Становление личностиНА МЕТАЛЛУРГИЧЕСКОМ ПРОИЗВОДСТВЕ
По возвращению из Юрги, декабрь 1952 г. я покинул технологическую службу, порвал с наукой и попросился на производство. Стал работать мастером, начальником смены, энергетиком цеха, старшим мастером мартеновских печей. Менее чем за 3 года, сменил до десятка мест работы во всех трёх цехах завода. Администрация поощряла мои скитания, тем более что я безотказно брался за любую предлагаемую работу. Переход из технологов в производственники не был спонтанным, не был и желанным. Были в заделе несколько идей, которые пришлось отставить. Побудительных причин к переходу несколько, публикация в американском журнале не важнейшая из них. Несмотря на то, что руководство завода в лице Д. Ф. Савельева и М. М. Гуревича все мои начинания по пересмотру технологии и по постановке скоростного сталеварения на поток поддерживало, на заводе сложилась стойкая и мощная оппозиция, недовольство моими действиями. Во главе оппозиции встали: С. Г. Высотин, до появления нашего «Инженерного десанта» бывший «Богом технологии». Мы его развенчали. А. И. Морозенский, к тому времени уже «бывший Главный инженер». Сняли его с должности скорее заодно с «Врачами-убийцами», чем за дело, но уже в качестве «Экс Главного» он выдвинул несколько технических идей, на мой взгляд, неприемлемых. В частности – увеличение веса плавки на мартенах цеха №21 до 200 тонн с разливкой в два ковша. Я был единственный на заводе, кто имел опыт разливки в 2 ковша (из 380-тонных печей Магнитки), и счел себя обязанным решительно выступить против. Для завода высококачественной стали подобная технология недопустима. Вот и второй враг. Из плавильных мастеров только неутомимый Борис Капралов освоил нашу технологию. Старым мастерам не хватало быстроты соображения. Новым, инженерам, она тоже не нравилась, требовала постоянного внимания к плавке, постоянных усилий со стороны мастера и бригады. Это уже не штучный враг, а вражеская колонна. Рабочие с радостью звали меня к себе, провести отдельные плавки, это сулило приработок. Но пошел слушок по цеху, якобы с подачи начальника планового бюро Мокрушина, что будут пересмотрены расценки…это уже не колонна, а полчище врагов! Наша технология оказалась не ко времени и не к месту. Вынужден был сменить и время, и место работы. Наступил на горло собственной песне... Я созрел для того, чтобы сделать выводы из неурядиц 1951 – 52 годов только через несколько лет. Моя ошибка – увлечение неожиданно открывшимися возможностями, недооценка препятствий. В.Е.Уткин учил, что показатели производства улучшать можно только очень постепенно, по 1 - 2%. Рывок к добру не приводит. Резервы надо хранить за пазухой и выдавать понемногу. Не я один на этом нажёгся. Помню, мы в цехе №21 накопили резервов производительности примерно на 40 тысяч тонн. Пришел новый начальник, Жданович, и, несмотря на предостережения, в первый же год «геройски» перевыполнил план на это количество. На следующий год Министерство добавило ему план, не имея резервов, он план провалил, его с треском сняли с работы. Он так и не понял, в чём дело, обвинял злопыхателей. Освоиться на новой работе мне помог мой первый в цехе №21 начальник смены, Николай Николаевич Косарев. Косарев обладал качествами идеального руководителя. Он не вмешивался в работу мастеров, пока всё шло нормально. Но при малейшем неверном шаге – он тут как тут. Подскажет правильное решение и опять исчезнет с глаз. Из довольно краткого периода сменной работы в цехе №21 осталось в памяти мало. Мне симпатизировал, я выделял из массы Петра Степановича Матвейчука. Не помню, откуда он к нам пришёл и куда от нас ушёл. Но был Петр толковым и думающим инженером. И