| |
|
|
Врангель Петр Николаевич. ЗапискиБелая гвардия
|
Книга первая (ноябрь 1916 г. — март 1920 г.) Глава V. РазвалОт Харькова до РостоваЯ прибыл в Таганрог 23-го ноября совсем больной. Приступ лихорадки кончился, но слабость была чрезвычайная и разлилась желчь. С вокзала я проехал к генералу Деникину, который принял меня в присутствии начальника штаба. Главнокомандующий сразу приступил к делу: — Ну-с, прошу вас принять Добровольческую армию. Я заметил, то в настоящих условиях едва ли смогу оправдать оказываемое мне доверие, что предлагавшиеся мною ранее меры уже являются запоздалыми, что необходимые перегруппировки мы уже сделать не успеем и стратегического узла Харькова нам не удержать. Генерал Деникин перебил меня: — Да, Харьков, конечно, придется оставить; это все отлично понимают, и оставление Харькова нисколько не может повредить вашей репутации. Я довольно резко ответил, что забочусь не о своей репутации, а о том, чтобы выполнить то, что от меня требуется и что не считаю себя вправе взяться за дело, которое невыполнимо. — Ну, в таком случае все остается по-прежнему, — с видимым неудовольствием прервал меня Главнокомандующий. В разговор вмешался генерал Романовский: — Вашим отказом, Петр Николаевич, вы ставите Главнокомандующего и армию в самое тяжелое положение. Только что закончено сосредоточение нашей конницы в Купянском районе. Вы отлично понимаете, что руководить такой крупной конной массой, кроме вас, никто не может. При этих условиях вы не имеете права отказываться от этого назначения. Слова генерала Романовского несколько поколебали меня. — Я прошу разрешения подумать. Во всяком случае, я считаю совершенно необходимым дать мне возможность выбрать своих ближайших помощников, в частности, во главе конницы должен быть поставлен хороший кавалерийский начальник. Пока конной группой руководит генерал Мамонтов, от конницы ничего требовать нельзя. Генерал Деникин заметил, что замена генерала Мамонтова другим лицом может обидеть донцов. Однако, после возражения моего, что после намеченной Главнокомандующим переброски из Кавказской армии еще одной конной дивизии, в конной группе будет более половины кубанцев, генерал Деникин согласился, в случае принятия мною армии на замену генерала Мамонтова генералом Улагаем. Я вернулся к себе в вагон, где застал генерала Шатилова, успевшего побывать в управлении генерал-квартирмейстера и подробно ознакомиться с общей обстановкой. Общий фронт наших армий проходил от Царицына на Дубовку и дальше к устью реки Иловли, откуда по правому берегу Дона от Нижней Калитвы на город Волчанок, уже нами оставленный; пересекая железнодорожную линию Купянск — Валуйки у станции Соловей, далее на Богодухов, также нами уже очищенный; оттуда линия нашего фронта проходила к югу от городов Зеньков и Гадяч на станцию Гребенка и далее южнее городов Остер и Козенец на Бердичев, оставляя Киевский узел в наших руках; еще дальше линия фронта шла на Старо-Константинов и Проскуров и, не доходя последнего пункта, спускалась к югу, проходя восточнее городов Гусятин и Каменец-Подольск на города Могилев-Подольский и Тирасполь, и упиралась в Черное море между городами Одессой и Аккерманом. (Одесса занималась еще нами). Общее протяжение нашего фронта было около 2000 верст. В боевом составе Вооруженных сил Юга России на 2000-верстном фронте числилось около ста тысяч человек; кроме того в распоряжении Главнокомандующего имелось еще около тридцати тысяч человек пополнени й. Силы красных на всем фронте против Вооруженных сил Юга России составляли около 170-180 тысяч штыков и сабель при 700-800 орудиях. Теснимая 13-й и 14-й советскими армиями с фронта и охватываемая конной группой "товарища" Буденного с правого фланга. Добровольческая армия, под угрозой глубокого охвата конной массой противника от самого Орла, на протяжении 300 верст беспрерывно катилась назад. В настоящее время закончившие сосредоточение 4-й донской и 2-й и 3-й кубанские корпуса располагались в треугольник между железнодорожными линиями Валуйки — Купянск и Купянск — Волчанск. Добровольческий корпус генерала Кутепова, ведя упорные бои, прикрывал Харьков. Фронт проходил у самого города. Западнее, к югу от Богодухова, заняв широкий, 50-верстный фронт, растянулись части 5-го кавалерийского корпуса генерала Юзефовича и терские казаки генерала Агоева, имея против себя слабые части противника. Полтава занималась сборным отрядом из запасных кавалерийских и пехотных частей генерала Кальницкого. Общая численность действовавшего против армии противника составляла около 51 000 штыков, 7000 сабель и 205 орудий. После тяжелого 300-верстного отступления и ряда кровопролитных боев наши части жестоко пострадали. Весь 1-й Добровольческий корпус состоял всего из 2600 штыков. Некоторые полки были сведены в батальоны; два Марковских полка, Алексеевская дивизия и Особая бригада, почти полностью уничтоженные, отведены были в глубокий тыл на формирование, 5-й кавалерийский корпус состоял всего из тысячи с небольшим сабель. Отряд генерала Кальницкого имел всего около 100 штыков и 200 сабель. В штабе главнокомандующего все надежды возлагались на конную группу. Правда, кубанские и терские части, ведшие в течение многих месяцев беспрерывные бои и получавшие лишь ничтожные пополнения, сильно пострадали; зато донские полки были совершенно свежими, большой численности и имели прекрасный конский состав. В штабе, видимо, еще надеялись, что удачными действиями нашей конницы дело можно исправить, нанеся противнику один сокрушительный удар, вырвать у него из рук инициативу. Последней директивой Главнокомандующего (№0105192 от 14-го ноября), всем армиям были поставлены задачи наступательного характера. Несмотря на то, что не только наше наступление не получало должного развития, но противник беспрерывно теснил наши войска на всем фронте Вооруженных сил Юга, упомянутая директива Главнокомандующего все еще оставалась в силе. Наше тяжелое положение осложнялось еще тем, что в районе Екатеринослава, Полтавской и Харьковской губерний в тылу армии повсеместно вспыхивали крестьянские восстания. Особенно крупные шайки действовали в районе Екатеринослава под начальством известного разбойника Махно. Против этих шаек было направлено значительное число наших частей, объединенных под начальством генерала Слащева. Так же, как и я, генерал Шатилов считал наше положение чрезвычайно тяжелым. В два часа ко мне в поезд прибыл начальник штаба Главнокомандующего генерал Романовский в сопровождении генерал-квартирмейстера генерала Плющевского-Плющик. Генерал Романовский ехал в Ростов на совещание Южно-Русской конференции, много уже месяцев обсуждавшей вопрос об организации Южно-Русской власти. Конференция эта, в которую входили представители Дона, Кубани и Терека с одной стороны и уполномоченные Главнокомандующего — члены Особого Совещания Челищев, Федоров, Носович, Савич, Щетинин и Соколов, генералы Вязьмитинов и Романовский с другой, работая с июня месяца, все еще не могла ни до чего договориться. Генерал Романовский стал убеждать меня дать согласие на принятие предложенного мне назначения. — Я сейчас уезжаю в Ростов. Позвольте мне, Петр Николаевич, перед отъездом успокоить Главнокомандующего. Ваш отказ ставит нас в почти безвыходное положение. Генерал Май-Маевский с делом окончательно справиться не может... — О чем же вы раньше думали? Что