки на глазах!.. Слава Богу, здесь, в Гатчине, никаких двусмысленных намеков в скульптуре не имелось. «Бдение» легко узнавалось по книге в правой и камню в левой руке — коли задремлешь, отдавит ногу, так невольно взбодришься!.. Надобно, надобно бдеть, подумал Константин Петрович, ибо супостат наш, дьявол, яко рыкающий лев, ищет нас поглотить... По внушению Константина Петровича, за провизией для государя теперь посылали каждый раз в другое место и к другому лицу, причем поставщики не знали, что у них забирают припасы для царского стола. Очередной повар и его помощники назначались в последний момент перед кулинарствованием, внезапно для них, и при входе на кухню тщательно обыскивались.

— Однообразная тишина мрачной Гатчины! — аттестовал Константин Петрович, слыша гулкие свои шаги в галерее с крестовыми сводами, с далеко убегающими бесчисленными арками и пучками колонн. Бесконечная какая-то лютеранская ересь... Подумав так, он услышал впереди, из ситцевых комнат, жалобу тромбона. На переходе к комнатам стояло чучело огромного медведя, державшего наотмашь шляпу, и эта новая деталь не понравилась Константину Петровичу: никакого ведь юмора — прямая афиша здешнего нрава!..

— Черевин!.. — прогремел из комнат знакомый голос. — Где ты, Черевин!...

Не извинившись, генерал сорвался с места и исчез в переходе. Что же, однако, Микки? — удивился Константин Петрович, но тут вспомнил, что под предлогом усиления государевой безопаности даже и Микки нельзя теперь явиться к императору без доклада.

Войдя в пустую приемную, Константин Петрович сел на стул и прислушался. Из приотворенной двери кабинета, возле которой замер лейбказак с огромными кулачищами, доносились звуки аврала, скоро оттуда выскочил Черевин и, вытянувшись на пороге, сделал приглашающий жест.

Александр сидел посреди комнаты на краешке стула в расстегнутом темно-зеленом сюртуке конногвардейца и с тем сугубо сосредоточенным выражением, каковым всегда маскировал результаты своего уединения с генералом. Возле стула на ковре валялся тромбон. Стены были обиты вощеным лиловым ситцем с крупными узорами из цветов и листьев. На всем, решительно на всем, лежала «ситцевая печать», слишком известная по описанию в романах богатых буржуазных домов, да и то прежних, каких-нибудь пятидесятых годов... Обведя взглядом кабинет, Константин Петрович воскликнул про себя горькое «увы!» — все здесь было не к случаю, да и не к месту. Кроме стула, на котором сидел Александр, да развешанных по стенам старинных скарятинских гобеленов и морских картин, были еще другой стул, впрочем уже в ином стиле, обитый атласом, в цветочек, диван, дамский столик, на котором усматривались свежие следы мокрой протирки. (...)

Гатчина все более принимала вид военного лагеря и со своими форштадтом (заставами, казармами, конюшнями), пятигранными башнями дворца в виду вокзала напоминала Константину Петровичу какой-нибудь Потсдам или заурядное прусское солдатство... Не без его влияния генерал-адъютант Рылеев был смещен и комендантом главной квартиры назначен генерал-майор свиты Литвинов, много лет перед тем игравший при великих князьях роль покладистого дядьки. Сильно испивая, Литвинов, впрочем, изрядно прибавил подчиненным благообразия: все блестящее затянулось черным крепом, траур был как бы даже утрирован — шарфы, ладунки, кокарды, каски по гербу были перевиты черными бантами.

Спустившийся встретить и проводить Константина Петровича блестящий флигель-адъютант, молодой Алексей Милютин, сказал, что, поскольку обер-прокурор несколько задержался (Константин Петрович с недоумением взглянул на часы: было без двадцати минут пять), его величество примет его после заседания, на котором обер-прокурору надлежит присутствовать... Идя галереей с крестовыми сводами, Константин Петрович невольно залюбовался своим провожатым: восхищала Константина Петровича именно его естественость во дворце, никакого благоговения, а еще как бы и снисходительное чувство к особам, избравшим себе столь мало удобное и несовременное жительство... Рассказывали, «будто сын военного министра интересуется только лошадьми, и, чтобы сделать молодому человеку приятное, Константин Петрович хотел было поинтересоваться прогнозом на Царскосельские скачки, но тут, перед самыми ситцевыми комнатами, встретилась им Микки. Императрица была тоже в глубоком трауре, но личико не успело прогнать сияния, вызванного очередным уже заметным деликатным ее положением.

Комната, куда молодой Милютин ввел Константина Петровича, странно напоминала место сборища масонской ложи. Окна были плотно зашторены черным, посредине стоял большой овальный стол, в углах — колоссальные хрустальные канделябры с киликсами, в которых помещались газовые рожки, и свет переливался тысячами огней. Среди присутствующих — министров, председателей департаментов Государственного Совета, великих князей (впрочем, великого князя Константина уже не было!) — Константин Петрович сразу выхватил «троицу»: Лорис, Абаза и Милютин сидели на диване, возле дверей государевого кабинета, под картиной Деневиля «Чердак осажденного дома во французской деревне» и, судя по улыбчивой беседе, вовсе не сознавали себя в осаде. (...)

• Источники:
• Золотарев Б. Ю., Тюрин Ю. П. Тайный советник: Роман. — М.: Современник, 1986. — С. 234—236, 379—380.
• Cборник "Литературный портрет Гатчины", подготовленный ЦГБ имени А.И. Куприна и посвященный 200-летию города Гатчины (1796—1996).