стремился дружить, сотрудничать. Такие же уважительные, доброжелательные отношения сложились у меня с Сергеем Федоровичем Шатуновым, с многими другими коллегами по работе. Запомнился, и сказался на моей дальнейшей судьбе, один случай. Осенью 1953 года я был начальником смены в цехе №22. В то время для сводов мартеновских печей использовали динасовый кирпич, материал низкой стойкости. На печи №4 нам по смене передали, что свод в очень плохом состоянии, может упасть. Ночная смена. Сталевар Ильин, мастер Алемасов, очень опытные, умелые работники. Ведут плавку осторожно, убрали от печи всех людей. При падении свода вероятен выброс шлака и металла, людей может сжечь. У печи никого. У нашего Министра, Д.Ф.Устинова был обычай: При посещении заводов он ночью, в сопровождении только одного телохранителя, обходил цеха, с тем, чтобы при разборке указать заводчанам на замеченные ночью непорядки, промахи, грязь. Гляжу – к аварийной печи идут двое каких-то посторонних. Именно в этот момент свод падает, всплеск металла и шлака. Я бросился к ближайшему из чужаков, и повалил его наземь. Второй – навалился на меня. Его, второго, крепко задело шлаком, сожгло пальто, брюки. Вскочили, выбежали из горячей зоны, разобрались. Оказалось, я повалил на рабочую площадку нашего Министра Устинова, его телохранитель навалился на меня, его и обожгло. Устинов считал, что обязан мне если не жизнью, то избежанием увечья, дал мне номер своего секретного телефона, по которому я позвонил только один раз, когда едва не угодил под суд. Помог. В цехе 22 я принял смену после Юрия Замятина, очень хорошего человека, неплохого металлурга, но слабого администратора. Смена постоянно плелась в хвосте, люди разбегались. Первое время было очень трудно. Из трех штатных мастеров в наличии только один. Старый практик, мастер Алемасов, мне не хотел помогать, делал только то, что ему положено. Постепенно полегчало. Пришел в смену Слава Цвеленьев, человек с врожденными качествами металлурга, он освоил работу плавильного мастера в невероятно короткий срок. За месяц совместной работы Алемасов проникся уважением к своему начальнику смены и стал активно мне помогать. Ещё через пару месяцев появился Толя Гусев, мой в будущем незаменимый мастер по разливке стали. И я зажил вольготно. Ушедшего на пенсию Алемасова сменил Эмиль Верховцев. Наша смена 11 месяцев подряд получала первые места в социалистическом соревновании по производительности, по качеству продукции, по трудовой дисциплине. Не было страшнее наказания для наших рабочих, как сказать, что переведем в другую смену, где постоянно был недобор кадров. Я бы сказал, что в смене сложилась атмосфера, знакомая мне по футбольной команде: «Один за всех, и все за одного». Мои сталевары были высшего класса: Медведев, Цыгвинцев, Соловьев, Ильин. Превосходные, толковые, инициативные бригадиры: на разливке Шестаков, на шихтовом дворе Мамонтов. А как пили! Зарабатывали мы более, чем прилично, деньги у «людей огненной профессии» уходили, главным образом, на водку. Сразу же за проходной под названием «Долгий мост» было два ларька. К ларькам после смены выстраивались живые очереди: все принимали «полуторку с прицепом», т.е. по 150 грамм водки плюс кружку пива. В 100 метрах от ларьков пельменная, где водку подавали без ограничения. И т.