генерал Май-Маевский не годен — об этом давно знают все. Вы знаете, что я сам не раз предлагал помочь, пока еще не было поздно. Правда, тогда еще положение казалось не безнадежным и воспользоваться моей помощью Главнокомандующий не пожелал. Вы помните, как весною я указывал на необходимость бить противника на Царицынском направлении, предупреждал о том, что, если мы этого не сделаем, противник сам обрушится на нас. Тогда меня даже слушать не хотели, а когда мои предсказания сбылись, меня же призвали спасать положение... — Стоит ли говорить о прошлом. Будем думать о настоящем. Сейчас положение таково, что Главнокомандующий вправе требовать от вас жертвы; конечно, эту жертву вы принесете не ему, а России. Я решился. — Хорошо, я согласен. Однако, я ставлю условием, чтобы мне была дана возможность выбрать главных моих помощников. Я уже докладывал Главнокомандующему, что доколе во главе конницы будет стоять генерал Мамонтов, конница будет уклоняться от боя и заниматься только грабежом. Я прошу немедленно вызвать для принятия конной группы генерала Улагая. Развал в тылу и на фронте может быть остановлен, только если гражданское и военное управление будут находиться в руках людей, к этому подготовленных. Помощником генерала Май-Маевского по гражданской части состоит генерал Бутчик, а начальником его канцелярии полковник Шатилов. Ни того, ни другого я не знаю, но видимо они с делом справиться не могут. Мне должно быть дано право заменить их лицами по моему усмотрению. Начальником штаба, начальником снабжения и начальником санитарной части я также хочу иметь лиц, которым мог бы всецело доверять. Я прошу дать мне возможность взять с собой всех этих лиц из состава Кавказской армии. В настоящее время в Кавказской армии дело это поставлено настолько прочно, что их с успехом заменят их помощники. Здесь же все это придется налаживать снова. Видимо, крайне довольный исторгнутым от меня согласием, генерал Романовский заранее на все согласился, заверив меня, что Главнокомандующий препятствовать моим пожеланиям не будет и просил моего разрешения немедленно известить генерала Деникина запиской о моем согласии. Я провел вечер в вагоне с генералом Шатиловым. Разговоры не клеились, было тяжело на душе. На утро я вторично был у Главнокомандующего. Генерал Романовский успел, видимо, с ним поговорить, и затронутые мной накануне вопросы были все утвердительно разрешены. Генерал Шатилов и начальник санитарной части доктор Лукашевич находились со мной в Таганроге. Начальник снабжения генерал Вильчевский вызывался телеграммой. Генералу Улагаю была послана телеграмма в Екатеринодар. Относительно начальника гражданской части Главнокомандующий предложил мне переговорить с начальником управления внутренних дел В. П. Носовичем, своего кандидата у меня не было. Прежде чем откланяться, я спросил генерала Деникина, кого он намечает моим преемником на должность командующего Кавказской армией. — Этот вопрос уже решен. Командующим Кавказской армией назначается генерал Покровский, — ответил генерал Деникин. Я заметил, что едва ли генерал Покровский как командующий армией окажется на высоте — ни опыта, ни достаточных знаний для этого у него нет. — Ну какая там армия, там и войск-то едва на корпус хватит. Да и у противника теперь там силы ничтожны, — Генерал Деникин помолчал, — Вот начальника штаба ему надо дать соответствующего. Как вы думаете, генерал Зигель (генерал-квартирмейстер Кавказской армии) подойдет? Я ответил, что считаю генерала Зигеля прекрасным офицером, вполне к должности начальника штаба подготовленным. — А что, он человек честный? — Насколько я его знаю, ваше превосходительство, это в высшей степени порядочный офицер. — Ну, прекрасно, по крайней мере он не даст Покровскому обобрать армию, как липку... Жутким недоумением отозвались в душе моей слова Главнокомандующего. Вечер 24-го и весь день 25-го ноября я провел в Ростове. Необходимо было повидать ряд лиц и разрешить в различных управлениях насущные дела. Вопрос о помощнике моем по гражданской части был разрешен весьма быстро. Начальник управления внутренних дел В. П. Носович горячо рекомендовал мне на эту должность Воронежского губернатора С. Д. Тверского. Я и раньше слышал о нем неоднократно самые лестные отзывы. С. Д. Тверской как раз только что прибыл в Ростов и находился в управлении. Я с ним тут же познакомился и было решено, что он выедет в армию вместе со мной. Вечером я через Новочеркасск — Лихую выехал в Харьков. От самой границы Донской области к северу железнодорожные станции и разъезды были забиты поездами. Всюду сказывалась поспешная беспорядочная эвакуация. Многочисленные поездные составы были заполнены войсковыми и частными грузами, беженцами, вперемешку со стремившимися в тыл под разными предлогами воинскими чинами. Среди них большинство было здоровых. Огромное число составов оказались занятыми войсковым имуществом отдельных частей. На одной из станций я встретил поезд: большое число пульмановских классных и товарных вагонов охранялись часовыми Корниловского ударного полка. Из окон своего вагона я мог наблюдать, как в большом салон-вагоне первого класса, уставленном мягкой мебелью и с пианино у одной из стен, оживленно беседовали несколько офицеров-корниловцев. Я послал своего адъютанта выяснить, что это за состав, и с удивлением узнал, что это поезд Корниловского ударного полка. Такие поезда оказались у большинства воинских частей. Штаб армии, сложив с себя всякие заботы о довольствии войск, предоставил им довольствоваться исключительно местными средствами. Войска наперерыв стремились захватить побольше; что не могло быть использовано для непосредственных нужд частей, отправлялось в тыл для товарообмена и продажи. Огромное число воинских чинов находилось в тылу в длительных командировках по "реализации военной добычи". В войсках вырабатывался взгляд на войну, как на средство наживы. Армия развращалась. Подвижные запасы частей, по мере продвижения на север, быстро увеличивались, обозов не хватало и, при благосклонном попустительстве свыше, под захваченное добро брались подвижные составы. Некоторые части занимали под полковые запасы до двухсот вагонов. С началом отхода награбленное добро поспешно увозилось в тыл, забивая железнодорожные узлы, нарушая и осложняя график важнейших воинских перевозок. Эвакуация велась самым беспорядочным образом, плана, видимо, никакого не было. Спешно отправляемые в тыл всевозможные управления и учреждения не получали никаких указаний о пути следования. Поезда забивали железнодорожные узлы, неделями стояли не разгруженными... Станции были наполнены огромным числом беженцев, главным образом женщин и детей, замерзающих, голодных и больных. По мере продвижения на север все ярче рисовалась жуткая картина развала. На станции Змиев, куда я прибыл вечером, мне доложили, что штаб генерала Май-Маевского оставил уже Харьков. Через несколько минут штабной поезд подошел к станции с севера. Я прошел к генералу Май-Маевскому, которого застал весьма подавленным. Его отозвание было для него, видимо, совершенно неожиданным, и он горячо сетовал на "незаслуженную обиду", хотя убран был и он, и начальник его штаба (генерал Ефимов) с "почестями" — зачислением в распоряжение Главнокомандующего. Не задерживаясь в Змиеве, генералы Май-Маевский и Ефимов проследовали в Таганрог. Вечером я отдал армии приказ.