д. Пока дойдешь до дома – наберешься досыта. Всем металлургам в то время полагалась пенсия с 50 лет. Многие не доживали – пропадали от белой горячки. После выхода на пенсию мало кто жил больше 2 – 3 лет по той же причине. Запомнился один случай. Мы были в ночной смене, поработали хорошо, отметились в ларьке. Со мной были мастера Верховцев, Цвеленьев, мастер ОТК Алёша Пугачёв, кто-то из сталеваров. Верховцев вспомнил, что накануне вечером отвез жену в родильный дом, может, уже и родила. Уточнять, есть ли у Эмиля наследник, или нет, не стали, на всякий случай зашли в пельменную, заказали по две порции пельменей, водки. Вышли из пельменной уже тепленькие, кто-то предложил зайти в Дом колхозника, на улицу Горького. Там, якобы, пельмени вкуснее. После Дома колхозника пошли к Эмилю домой, где всего было запасено много. Что было дальше: Эмиль вышел во двор, увидел там мужчину, читающего газету, возмутился, что тот не пьет (было часов 10 утра), врезал тому, как говорится, «по морде». Соседи сгребли Эмиля, отнесли его домой, уложили в постель, закрыли на замок. При этом разбудили меня, я спал, положив голову на стол. Славку и Пугачёва то же. Пугачёв вышел на улицу, увидел там привязанную лошадь с телегой, отвязал лошадь, упал на телегу. Его милиция обнаружила спящего на телеге за вокзалом, это более чем в 3х км отсюда, и забрала в вытрезвитель. Сталевары наши разошлись по домам, кажется, дома у Верховцева они не были. Слава пришел домой, и ему крепко попало от молодой жены Розы. Я добрался до дома уже около 2х часов дня, жена на работе, маме сказал, что была очень трудная плавка, и сменщики её не приняли. С рук сошло. Продолжение в следующую ночь. Эмиль на работу не вышел. Послали за ним рабочего. Эмиль спал на полу, раздетый, но на работу выйти не мог, т.к. разбил очки, а без очков он беспомощный. Дочь него родилась только на следующие сутки. Ещё случай. У Верховцева были поминки по тещё. Напились так, что стали петь и плясать… Можно ли за роскошным пиршественным столом огорчиться до слез? Можно! Со мной такое однажды случилось. На субботний день было назначено две свадьбы. Кричевские отмечали «серебро», Перевозчиковы выдавали замуж дочку Наташу. Не пойти к Кричевским – невозможно. Мы были знакомы уже более 20 лет, свела нас моя покойная мама, Они с Риммой работали одно время в одной школе, были в одной партийной организации. Фима Кричевский считал меня лучшим другом. Не пойти – невозможно! Пошли, посидели часа два, выпили – закусили, поздравили, вручили подарок и под каким-то предлогом сбежали. «Серебро» отмечали дома, гостей много, нас не задерживали. Не пойти к Перевозчиковым тоже было немыслимо. Люся много лет работала медсестрой с моей женой Анной, у нас дома Люся была как своя, милейшая женщина. Немыслимо было её обидеть. Свадьбу дочери они организовали в ресторане на Буммаше, а 2 этаже здания, что на остановке «Трамвайное кольцо». Перевозчиков – отец снабженец с завода «Нефтемаш», кроме закусок ресторана, он выставил на каждый стол, на каждых 4 человека, глубокую тарелку красной икры и такую же тарелку чёрной. Как опоздавшие, мы оказались одни за столиком на четверых. У меня тогда была особенность: во время застолья я или ел, или пил. Зная себя, прежде чем отправиться на пир, я съел добрый бутерброд с маслом. Затем плотно поужинал у Кричевских. Крепко выпил. И после всего этого оказался перед двумя тарелками икры, не считая балыков, салями и прочих деликатесов. Красную, любимую, икру я ел большой ложкой. Съел без остатка. Больше я есть ничего не мог. Смотрел на полную тарелку чёрной икры и мысленно горько плакал от бессилия… По натуре я недостаточно азартный, охотой никогда не увлекался, разве что грибной. В памяти остались лишь курьёзные случаи, когда везло на охотничьи трофеи. Однажды ранней весной, по талому снегу, Киреев и Лутовинов взяли меня на вальдшнепа. Поехали на Газике, у них двухстволки, мне Александр Павлович дал одноствольное ружьё всего с одним патроном. Небольшая поляна Сумерки. Все заняли места в разных концах поляны. Тишина, ничего не видно. Вдруг шелест