Поздно вечером были получены сведения об оставлении отрядом генерала Кальницкого Полтавы. Отряд отходил в направлении на Константиноград. Главнокомандующим был отдан приказ:
С оставлением штабом армии Харьковского узла, телеграфная связь с войсками чрезвычайно затруднялась; я решил перейти ночью в Славянск, откуда представлялось наиболее удобным связаться с войсками генерала Мамонтова, Кутепова, Юзефовича и Кальницкого. В Харьков к генералу Кутепову был послан мною состоящий в моем распоряжении полковник Артифексов с приказанием удерживать возможно дольше город, дабы успеть закончить эвакуацию всех раненых, больных и важнейших воинских грузов. В Славянок прибыл я на рассвете и застал станцию совершенно забитой всевозможными эшелонами. Вокзал и ближайшие постройки были заняты огромным количеством беженцев, в самом плачевном положении. Санитарные поезда стояли более недели неразгруженными. В ближайшем к вокзалу здании фабрики оказался какой-то всеми забытый, оставленный врачебным персоналом лазарет; несколько десятков тяжело больных и раненых оказались в самом ужасном положении. Те, кто мог еще двигаться, разошлись в поисках крова и пищи, остальным грозила буквально голодная смерть. Под влиянием всего пережитого один из раненых офицеров за несколько часов до моего приезда покончил жизнь самоубийством, повесившись. Узнав как-то о моем прибытии, двое страдальцев нашли в себе силы кое-как добраться до вокзала, надеясь хоть у меня добиться помощи. С помощью врачей и сестер, стоявших на станции товарных поездов и взятого из последних материала был оборудован в одном из ближайших зданий лазарет; в городе закуплено продовольствие. Через несколько часов все несчастные были устроены. К вечеру удалось наладить связь с большинством начальников, не удавалось лишь связаться с генералом Мамонтовым. Генерал Кутепов вел жестокий бой к северу от города Харькова. Эвакуация шла полным ходом, чему в значительной мере способствовал широко развитый Харьковский узел и энергия заведующего эвакуацией инженера Филоненко. Штаб 5-го кавалерийского корпуса, как оказалось, помещался в поезде. Части корпуса, как я упоминал, были растянуты на огромном 50-верстном фронте жидкой завесой. Я потребовал, чтобы штаб корпуса немедленно сел на коней, а части корпуса заняли сосредоточенное, удобное для действий маневром, расположение. Части генерала Кальницкого отходили под слабым давлением противника. К вечеру 28-го ноября части 5-го кавалерийского корпуса и терская волжская бригада сосредоточились уступом впереди левого фланга добровольцев. Штаб корпуса оставил поезд. Командир корпуса генерал Юзефович был отозван еще генералом Май-Маевским и выехал накануне в тыл. Во главе корпуса, сведенного в дивизию, временно стал генерал Чекотовский. Он был совсем болен и доносил, что если в ближайшие дни не оправится, то вынужден будет сдать командование командиру одной из бригад, генералу Барбовичу. Добровольцы все еще держались против наседавшего противника, бой шел в предместьях Харькова и ночью генерал Кутепов предполагал город оставить; раненые и большая часть наиболее ценных грузов были вывезены, однако много ценного имущества как в городе, так и в составах, оставлялось противнику. От генерала Мамонтова все еще сведений не было. 29-го красные вступили в Харьков. Прибывший из Харькова полковник Артифексов восторженно отзывался о доблести добровольческих частей и чрезвычайно хвалил стойкость и распорядительность командира корпуса. Вместе с тем он докладывал о возмутительном поведении "шкуринцев" — чинов частей генерала Шкуро, значительное число которых, офицеров и казаков, оказалось в Харькове. Вместо того, чтобы в эти трудные дни сражаться со своими частями, они пьянствовали и безобразничали в Харькове, бросая на кутежи бешеные деньги. Сам генерал Шкуро находился на Кубани в отпуску и ожидался в армии со дня на день. Зная хорошо генерала Шкуро, я считал его присутствие в армии вредным и телеграфировал Главнокомандующему:
На телеграмму эту ответа не последовало, хотя я тщетно в последующие дни запрашивал ставку. Наконец, после долгих настояний, генерал Плющик-Плющевский в разговоре по аппарату с начальником моего штаба, сообщил, что "мы дали совет генералу Шкуро к вам не возвращаться". Генерал Деникин не мог решиться покарать недостойного начальника. Через несколько недель генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией. Я принял ряд мер для наведения порядка в тылу. На узловых станциях Кременное, Лиман, Лозовая были учреждены особые комендатуры во главе с генералами или штаб-офицерами, при коих состояли особые военно-полевые суды. Все следующие на юг эшелоны осматривались. Имущество разбиралось и бралось на учет, из боеспособных воинских чинов формировались маршевые команды для отправки на фронт. Уличенных в грабежах, ослушников и дезертиров было приказано немедленно предавать суду и, по утверждению приговора комендантом, таковой приводить в исполнение. Несколько офицеров генерального штаба было послано для производства рекогносцировки позиций — узлов сопротивления, долженствующих прикрыть узлы железных и грунтовых дорог станций Лиман — Боровенково — Ледовая. Распределялись санитарные, интендантские и артиллерийские учреждения. 29-го Главнокомандующий отдал новую директиву (№015724). Генералу Покровскому приказывалось продолжать активную оборону Царицына, генералу Сидорину оборонять линию Дона от станицы Качалинской до станицы Казанской, сосредоточив все возможные силы, дабы остановить и разбить противника, наступающего от Воронежа. Мне приказывалось, обеспечивая каменноугольный район, продолжать сосредоточение и перегруппировку войск, имея в виду при первой возможности переход в наступление для обратного овладения Харьковским районом. Генералу Драгомирову ставилась задача, активно обороняясь на левом берегу Днепра, стремиться разбить правобережную группу красных. Наконец, генералу Шиллингу, объединявшему войска Новороссийской области, приказывалось продолжать наступление на фронте Коростень — Новоград Волынский — Шепетовка и принять меры к скорейшему завершению операции генерала Слащева против повстанцев Махно. Разграничительная линия между моей и Донской армиями была установлена: Аксайская — Славяносербск — Старобельск — Бирюч — Касторное. Мне наконец удалось связаться с генералом Мамонтовым. Я приказал ему, обеспечивая частью сил добровольцев правый фланг, собрать кулак на своем правом фланге и, разбив находящуюся против него пехоту противника, ударить во фланг обходящей его коннице красных. 1-го декабря генерал Мамонтов стянул свои части в районе Попасовка — Товалжанка, завязав бой с противником в этом районе. Прибыл с нетерпением ожидавшийся мною генерал Улагай. Дав ему все необходимые указания, я просил его как можно скорее выехать в Купянск для принятия командования конницей, однако на станции Рубежная генерал Улагай временно задержался, ожидая прибытия вызванных им некоторых лиц своего нового штаба. Я решил передвинуться из Славянска в Юзовку, откуда по условиям телеграфной связи управление было удобнее и где представлялась возможность разместить главнейшие отделы штаба и гражданской канцелярии. Помощник мой по гражданской части С. Д. Тверской был мне очень полезен. Я был поглощен военными операциями и все заботы по гражданским вопросам он взял всецело на себя. Мы оба, так же как и наши ближайшие помощники, работали буквально целые сутки. Мне было особенно тяжело, так как мною вновь овладел приступ лихорадки и я сильно ослабел. 2-го декабря штаб генерала Драгомирова оставил Киев. Войска его еще удерживали восточные головы мостов через Днепр, 4-го декабря войска Киевской и Новороссийской областей были объединены в руках генерала Шиллинга. В этот день я получил сведения, что в районе станций Куземовка и Сватово, в 30 верстах южнее Купянска обнаружено до 3000 пехоты и конницы красных, из них около 1000 сабель двигается от станции Кривошеевка на юго-запад. Связь моя с Купянском и конной группой генерала Мамонтова оказалась прерванной. Однако, я не придавал этому особого значения, ожидая с часа на час донесения от генерала Мамонтова об ударе его частей во фланг и тыл прорвавшимся красным. Между тем, ни в этот день, ни в следующий донесений от генерала Мамонтова не поступило. По сведениям железнодорожной администрации в районе станции Кабанье (20 верст южнее Сватова) стекалось много отдельных всадников и повозок войсковых обозов частей генерала Мамонтова. По тем же сведениям, селение Волхов Яр, в 35-ти верстах западнее Купянска, было занято двумя полками красных, а в районе станции Балаклея, в 30-ти верстах юго-восточнее Змиева, какие-то шайки грабили проходившие обозы. Таким образом, благодаря преступному бездействию генерала Мамонтова, противник успел глубоко охватить правый фланг Добровольческого корпуса, продолжавшего удерживать линию реки Можь и Гнелица. Генерал Кутепов, сняв с фронта 1-й Марковский полк, направил его со станции Грахово на Волхов Яр. Не успевшие еще закончить укомплектование 2-й и 3-й Марковские полки приступили к погрузке на станции Шебелинка, откуда должны были быть переброшены на Изюм для прикрытия этого пункта. Я предоставил в распоряжение генерала Улагая бронепоезд, дабы он мог попытаться проехать к своей коннице и послал ему предписание генералу Мамонтову, коего за "преступное бездействие" отрешал от командования. 5-го декабря генерал Улагай выехал на бронепоезде со станции Рубежная на Купянск, но дальше станции Кабанье продвинуться не мог; в районе станции Сватово слышна была сильная артиллерийская стрельба. Конница "товарища" Буденного продолжала продвигаться в разрезе между моей и Донской армиями, заняв Старобельск и село Евсук. 2-й и 3-й Марковские полки, прибыв в Изюм, выдвинулись на фронт Вербняговка (направление на Сватово) — Верхний Бахтин. 1-му Марковскому полку, по выполнении задачи у Волхова Яра, приказано было прибыть на станцию Закомельская (20 верст к северу от Изюма). Корниловская дивизия отведена была сперва на фронт Яковенково — станция Шебелинка — Нижний Бишкин и далее отводилась на фронт Савинцы — Асеевка. Дроздовцы — сперва на фронте Сухая Гомольта — Линивка и далее на фронте Сумцовое — Алексеевское — Димитриевка. 5-й конный корпус отошел в район Медведовка — Власовка; Константиноградский отряд — в районе Россоховатой. В Константинограде оставлены были терцы для прикрытия направления на Лозовую. Получены были сведения об оставлении нами 3-го декабря Киева. В связи со сложившейся обстановкой Главнокомандующим была дана новая директива (за №015926), в коей указывалось, что противник прилагает все усилия для овладения Каменноугольным районом, продвигаясь в разрезе между Донской и Добровольческой армиями. Войскам ставились задачи: Генералу Покровскому — продолжать оборонять Царицын, выделив в резерв Главнокомандующего в район Новочеркасск — Аксайская 1-ю конную дивизию. Генералу Сидорину — удерживать линию Славяносербск — Калединск и, прикрывая железную дорогу Лихая — Царицын, обеспечивать по Дону левый фланг Кавказской армии; все усилия направить к тому, чтобы левым своим крылом, совместно с Добровольческой армией, разбить противника, наступающего на фронте Луганск — Миллерово. Генералу Врангелю — активно оборонять линию реки Донец (от стыка с Донской армией) и далее через Славянок — Лозовую надежно обеспечивать Каменноугольный район; к своему правому флангу сосредоточить ударную группу, с целью совместно с донцами разбить противника, наступающего в общем направлении на Луганск. Генералу Шиллингу прикрывать Новороссийскую область и Крым, удерживая железнодорожные узлы: Синельникове, Кременчуг, Черкассы, Бобринское, Цветково, Христиновка, Винница, Жмеринка; главные же силы спешно направить в район Екатеринослава для быстрой ликвидации банд Махно и дальнейших действий во фланг и тыл противника, наступающего против Добровольческой армии. Генералу Эрдели приказывалось срочно направить в резерв Главнокомандующего в район Новочеркасск — Аксайская одну конную и одну пластунскую бригады. 6-го декабря наконец удалось установить связь с конницей генерала Мамонтова. Последний 4-го декабря занял было Сватово, но 5-го декабря был вытеснен из этого пункта и отошел в район Миловатовка — Кабанье — Юрьевка — Николаевка — Александровка — Алексеевское. Генерал Улагай выехал для принятия командования. Со станции Рубежная вернулся офицер, возивший генералу Улагаю пакеты, и принес от последнего донесение. Генерал Улагай доносил, что выезжает для принятия командования конной группой. От проезжавших через Рубежную отдельных офицеров и солдат генерала Мамонтова он имел самые неутешительные сведения о состоянии нашей конницы. Кубанские и терские части окончательно вымотались, было много безлошадных казаков. Донские части, вконец развращенные еще во время рейда генерала Мамонтова в тыл красных, совсем не желали сражаться. Сам генерал Мамонтов, обиженный заменой его генералом Улагаем, сказался больным и выехал в штаб Донской армии, не дождавшись прибытия своего заместителя. Последним надеждам, возлагавшимся Главнокомандующим на нашу конную группу, видимо, не суждено было осуществиться. (За два дня — 4-го декабря — я получил рапорт заболевшего и эвакуированного в тыл временно командовавшего 5-м кавалерийским корпусом генерала Чекотовского:
Ежели бы сведения генерала Улагая подтвердились, то следовало бы признать, что боеспособных конных частей в армии нет и только что отданная Главнокомандующим директива, предусматривавшая возможность совместного удара Донской и Добровольческой армий по красным, явилась бы неосуществимой. К 6-му декабря 1-й корпус находился: 2-й и 3-й Марковские полки — Бахтин — Федоровка, 1-й Марковский полк в селе Кунье, 1-й и 2-й Корниловский полки на фронте Ново-Серпухов — Вербовка, 3-й Корниловский полк, прикрывая отход дивизии, вместе с 6-й батареей погиб в лесах северо-восточнее Змиева. Дроздовцы на фронте Сумцево — Алексеевское — Димитриевка. Несмотря на подавляющую численность противника и тяжелые условия отхода, добровольческие полки дрались геройски, 5-й конный корпус после боя отошел в район села Водолага. 7-го числа генерал Улагай был на всем фронте атакован значительными силами красных. Со стороны Ново-Астрахани наступало в общем направлении на Кременное до 7000 сабель противника. Потерявшая сердце наша конница, теснимая с фронта и обходимая с фланга, в беспорядке стала отходить. Донцы бежали, бросая артиллерию, пулеметы и обозы. Часть конницы отошла в район Лимана и Ямполя, остальные части бежали за правый берег Донца, переправившись у Рубежной, 8-го числа я получил телеграмму от генерала Улагая:
Вечером генерал Улагай вновь телеграфировал:
Между тем 1-и конный корпус продолжал отход. Марковцы перешли в Голую Долину, корниловцы и дроздовцы отошли на фронт Цареборисов — Изюм — Веревкино — Войненкино — Лозовенка — Новоивановка. Для прикрытия Лиманского узла со станции Славянок выдвинут был 1-й Кубанский стрелковый полк 2-й пехотной дивизии, недавно прибывшей из Новороссийска, 5-й кавалерийский корпус стал перед левым флангом нашей пехоты в село Димитриевку. Терцы (волжская бригада) оставили Константиноград, отойдя к Натальино. На левом фланге Донской армии красные ворвались в Беловодск. 9-го декабря противник продолжал активно наступать на всем фронте моей армии и на левом фланге донцов. Донская группа, действовавшая в районе Беловодска, принуждена была осадить к Деркульскому государственному конному заводу. Конница генерала Улагая отошла в район Рубежная — Переездная — Белая гора — Каменка — Черногорский. Противник начал переправу через Северный Донец. Части 1-го корпуса принуждены были оставить Изюм и отойти на фронт: Марковская дивизия — Маяки — Христище; Корниловская — Богородичное — Спеваковка, заняв переправы по Северному Донцу; Дроздовская, сведенная в три роты — Спеваковка — Петровское — Красногорка. 1-й кубанский стрелковый полк был вытеснен из района Лиманского узла и на поддержку ему были направлены из Славянска остальные части 2-й пехотной дивизии. Обстановка слагалась все более грозно, повелительно диктуя срочное принятие главным командованием общих крупных решений. Последняя директива Главнокомандующего являлась явно запоздалой. В ставке, видимо, все еще не отдавали себе ясного отчета в положении. Я телеграфировал Главнокомандующему, прося разрешения прибыть с докладом. В подробном рапорте на имя генерала Деникина я, не щадя красок, с полной правдивостью высказывался о нашем стратегическом положении, указывал на ошибки, послужившие причиной к настоящему развалу и намечал некоторые меры, которые, по моему мнению, в предвидении новых грозных событий, надлежало принять.