полёта, бах, бах, бах, бах. Выстрелили охотники, сожалею, мимо. Ещё темнее, снова звук полёта…Я стреляю наугад, слышу падение чего-то тяжёлого в грязь. Попал! Вслед, после падения, стреляет Киреев из двух стволов. По дороге домой я его уверил, что птицу убил он. «Где нам, дуракам, чай пить!» Ему очень хотелось поверить, что трофей его, и он поверил. В воскресный вечер у Киреева отметили удачную охоту. Кое-что к вальдшнепу добавили, было сытно и хмельно…В охоту на дичь я ходил всего раз в жизни, и тот оказался удачным. Рыбалка. У меня никогда не хватало терпения следить за поплавком. Была в наших краях семья заядлых рыбаков Поповых. Старший, его звали просто: Иваныч, жил в Воткинске своим домом, я у него бывал дважды, раз с Костей, другой – с Николаем. Удивлялся, с каким почтением по рыбацким делам относились к нему младшие братья. Второй, Костя, работал начальником цеха №87 на нашем заводе, стало быть, мой подопечный. О его рыбацких успехах на заводе молва не умолкала, но с ним на рыбалку я ни разу не ездил. Младший, Николай Иванович, был садоводом на нашем массиве, мой 10-летний сын Алик с ним подружился. Они меня использовали, как извозчика, я возил их по разным рыбалкам, главным образом на Воткинскую ГЭС и на Волковские озера. Ловили они помногу, но всё больше мелочь. Однажды, на озерах, пока они рыбачили, я набрал грибов, начистил картошки, развёл костер, а рыбы на уху всё нет. И вдруг, я прихлопнул рукавичкой большую муху. Попросил удочку, насадил муху и сразу же поймал линя примерно на килограмм веса. Отличная вышла уха… Но к настоящей рыбалке косвенно я прикоснулся только один раз. Инженер технадзора Юрий Николаевич Кислицин попросился у меня в увольнение на 3 дня, съездить на Каму порыбачить. Ночью, после двух дней, длинный настойчивый звонок в дверь. «Это Кислицын, откройте, пожалуйста»… Открываю: Передаёт мне мешок, в мешке не менее пуда замороженных крупных щук, каждая килограмма на 2. Он на Каме рыбачил «на телевизор», двое суток не спал, замерз. Выпил горячего чаю и пошел отсыпаться. Моя любимая третья охота, грибная. Знал много грибных мест, но некоторые, например, у Волковских озер или у Солоуш – проблемные: пока везешь, в жаркую погоду грибы портятся. Рекорд по грибным трофеям, думаю, поставил Войцеховский. Помнится, ранним воскресным утром уехал он по грибы, вечером заходит к нам, вид у него виноватый, просителя. Набрал 14 ведер отменных белых грибов, не знает, что с ними делать. Мы его «выручили», взяли корзину ведра на два, Лишь однажды я почувствовал себя полноценным охотником. Настоящим вруном. Как-то в декабре купил на базаре за 25 рублей кем-то убитого зайца-беляка. Лихо перекинул трофей через плечо и пошёл домой. Сколько мужиков с завистью глядело мне вослед – не рассказать… В 1955 году меня назначили Главным Сталеплавильщиком завода. Работать Главным сталеплавильщиком было очень интересно. Побывал на десятках металлургических заводов страны, участвовал во Всесоюзных совещаниях металлургов, мне стала доступна закрытая информация. Понял, что моя техника, которой гордился, отсталая. Так дальше продолжаться не может! Ещё до моего назначения, Министерство заказало Гипромезу (Москва) проект реконструкции завода. В конце 1955 года мы его получили. По сталеплавильному производству проект предусматривал строительство 4-той мартеновской печи в цехе №21, закрытие Старого мартена, по существу, больше ничего. Меня такая перспектива не устраивала, я уговорил руководство завода, мы тянули резину, потому что Главк (начальник главка Борисов) проект одобрял, хотел его утвердить. Я познакомился с Главным инженером проекта Иофиновым (в будущем мы даже подружились) и с Директором Гипромеза Белянчиковым, вручил им памятную записку за подписью нашего Директора, ввел их в курс дела. Они нас поддержали. Быстро сказка сказывается, но не быстро дело делается. Тут вместо министерств образовались Совнархозы, мы (Д.Ф. Савельев) напросились на приём к Председателю Совнархоза РСФСР Владимиру Николаевичу Новикову. Первый раз Новиков принял нас глубокой ночью, В.Н. – в прошлом директор нашего завода, с Савельевым они были на «ТЫ», поэтому целый час разговор шёл в ключе «А помнишь?». Новиков оказался уже в курсе проекта Гипромеза, прочитал нашу Памятную записку, Решительно встал на нашу сторону. Он набросал список заинтересованных лиц и пригласил их, вместе с нами, спустя несколько дней к себе на совещание. На совещании была создана комиссия по выработке нового задания Гипромезу на проектирование реконструкции Ижстальзавода. Во главе комиссии встал Белан, начальник отдела металлургии Госплана РСФСР, вошли членами Щиляев, Шапиро, Беленький, Скляренко, Серебряный, Нудельман, От завода – я, от Удмуртского Совнархоза – В.Е.Уткин. Остальных не помню. Комиссия работала частью в Моск ве, частью в Ижевске, задание на проектирование утвердили только в конце 1959 года. Генеральным проектировщиком назначили Ленинградский Гипромез. Целью реконструкции назвали обеспечение специальным металлом оборонных отраслей промышленности. Содержание Задания на проектирование изложу не языком оригинала – он слишком сух – а своими словами, имея в виду, что должно быть построено для реализации поставленных задач. БЛОК ЦЕХОВ ДЛЯ РАКЕТОСТРОЕНИЯ И РЕАКТИВНЫХ ДВИГАТЕЛЕЙ. В то время требовались диски из нимоников, сплавов на основе Х20Н80, диаметром до 1200мм, и мощные балки, хребёт самолетов, массой до 3 тонн. Авиаторы имели своё оборудование на Чебаркульском заводе, но маломощное. Требовалось построить кузнечнопрессовый цех, оснащенный прессами усилием не менее 10 тысяч тонн-сил, лучше 25 тысяч, и 150-тонными бесшаботными молотами. Авиаторы настаивали, что задача обеспечения двигателей дисками имеет первостепенное значение, поэтому первые движения были предприняты в этом направлении. Вновь назначенный Заместитель Директора по капстроительству Кручинин, из кузнецов, и я начали работать с авиаторами, в частности с Квасовым и Беловым. Академик Белов прославился чуть ли не на весь мир своими сверхмощными прессами. Был поставлен уникальный пресс усилием 75 тысяч тонн на Куйбышевский завод, точно такой же купила Франция. После мучительного освоения выявилось, что конструкция прессов по самой идее порочна. Невозможно и збежать деформации рабочего стола размером 40 квадратных метров. Один из сотрудников Белова по фамилии Кузько изобрел, сконструировал, и даже тайком от Белова изготовил пресс усилием 15 тысяч тонн, лишенный недостатков прессов Белова. К тому же, пресса Кузько в десяток раз легче беловских, и во столько же раз дешевле. Пресс Кузько усилием 15 тысяч т/с установили на заводе в Ступино, мы с прессом (и с автором) познакомились, пришли в восторг, но Белов встал грудью на пути признания новой техники. А куда девать пресса Белова? Проблему придумали авиаторы, они же её решили. Моторостроители отказались от турбин с огромными дисками в пользу более дешёвых турбин с дисками малого диаметра, работающими последовательно, компаунд. Оборудование для изготовления дисков малого диаметра имелось в Чебаркуле. Надобность в Кузнечнопрессовом цехе Ижстали отпала. Но это стало известно только в семидесятые годы. Для обеспечения кузнечно-прессового цеха слитками – заготовками нужно было построить электросталеплавильный цех (ЭСПЦ-2). Для обеспечения инструментом – огромный инструментальный цех. БЛОК ЦЕХОВ МЕТИЗНОГО ПРОИЗВОДСТВА. В стране не существовало