Зная, что Главнокомандующий все еще не учитывает всей тяжести нашего положения и упорно не допускает мысли о возможности дальнейших крупных успехов противника, я боялся, что многие из намеченных мною мер — эвакуация Ростова и Таганрога, спешное оборудование в тылу укрепленных узлов сопротивления и прочее, запоздают. Для воздействия на генерала Деникина со стороны его ближайших помощников я направил копии своего рапорта одновременно обоим помощникам Главнокомандующего генералам Романовскому и Лукомскому. Доверительно ознакомил я с содержанием рапорта и Н. В. Савича, прося его повлиять на Главнокомандующего, дабы необходимые меры по укреплению тыла были бы своевременно приняты. Будущее как нельзя более подтвердило мои опасения. Предложение, сделанное председателем особого совещания генералом Лукомским о необходимости немедленно начать эвакуацию правительственных учреждений, встретило возражения со стороны членов Особого Совещания. Было указано, что эвакуация расстроит правительственный механизм, что гражданский долг членов совещания оставаться с армией до конца и проч. В результате эвакуацию Ростова и Таганрога начали лишь тогда, когда наши войска подошли вплотную. Огромное число учреждений не успело выехать. Много больных, раненых и ценнейшее имущество попало в руки противника. Ничего не было сделано и в отношении узлов сопротивления; намеченная укрепленная позиция к востоку от Таганрога к подходу армии существовала лишь на бумаге. Я взял с собой в Таганрог начальника штаба. Генерал Деникин принял нас в присутствии генерала Романовского. Войдя, я передал Главнокомандующему и начальнику его штаба упомянутый выше рапорт и просил генерала Деникина внимательно прочесть его, прежде чем выслушать мой доклад. Главнокомандующий, придвинувшись к лампе, стал читать. Я наблюдал за ним. Его лицо поразило меня. Оно казалось каким-то потухшим, безнадежно подавленным. Окончив чтение, он безнадежно положил рапорт на стол и тихим, упавшим голосом сказал: "Что же делать, а все-таки надо продолжать..." — Конечно, ваше превосходительство, надо продолжать и надо сделать все возможное, чтобы вырвать победу из рук врага, но прежде надо принять определенное решение. Противник, действуя вразрез между моей армией и донцами, стремится отбросить мою армию и прижать ее к морю. Конница генерала Улагая совершенно небоеспособна. Если вы прикажете армии отходить на Дон, на соединение с донцами, войскам придется совершить труднейший фланговый марш, все время под ударами врага. Другое решение — прикрыть армией Крым и отводить мои войска на соединение с войсками Новороссии... Генерал Деникин оживился: — Этот вопрос я уже решил в своем сердце, — твердо сказал Главнокомандующий, — я не могу оставить казаков. Меня обвинят за это в предательстве. Ваша армия должна отходить с донцами. Задав несколько второстепенных вопросов, Главнокомандующий, видимо тяготясь разговором, отпустил меня. Мы вышли с генералом Шатиловым. — Какое впечатление вынес ты из нашего разговора? — спросил я. Генерал Шатилов развел руками: — По моему, они окончательно растеряны... Мне стало бесконечно жаль генерала Деникина; что должен был испытать этот человек, видя крушение того здания, которое с таким трудом он столько времени возводил и в прочность которого несомненно верил. Как одиноко должен был он чувствовать себя в эти тяжелые дни, когда, по мере того, как изменяло ему счастье, отворачивалось от него большинство тех, кто еще недавно кадил ему. В эти дни лишь твердость, решимость и спокойствие духа вождя могли спасти положение. Это спокойствие духа, эту твердость мог иметь лишь вождь, не потерявший веру в свои войска, убежденный в том, что и они ему верят. Нравственная поддержка Главнокомандующего его ближайшими сотрудниками должна была быть в эти дни, казалось мне, особенно ему необходима. Я написал генералу Деникину письмо:
В течение 10-го декабря противник продолжал переправу через Северный Донец. На фронте 1-го корпуса особых изменений не было. 5-й кавалерийский корпус под давлением противника отошел в район: разъезд Булацелевский — Кантерево — Середовский, оставив часть сил в селе Преображенском для удара во фланг противнику, наступающему вдоль реки Орел. На Полтавском направлении мы потеряли Скотоватое. Терская бригада сосредоточилась к селу Андреевка. Общая линия фронта к этому дню вырисовывалась следующим образом: правый фланг, примерно до станицы Мигулинской, оставался на прежних позициях, от Мигулинской линия фронта шла на Чертково, откуда, повернув круто на юг и проходя параллельно железной дороге Луганск — Миллерово верстах в 20 севернее, выходила к станции Рубежная и в районе Лимана, откуда переходила на правый берег Северного Донца и шла в общем направлении на станцию Краснопавловка и Вольное, южнее Константинограда и Кобеляк на Кременчуг — Пальмиру, Канев, Фастов, севернее Сквиры к Казатинскому узлу, левее линия фронта оставалась без изменения. 11-го декабря конница генерала Улагая вновь отошла под давлением противника в район станций Шепилово — Липовая. Генерал Улагай доносил, что он вынужден отступать еще далее. Донцы также продолжали медленно отходить. Между тем, наша пехота еще продолжала удерживать свои позиции, протянув свой правый фланг до устья р. Бахмут. Положение становилось все более грозным. Фронт был разрезан пополам, и в прорыв устремились крупные массы конницы красных. Отправляя в этот день Главнокомандующему упомянутое выше письмо, я, вместе с тем вновь доносил:
От 5-го кавалерийского корпуса было получено донесение о переходе его в район Елизаветовка — станция Краснопавловка; восточнее этого района показались сильные разъезды красных, поддержанные тремя полками пехоты. На Полтавском направлении наши части отошли за реку Орел. Терцы были вынуждены оставить Андреевку и, отойдя на восток, вели бой в селе Дар-Надежды. 12-го декабря бои на всем фронте армии продолжались. По непроверенным сведениям город Луганск был занят красными. Штаб армии из Юзовки переходил в Харцызк. На станции Ясиноватая я был предупрежден о подходе поезда генерала Сидорина, выехавшего ко мне на свидание. Он ехал из Таганрога сговориться со мной о дальнейших совместных действиях. В этот день Главнокомандующим была отдана короткая директива, №016210, коей указывалось:
Директива эта явно являлась запоздалой. Генерал Деникин, видимо, все еще не отдавал себе отчета в размерах нашего поражения. Я дал генералу Сидорину прочесть оба моих рапорта Главнокомандующему от 9-го и 11-го декабря, рапорты генералов Улагая, Науменко, Чекотовского...
Сообщенные мною генералу Сидорину сведения были, по-видимому для него в значительной степени неожиданными. Донская армия, по его словам, была, в общем, вполне боеспособна, в распоряжении командующего армией имелось достаточное число пополнений, однако части, скованные на всем фронте боями, быстро перегруппировать было нельзя. Существенной помощи Донская армия мне оказать не могла. Генерал Сидорин жестоко сетовал на ставку, не ориентировавшую командующих армиями, совершенно выпустившую из рук управление и, видимо, не желавшую отдать себе отчет в сложившемся грозном положении: — Ни я, ни начальник штаба никаких указаний добиться не можем. Вчера генерал Романовский в разговоре с генералом Келчевским на вопрос последнего о том, какие меры намечает Главнокомандующий для исправления нашего положения, ответил: "Вот ваш командующий армией едет к генералу Врангелю, они там что-нибудь придумают. Все яснее становилось, что справиться с грозным положением ставка не сумеет. Я высказал мои опасения генералу Сидорину. Последний, весьма раздраженный на ставку, сваливал всю вину на ближайших помощников Главнокомандующего, генералов Плющевского-Плющик и Романовского. Последнему он, по его словам, неоднократно указывал на ошибочность нашей стратегии, неминуемо долженствовавшей привести нас к крушению. В ответ на эти указания генерал Романовский будто бы однажды сказал: "Все то, что вы говорите, верно, но именно таким образом мы спутываем все карты противника." В заключение генерал Сидорин просит меня передать ему в армию обратно донцов Мамонтова, на что со стороны командующего, в случае моего согласия, препятствий не встречалось. Генерал Сидорин рассчитывал, что Донскому командованию удастся привести части в порядок. Я не возражал. Донцы, по донесениям генерала Улагая, не только не представляли боевой силы, но примером своим развращали соседние части. В пределах Таганрогского округа действовала уже донская власть. С отходом туда армии возникал целый ряд мобилизационных и других вопросов, разрешить которые без местной власти я не мог. Я предполагал в ближайшие дни из Харцызка проехать в Ростов и предложил генералу Сидорину съехаться там, дабы совместно разрешить эти вопросы. Разрешение их через ставку и атамана, как приходилось убеждаться на собственном опыте, затянулось бы бесконечно. В Ростов хотел я просить приехать и генерала Покровского для разрешения совместно с ним целого ряда вопросов, связанных с передачей из Кавказской армии в Добровольческую тыловых запасов и учреждений тех войск, которые были переданы из состава Кавказской армии. Мы условились с генералом Сидориным, что о времени моего приезда в Ростов я извещу его заблаговременно телеграммой. 13, 14 и 15-го декабря войска Донской и Добровольческой армий продолжали по всему фронту отход. Конница генерала Улагая перешла в район станции Алмазная — станция Алчевская — Селезневка — Ящиково. Пехота 1-го корпуса без давления противника и, пользуясь местами железнодорожными перевозками, согласно приказу командира корпуса отходила: Марковская дивизия — в район Баронское — станция Чернухино — станция Дебальцево, Корниловская — к станции Горловка, 2-я дивизия — на фронт Луганское — Курдюмовка. От Дроздовской дивизии, отошедшей на фронт Райское — Веселое (30 верст западнее Бахмута) сведений 15-го не поступало. Не закончившая формирование Особая бригада выдвинута была в район Воздвиженская (северо-западнее станции Очеретино). Остаткам Алексеевской дивизии, не успевшей укомплектоваться и, в сущности, небоеспособной, приказано было стягиваться к станции Никитовка (20 верст севернее Таганрога), где дивизия должна была принять подходящие пополнения. Группа генерала Кальницкого отошла в район Казенно-Торское — Иваньковка, имея Полтавский отряд в районе Добренькая — Александрополь. Добровольческие полки отходили в чрезвычайно тяжелых условиях, по колено в снегу и грязи. Лошади артиллерии и обозов выбивались из сил и падали. Многочисленные, орудовавшие в тылу шайки восставших крестьян нападали на отсталых и одиночных людей. На фронте войск генерала Шиллинга нами взорваны были мосты у Кременчуга и Черкасс. На всем фронте от Кременчуга до Триполья противник подошел к Днепру, переправившись через него у Переяслава. 15-го декабря Главнокомандующий отдал новую директиву №016336:
Одновременно прибыл из Таганрога ординарец, возивший генералу Деникину мое письмо от 10-го и рапорт от 11-го декабря и привез мне письмо генерала Деникина:
Казалось, Главнокомандующий в полной мере оценивал мое побуждение. Однако в тот же день, несколькими часами позже, я получил телеграмму, адресованную всем командующим армиями, где указывалось, что некоторые начальники позволяют себе предъявлять требования в недопустимой форме, грозя уходом, что подобные обращения недопустимы и Главнокомандующий требует от подчиненных беспрекословного повиновения. Это был ответ на поданные мною рапорты. Полтора месяца позже в Новороссийске генерал Лукомский говорил мне, что, получив копию моего рапорта Главнокомандующему от 9-го числа, он во время очередного доклада генералу Деникину заговорил о необходимости, ввиду приближения к Таганрогу и Ростову фронта, начать эвакуацию этих городов. Генерал Деникин насторожился: — Видно вы также получили от генерала барона Врангеля копию того рапорта, который он подал мне, стоит только посмотреть на мой экземпляр, как убедишься, что с него снято несколько копий. Генерал Деникин впоследствии не мог простить мне того, что рапорт мой, указывавший на ошибки главного командования, стал известен хотя бы его ближайшим помощникам. Он готов был подозревать меня в намеренном размножении этого рапорта с целью дискредитирования его политики и стратегии. Об этом впоследствии писал мне сам генерал Деникин... По передаче в Донскую армию 4-го Донского корпуса конная группа генерала Улагая была сведена в бригаду. Во главе последней оставался полковник Фостиков. Генералы Улагай и Науменко выезжали в Екатеринодар. На фронте положение оставалось очень тревожным. Конница красных настойчиво продолжала продвигаться вперед. Часть этой конницы численностью до дивизии большого состава обрушилась на 4-й Донской корпус генерала Мамонтова в районе Илимия — Юрьевка и жестоко потрепала его. Остатки корпуса сосредоточились в районе станции Ровеньки. Одновременно Буденный с шестью полками обрушился на части полковника Фостикова у станции Мануйловка и оттеснил их к станции Депрерадовка, откуда полковник Фостиков перешел 16-го декабря к станции Чернухина. Оставив шесть копаых полков действовать на фронте Городище — Чернухина, Буденный 4-мя полками двинулся в район Депрерадовка — Дебальцево, вытеснил оттуда Марковскую дивизию и продолжал движение с этими 4-мя полками на Ольховатку. Наши части отходили на юг. Одновременно еще одна бригада конницы Буденного была обнаружена в районе Троицкое — Луганское (в 12 верстах к северу от станции Хацепетовка). Чтобы прикрыть направление на станции Криничная и Ясиновая в район станции Еникеево (10 верст южнее Хацепетовки) спешно была направлена 2-я дивизия с фронта Государев Буерак — Зайцево — Курдюмовка. Дроздовская дивизия перешла в район станции Скотоватое. Корниловцы (без третьего полка, направленного в Амвросиевку) из района станции Горловка по железной дороге сосредоточивалась в район станции Бесчинская. Я переходил с моим поездом на станцию Матвеев Курган. Рассчитывая оттуда проехать в Ростов, я, согласно уговора с генералом Сидориным, телеграфировал ему и генералу Покровскому, прося их прибыть для выяснения совместно ряда вопросов. Ввиду того, что генерал Покровский не мог оставить свою армию без разрешения Главнокомандующего, я копию с посланной ему телеграммы послал генералу Романовскому. Неожиданно в ответ я получил телеграмму последнего, адресованную всем командующим армиями, где, от имени Главнокомандующего, указывалось на недопустимость моего обращения к командующим Донской и Кавказской армиями и передавалось требование Главнокомандующего командующим армиями без его разрешения "пределов своих армий не оставлять". По-видимому, генерал Деникин в моей телеграмме усмотрел подготовку какого-то заговора его ближайших помощников. По мере приближения фронта к Таганрогу и Ростову тревога и неудовольствие в тылу росли. Все громче раздавались голоса, обвинявшие Главнокомандующего в катастрофе. Враждебными элементами неудовольствие это усиленно муссировалось, распространялись слухи о "готовящемся перевороте". Информации "вверх" Освага спешили об этом донести. Я сознавал, что дальше так продолжаться не может, что при отсутствии должного доверия между Главнокомандующим и его ближайшими сотрудниками работа невозможна—Я решил со станции Матвеев Курган проехать в Таганрог и там честно и прямо объясниться с генералом Деникиным. 16-го декабря мне была сообщена в копии телеграмма начальника штаба Главнокомандующего №016412 на имя генерала Топоркова. Генерал Романовский телеграфировал:
По данным разведывательного отделения, к этому времени Добровольческая армия имела в данный момент перед собой части трех советских армий. Против конной группы и 1-го корпуса действовали части 13-й армии (пять пехотных и стрелковых дивизий, три кавалерийские дивизии Буденного, три конных бригады, три конных полка и два отдельных пехотных полка). На Харьковском направлении действовала 14-я армия в составе двух стрелковых дивизий (около 8000 штыков, 40 орудий и 500 сабель). На фронте Константиноград — Кобеляки действовали части Особой армии — одна дивизия, два особых революционных партизанских отряда и один кавалерийский полк (примерно 4000 штыков и 800 сабель). Общая численность: 23 — 32 тыс. штыков, 9 — 10 тыс. сабель и 122 — 153 орудия. Против этих сил держалась горсть людей, измотанных многоверстным отступлением, жестокими беспрерывными боями и всевозможными лишениями. Параллельно преследуемые красной конницей отходили Добровольческие полки, увозя с собою своих раненых. Артиллерия и обозы вязли в непролазной грязи, их с трудом приходилось вытаскивать войскам. Люди сутками не спали и не ели, однако, несмотря на все лишения, руководимые железной рукой генерала Кутепова, полки сохраняли высокий боевой дух. Главнокомандующий, видимо, обеспокоенный общей обстановкой, опасался, что я, вопреки полученному приказанию, буду все же отходить на Крым. Генерал Романовский последние дни несколько раз вызывал меня и начальника штаба к аппарату, передавая требование генерала Деникина, невзирая на все препятствия, во что бы то ни стало Добровольческую армию отводить на соединение с донцами. 