мощностей по производству тонкой, тончайшей проволоки и ленты. Имевшееся производство на заводах «Серп и молот» и «Электросталь» следовало рассматривать только как экспериментальное. Производство деликатной продукции было создано. Вот, собственно, и вся задумка реконструкции. Попутно приведены в порядок некоторые цехи, оставшиеся от старого завода, практически заново создана инфраструктура, энергетика, транспорт, связь. Ещё несколько лет тому назад я бы не решился писать о принципиальных решениях реконструкции, считая их секретными. Но Россия продала свою страну Америке, от американцев секретов нет, можно говорить теперь обо всем. Вернемся к 1954 году. Полюбил я сменную работу: 8 часов напряженного труда, а потом 16 – полное расслабление, хоть трава не расти. Полюбил я свою смену, и отсюда уже никуда не хотел уходить. Тем более что, будучи в передовиках, зарабатывал на уровне начальника цеха. Только через год мне пришлось – так сложились обстоятельства, некому было работать старшим мастером мартеновских печей – мне пришлось оставить смену на Цвеленьева. Не могу удержаться, сейчас буду хвастать. Что-то в нашей смене было особенное, чего не было у других. Все наши мастера выросли. Цвеленьев стал отличным начальником цеха, впоследствии руководителем заводского масштаба. Гусев – членом союза журналистов СССР. Верховцев – главным инженером Управления в Удмуртском Совнархозе, затем – Директором ИНИИМТ, Ижевского Научно Исследовательского института металлургической технологии. Ваш покорный слуга – Главным сталеплавильщиком завода, проектантом, строителем, начальником УКСИП, Управления капитального строительства и проектирования. Человек с врожденными качествами металлурга…какие же это качества? Несмотря на наличие десятка специализированных институтов, тысяч кандидатов и докторов наук, металлургия сталеварения в то время, да и сейчас, не столько наука, сколько искусство. Плавильный мастер собирает всю доступную ему информацию, додумывает информацию, которой нет, интерполирует в будущее время (ведь процесс плавки быстротекучий) и принимает решение. Большинство мастеров постигают это искусство через годы. Слава Цвеленьев – через недели. С назначением Главным Сталеплавильщиком завода я отдалился от производства, получил административно-технические функции. Перешагнул через ступеньку начальника цеха, о чём неоднократно сожалел. Есть несколько ступенек в карьере специалиста, которые, на мой взгляд, переступать не следует – будешь неполноценным руководителем. Это старшина и командир самостоятельной части в армии, старший мастер и начальник цеха на производстве. Молодые, возьмите это наставление на заметку! История с моей диссертацией имела неспешное продолжение. Я выправил язык записки, математическую часть, отправил доктору Агееву (мы с ним вели активную переписку, но лицом к лицу ни разу не встретились). Он одобрил её, велел окончательно оформлять, будем пробиваться к защите… Годы шли. В 1957 или 58 в Ижевске состоялось всесоюзное совещание металлургов оборонной промышленности. Морозенский, Гранат, с помощью Членкора АН СССР А.М.Самарина взяли в оборот Директора НИ-13 Куприянова Федора Андриановича, почему он не допускает меня до защиты. Ф.А. возразил, что виноват только лично я, он меня не допускал в 52 году, после этого я не обращался. Это была правда. Самарин пригласил всех нас к себе в номер гостиницы «Центральная», коньяку было выпито несметное количество, благо за всё платил завод. В подпитии Ф.А. пообещал, что в будущем году все проблемы останутся позади. Мне был обещан новый руководитель (Агеев куда-то убыл), казалось бы, всё на мази,… но когда я переч итал материал шести или семилетней давности, он показался мне уже неинтересным. Вырос я, двинулась вперед техника. Записку, уже давно начисто перепечатанную и переплетенную, пришлось расшить, редактировать. Тут в моей жизни появился И.А. Серебряный, по его настоянию я позвонил Куприянову, извинился, что морочу ему голову, и от защиты отказался. И это ещё не всё. На пороге восьмидесятых годов (или немного раньше, боюсь, я уже запутался в хронологии) пошли разговоры, что можно присвоить учёную степень «по совокупности творческой деятельности». Генеральный директор наш В.С.Тарасов конфиденциально поручил мне прощупать возможность присвоения нам двоим степеней докторов наук за разработку и внедрение комплексного проекта реконструкции предприятия. Эффект реконструкции впечатляющий. Окупаемость капитальных вложений в половину года! Три Гипромеза (Москва, Челябинск и Ленинград) согласились поддержать ходатайство. Тарасов вышел на академика Целикова Александра Ивановича, говорили, что он наиболее влиятельная фигура в подобных делах. А.И. хорошо знал наш завод, участвовал в проектировании нашего оборудования, был в курсе нашей реконструкции. Якобы, он считал возможным присвоение степеней кандидатов наук, что Тарасова не устраивало. Тут начались неприятности на заводе, Тарасов потерял интерес к проблеме. Мне одному проблема не по зубам, д а и не особенно интересна. Приближался пенсионный возраст. К 1990 году в объединении «ИЖСТАЛЬ» уже было 2 доктора т.н. и около 50 кандидатов (все в институте). 1958 год. Не ожидая готовности нового проекта реконструкции завода, мы с помощью В.Н.Новикова провели через Правительство решение о строительстве комплекса 4й мартеновской печи в цехе №21, и на этой базе закрытие старомартеновского цеха. Комплекс был объявлен «Всесоюзной ударной комсомольской стройкой», я был назначен руководителем комсомольской стройки. Куратором от комсомола определили секретаря Ленинского райкома комсомола г. Ижевска Растама Заппарова. Очень интересный человек. Впоследствии он стал в звании полковника МВД главным тюремщиком Удмуртии. Приглашал меня: «Приходи, выделим тебе самую лучшую камеру»… Проектирование комплекса печи вели несколько институтов: «Стальпроект», Московский «Гипромез», Проектные институты нашего министерства (уже всех не помню). Для выработки рещения по монорельсовому пути вынужден был объехать несколько заводов, подходящий вариант нашли только после знакомства с заводом в г. Лиепая. Идею ремонтного звена потом передали Ленинградскому Гипромезу для завода «Желизара Зеница», в Югославию. Проектирование печи стало для меня первой школой работы с проектными организациями. Само строительство особого интереса и технических сложностей не представляло. И последний эпизод к этой главе, В 1958 или 59 году заместитель Минчермета Борисов побывал в Америке, и, по возвращении из командировки много и увлеченно рассказывал об американской технике, о развитии проектного дела в Америке. Может в связи к его командировкой, а может нет, состоялся Майский Пленум ЦК КПСС, посвященный механизации и автоматизации. Я «от имени и по поручению» производственников на каком-то активе расшумелся больше всех, что нам надо то и другое. Известно, что инициатива наказуема. Мне предложили возглавить «Специальное конструкторское бюро механизации и автоматизации». Взмолился, ведь я от огненной печи, в проектном деле ничего не смыслю. Упросил: На первое время начальником сделали Ланина Ефима Игнатьевича (его надо было убрать с блюминга, там назревал конфликт), меня – заместителем. Ланина со временем поменяли местами с Уткиным, Ланин стал начальником Управления Совнархоза, Уткин, ненадолго, моим начальником. Работа с В.Е.