17-го декабря полковник Фостиков, оставив Чернухина, продолжал отходить на юго-восток вдоль линии железной дороги. Марковская дивизия, отходя с боями из района Депрерадовка — Дебальцево, к 17-му декабря заняла 1-м полком Чистякове, где с утра начался бой. Красные наступали с востока, запада и юга. 2-й и 3-й полки этой дивизии и стрелковый полк 1-й Кавказской дивизии были в районе Иванове — Орловка, южнее Дебальцево, откуда 3-му полку приказано было двинуться на Рассыпную, 2-я дивизия вела бои с тремя пехотными и двумя конными полками красных у Давид — Орловки (15 верст северо-западнее станции Сердитая) и к вечеру отошла в район Алексееве — Орлове, откуда ей было приказано сосредоточиться в районе станции Сердитая. Дроздовская дивизия получила приказание сосредоточиться в районе станции Харцызк. В эти дни приехал навестить меня начальник английской миссии генерал Хольман. Я был с ним в приятельских отношениях. Очень доброжелательный и чрезвычайно порядочный человек, он был весьма смущен крупней переменой политики главы английского правительства. В газетах только что появилась речь Ллойд Джорджа, нам явно враждебная. Я указал генералу Хольману на то тяжелое впечатление, которое речь эта произвела в армии: ее толковали как измену нам в настоящие тяжелые дни. — Позвольте говорить мне с вами, как с другом. Все то, что ваше правительство сделало для нас, всю ту большую материальную и моральную помощь, которую Англия оказывала нам последние месяцы, наша армия знала, и симпатии к Англии все более росли. Теперь неизбежно должны наступить разочарование и естественное озлобление. Едва ли, независимо от внутренней политики Великобритании, это в ваших интересах. Наше положение весьма тяжело, однако, не безнадежно. Готовясь к продолжению борьбы, мы, в тоже время, должны принять меры, чтобы не быть застигнутыми врасплох. Я недавно писал генералу Деникину, что нам необходимо войти в соглашение с союзниками об эвакуации семей офицеров. Офицер не может выполнять свой долг, когда он поглощен заботами об участи своей жены и детей. Помощь семьям армии со стороны англичан была бы высоко оценена войсками и в значительной мере сгладила бы впечатление от тех речей английского премьера, которые известны армии из газет... Генерал Хольман чрезвычайно сочувственно отнесся к моим словам. Он обещал ходатайствовать в этом направлении перед своим правительством и переговорить по этому поводу с командированным для переговоров с генералом Деникиным членом английского парламента Мак-Киндером, приезд которого ожидался со дня на день. Генерал Хольман впоследствии полностью выполнил свои обещания. Получив согласие Главнокомандующего, я выехал в Таганрог. Генерал Деникин на этот раз принял меня один, генерала Романовского не было. Выслушав мой доклад о положении на фронте, генерал Деникин заговорил о том, что он наметил, по соединении моей армии с Донской, Добровольческую армию свести в корпус. — В дальнейшем придется объединить командование Донской армией и Добровольческого корпуса. Большинство частей будет донских. Новочеркасск — столица Дона, и донцы, конечно, будут настаивать, чтобы общее командование было их, донское. Придется объединить командование в руках генерала Сидорина. Генерал Деникин как будто искал доказательств необходимости такого решения. Я считал решение это совершенно правильным, о чем и сказал Главнокомандующему. Вместе с тем, я просил его верить, что в настоящие тяжелые дни я готов принять на себя любую задачу, которую ему угодно было бы на меня возложить. — Если почему-либо мне в армии дела не найдется, то я, быть может, могу быть полезным в тылу; наконец, ежели бы вы признали нужным отправить кого-либо в Англию, то и там... — Ну, нет, — сказал генерал Деникин, — конечно, вам дело здесь найдется. Мы вас не выпустим, — улыбаясь добавил он. — Ваше превосходительство, разрешите мне с полной искренностью коснуться одного личного вопроса. Я ясно чувствую с вашей стороны недоверие и недоброжелательство. Я бы хотел знать, чем оно вызвано. — С моей стороны? Помилуйте! Если оно есть, то конечно, только с вашей. Я со своей стороны, особенно в начале, шел к вам со всей душой. Вы меня всячески старались оттолкнуть. Ваши донесения облекались в такую форму, что я вынужден был скрывать их от подчиненных. С моей же стороны вы не можете указать ничего подобного. — Это не совсем так, ваше превосходительство, возьмите хотя бы вашу последнюю телеграмму о запрещении командующим армиями съехаться в Ростов. Чем иным, кроме недоверия к вашим помощникам, могу я ее объяснить. Что же касается моих донесений, то, если они и были подчас резкими, то это только от того, что я болезненно переживал все горести моих войск. Генерал Деникин встал: — Оставим все это, — сказал он, протягивая мне руку. Мы расцеловались. Однако я ясно почувствовал, что наше объяснение ничего не разъяснило. Генерал Деникин просто хотел скорее кончить тягостный для него разговор. 18-го декабря конница противника продолжала наступать. Части полковника Фостикова в районе станции Ровеньки соединились с 4-м Донским корпусом; последний занимал фронт Ровеньки — Картушино. Атаки красной конницы 4-м Донским корпусом были отбиты. Корниловцы в районе станции Безчинская были атакованы конницей противника и стали отходить на юг, но затем направлены были на Степановку, куда отступали от Чистякова после тяжелого боя марковцы. При отходе три полка конницы противника отрезали и захватили обоз корниловцев, 2-я дивизия отходила от Сердитой на Степановку, дроздовцы, оставив полк для прикрытия эвакуации станции Иловайская, отступали на станцию Кутейниково. Отход Марковской и 2-й дивизий совершался в весьма тяжелых условиях. Марковцы, отступая от станции Чистякове через села Алексееве — Леонове, были в этом селении атакованы со всех сторон конницей красных, потеряли все обозы, артиллерию и часть пулеметов и едва пробились к селу Степановка, где расположились совместно с корниловцами, 2-я дивизия, отсту пая от Сердитой на Степановку и Мариновку, проходя мимо Алексееве — Леонове, также была атакована конницей красных, и, отбивая ее атаки, отошла к деревне Мариновка, преследуемая частями 4-й и 6-й дивизий Буденного. 19-го декабря из района Степановки корниловцы были направлены в район Новоселье Тузловское — Лысогорская. 2-я дивизия выступила в район Равнополье — Писаревка, что в двадцати верстах северо-восточное станции Матвеев Курган. Дроздовская дивизия сосредоточилась в районе станции Амвросиевка. Алексеевская дивизия, не принимавшая участия в этих боях, начала подходить к станции Неклиновка, куда она была направлена еще 14-го декабря. Частя группы генерала Кальницкого к этому времени отошли в район станции Рутченково (терская бригада) — станции Кураховка (Полтавский отряд) и селения Питайловка — Голицыновка (части 5-го кавалерийского корпуса). По сведениям из других армий — Кавказская армия закончила эвакуацию Царицына, Донская — оставила линию Северного Донца. На левом фланге 4-ый донской корпус, значительно пополненный и крутыми мерами командующего Донской армией приведенный в некоторый порядок (из одних только расформированных огромных обозов корпуса было отловлено в строй 4 000 казаков), одержал победу, выбив противника из ряда хуторов, лежавших в балках Должин и Медвеженка, отбросив его на север и заняв хутора Ивановский, Медвеженский и деревню Варваровку, при чем захвачено было б орудий и 12 пулеметов. Части войск Новороссии на левом берегу Днепра сосредоточились на линии Покровское — Абазино; станции Чаплине и Мечетная были заняты красными. На правом берегу Днепра у Кичкаса наш отряд вел бой с шайками Махно. От Кременчуга наши части отошли на линию Александрия — Користовка. На Фастовском направлении мы отошли в район Городище. На Винницком и Жмсринском направлениях наши войска сосредоточились к Зятковцы и Рахны. Тяжелый, многосотверстный фланговый марш моих войск был закончен. Армия выполнила почти невыполнимую задачу и, отразив все удары подавляющего по численности врага, вышла на соединение с донцами. Труднейшая операция эта — редкий пример в истории военного искусства. Выполнить ее могли лишь войска исключительной доблести. 19-го вечером я заехал в Ростов. Я прибыл в Таганрог, когда стало уже совсем темно. Над городом стояло зарево пожара, горели какие-то склады; на дебаркадере вокзала стояла растерянная, объятая паникой толпа. Ставка оставляла город. Огромное число тыловых учреждений и запасов не успели эвакуировать. Порядок в городе совершенно отсутствовал. Объятые ужасом обыватели, ежеминутно ожидая прихода большевиков, бросились на вокзал и, узнав, что поездов не будет, в отчаянии метались по перрону. Многие пешком и на подводах направлялись в Ростов. Ко мне явился офицер Английской миссии. Он жаловался, что личный состав миссии, имущество и архив забыты штабом Главнокомандующего; несмотря на ряд обещаний предоставить для миссии состав, штаб выехал, не исполнив данного обещания. Я предложил миссии разместиться в моем поезде, однако миссия не считала возможным выехать, оставив на произвол судьбы архив и служащих, поместить которых в поезд было нельзя. Я обещал по приезду в Ростов сделать все для срочной посылки за миссией поезда. Впоследствии мне удалось это выполнить и англичане благополучно выехали. Помощи пришли просить также архимандрит и несколько монахов Курского Кореневского монастыря, сопровождавших Чудотворную Икону Кореневской Божьей Матери, недавно торжественно перевезенную из Курска. Просьбы их, обращенные к штабу Главнокомандующего, оказались бесплодны. Мы поместили их в своем вагоне. Поздно ночью я прибыл в Ростов. На утро Главнокомандующим назначено было совещание в его поезде. Ждали приезда из Новочеркасска генерал Сидорина. Вскоре поезд командующего Донской армией прибыл, и я с генералом Шатиловым зашел к генералу Сидорину, чтобы вместе идти к Главнокомандующему. Я застал у него в вагоне начальника его штаба генерала Келчевского. Генерал Сидорин возмущался действиями штаба Главнокомандующего, жестоко обвиняя и генерала Деникина, и генерала Романовского. По его словам, со стороны ставки всякое руководство отсутствовало. Подходившие со стороны Таганрога эшелоны совершенно забили железнодорожный путь и эвакуация Новочеркасска приостановилась. Весьма раздраженный, он выражался очень резко. Возмущался и генерал Келчевский: — Да что тут говорить. Достаточно посмотреть, до чего нас довели. Раз они с делом справиться не могут, то остается одно — потребовать, чтобы они уступили место другим. — Сейчас ничего требовать нельзя, — возразил я, — если сегодня что-либо потребуете вы, то завтра всякий другой будет иметь право предъявить свои требования вам. Для меня как и для вас очевидно, что генерал Деникин не в силах остановить развал, справиться с положением; но я считаю, что насильственное устранение главы армии его подчиненными в те дни, когда на фронте борьба, было бы гибельно. Спасти положение мог бы только сам генерал Деникин, если бы он сознал, что с делом справиться не в силах и добровольно бы передал другому. Но об этом нет речи... Через три месяца генерал Деникин это сделает. Но спасти дело уже было нельзя. Нам доложили, что Главнокомандующий нас ждет. У генерала Деникина мы застали генералов Романовского, Топоркова и Стогова. Через несколько минут прибыл начальник военных сообщений генерал Тихменев. Мы только что сели, как Главнокомандующему доложили, что его желает видеть начальник Английской миссии генерал Хольман. Генерал Деникин приказал доложить, что у него совещание; однако генерал Хольман настаивал. Главнокомандующий приказал его принять. Генерал Хольман только что получил телеграмму от прибывшего в Новороссийск г-на Мак-Киндера. Последний от имени Великобританского правительства, уведомил его о готовности Великобритании оказать содействие по эвакуации и дать приют семьям военнослужащих, больным и раненым. По уходу генерала Хольмана, Главнокомандующий ознакомил нас с общим положением и принятыми им решениями. Войска отводились на намеченную Главнокомандующим позицию (укрепленная эта позиция существовала лишь на бумаге, значение ее было чисто "психологическое", как выразился Главнокомандующий). Добровольческая армия сводилась в корпус. Общее командование войсками на Новочеркасской и Ростовской позициях вручалось генералу Сидорину. На меня возлагалась задача объявить "сполох" на Кубани и Тереке и спешно формировать там казачью конницу. Тыловые учреждения Добровольческой армии подлежали переформированию и передаче корпусу генерала Кутепова. Последняя задача возлагалась на начальника штаба Добровольческой армии. Я просил разрешения Главнокомандующего взять с собой генерала Шатилова, оставив заместителем его генерала Вильчевского. Главнокомандующий согласился. Отъезд свой в Екатеринодар я наметил на следующий день. До вечера не прекращался поток посетителей, одни приходили справиться о положении, узнать причины оставления мною командования армией, слухи о чем уже проникли в город, другие — с просьбой оказать им содействие для выезда. Тревога, быстро возрастая, начинала охватывать город. Росло и общее неудовольствие, уже не стесняясь, громко обвиняли Главнокомандующего. Ползли темные слухи о назревающем "перевороте". Слухам этим, ходившим уже давно, готов был верить и сам генерал Деникин. 6-го декабря в отделе пропаганды государственной стражей был произведен неожиданно обыск и выемка документов, главным образом "секретной информации". Был арестован ряд лиц, в том числе корреспондентов информационной части при ставке. Как оказалось, обыск и аресты произведены были по доносу, что будто бы против генералов Деникина и Романовского готовится покушение. Заговор, якобы, инспирировался крайними "монархическими" кругами. Негласным руководителем заговора, будто бы, являлся сам помощник Главнокомандующего генерал Лукомский. Конечно, по проверке, все дело оказалось чушью, однако, доносчик продолжал оставаться при генерале Романовском для "информации". История эта как нельзя более рисовала тот развал, который проник во все отрасли государственного аппарата. Наряду со шкурными, личными вопросами, поглотившими охваченного тревогой обывателя. Главнокомандующий и ближайшие к нему общественные круги, как будто не замечая действительности, всецело казалось поглощены были вопросами высшей политики. Только что генералом Деникиным дан был Особому Совещанию наказ от 15-го декабря №175, излагавший основную программу политики Главнокомандующего: 1. Единая, Великая и Неделимая Россия. Защита Веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда. 2. Борьба с большевизмом до конца. 3. Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать. Всякое противодействие власти — справа и слева — карать. Вопрос о форме правления дело будущего. Русский народ создаст верховную власть без давления и без навязывания. Единение с народом. Скорейшее соединение с казачеством путем создания Южно-Русской власти, отнюдь не растрачивая при этом прав общегосударственной власти. Привлечение к русской государственности Закавказья. 4. Внешняя политика — только национальная, русская. Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников, идти с ними, ибо другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима. Славянское единение. "За помощь — ни пяди русской земли". Далее следовал еще ряд пунктов. 15-го декабря был дан наказ Особому Совещанию, а 17-го само Совещание было упразднено. Оно заменялось "Правительством при Главнокомандующем", в составе председателя и семи членов — начальников управлений: военно-морского, внутренних дел, финансов, торговли и промышленности, юстиции и главных начальников сообщений и снабжении. Начальники управлений земледелия, народного просвещения и исповеданий, не входя в состав правительства, подчинялись последнему. Наконец, при правительстве учреждалось "Совещание по законодательным предположениям". Из новых людей в правительство вошел статс-секретарь А.В. Кривошеий, назначенный начальником управления снабжения; Н.В. Савич прошел к нему в помощники. Создание Особого Совещания по законодательным предложениям доказывало, что, невзирая на тяжелое военное положение и утерю почти всей захваченной территории, готовились расширить государственное строительство. Особенно злободневным был "земельный вопрос". Целый ряд земельных проектов разрабатывался в правительстве и обсуждался в близких к нему политических группах... Я написал армии прощальный приказ. В нем, дабы разъяснить нелепые толкования оставления мною командования армией, я упоминал о том, что Главнокомандующий возложил на меня задачу собрать на помощь истекающим кровью войскам старых моих соратников — казаков. Я говорил о том что я стал во главе армии в грозные дни измены нам боевого счастья: "С тех пор", — писал я, — "вы шли по колено в грязи, в холод, вьюгу и в непогоду, отбивая удары во много раз сильнейшего врага". В заключение я благодарил начальников и войска за проявленную стойкость и мужество. Я решил до объявления приказа войскам показать его Главнокомандующему и 21-го декабря проехал к нему на станцию Нахичевань, где стоял его поезд. Генерал Деникин приказ одобрил, ему лишь не понравилась фраза: "с тех пор вы шли..." — Вот, только это неладно, как будто до вас они ничего не сделали, это может им показаться обидным. Я тут же вычеркнул из приказа слова: "с тех пор..." Перед отъездом я зашел в вагон к генералу Романовскому. Он был не совсем здоров, простужен. Казался усталым и угрюмым. В разговоре я между прочим спросил его: — Отдает ли себе Главнокомандующий ясный отчет в том, насколько наше положение грозно. — Что же вы хотите, не может же Главнокомандующий признаваться в том, что дело потеряно, — уклончиво ответил он. Среди паники, охватившей город, общего неудовольствия, беспорядка и растерянности, я выехал в Екатеринодар. |
© Copyright Maxim Bychkov, 2006 |