Уткиным – высшая школа для любого, ибо Уткин был универсально подготовленный руководитель, умница, аксакал. Обидно, что он скоро умер. Начальником СКБ стал я. Но я уже был другой, подготовленный. В СКБ к 70 году уже насчитывалось около 200 кульманов. При организации СКБ были допущены ошибки, об этом здесь говорить неуместно - некому на этих ошибках учиться. И вообще, на своих ошибках никто, или почти никто, не учатся. Учатся на своих успехах. В эти годы познакомился, вернее сказать, меня ближе узнал старейший металлург Миноборонпрома Серебрянный Израиль Аронович. Многие годы его наставления были словно ушаты холодной воды на мою горячую голову. Израиль Аронович пережил 1937 год. Был в команде отсидевших в тюрьме министров Ванникова и Мирзаханова, знал, чего и кого надо бояться, как себя вести. Он знал, что я чуть было не загремел в 1952 году. Ему рассказали, что я нацелился после всего этого защищать диссертацию. Что я без малейшей скромности подаю заявки на изобретения…Серебряный вызвал меня к себе и поговорил по душам. Обычно он выглядел сухим ортодоксом, бюрократом. Один на один он был совсем другой человек: умный, внимательный, толковый. О кандидатской степени и думать не моги: зачем тебе быть первым кандидатом наук на заводе? Чтобы тебе завидовали, чтобы тебе пакостили? Если ради денег, то это дело решаемое. Действительно, мне вскоре подняли должностной оклад с 2250 рублей до 2800 рублей, что с учётом премии означало прибавку вдвое больше, чем дала бы мне кандидатская степень. Прекрати критиковать главного прокатчика Гостева В.П. Это очень хорошо, что он слабый инженер: на его фоне ты лучше выглядишь. И т.п. Я отозвал диссертацию. С Д.Я.Фейдеровым мы подписали торжественное соглашение, что с того дня больше участвовать в рационализации и изобретательстве не будем. Соглашение Фейдеров положил в свой сейф, я его свято соблюдал много лет, Фейдеров иногда позволял себе вольности. Серебряный проследил, чтобы мне дали самый скромный орден (совсем без награды нельзя – это означает пренебрежение). Чтобы я по неведению не попал в списки на престижные премии. Чтобы был тише, светиться лишний раз не стоит. Надо выжить. В деньгах Главк меня никогда не обижал. Только после того, как оказался под следствием ввиду аварии на стоящемся цехе, я действительно понял что, возможно, обязан Серебряному жизнью. Вспомнил ещё один забавный эпизод конца 50-х годов. Начальник механической лаборатории завода Н.Т. Балякин написал книгу, монографию, посвященную проблеме повышения выхода годных блумов из стального слитка. Издательство запросило у дирекции Завода рецензии. Написать рецензии поручили мне, в то время Главному сталеплавильщику, и Эмилю Верховцеву, заместителю начальника ЦЗЛ. Эмиль и я действительно «съели собаку» в этой проблеме. Мы не сговаривались, даже не знали, что кто-то другой пишет отзыв, оба, почти в одних словах, написали, что работа сделана плохо, теоретические изыскания слабые, неубедительные, описания опытов, кстати не своих, а чужих пестрят ошибками и неточностями, и не рекомендовали книгу к печати. С Эмилем мы встретились у окошка кассы, когда получали гонорар за отзыв. Посмеялись, как можно выходить в свет с такой плохой работой? Брак. Но – издательство книгу выпустило, на титульном листе стояло: рецензенты – мы с Эмилем. По этой работе Балякин оформил диссертацию, защитил её и стал кандидатом т.н. а затем, через пару лет, и заведующим кафедрой металловедения. Я впоследствии пару лет, до его смерти, на этой кафедре работал. Затем кафедру возглавил профессор Генрих Павлович Иванов, очень интересный человек, с ним я чуть ли не подружился. На этом можно закончить первую часть мемуаров – «Становление личности». 1960 год. Мне 36 лет, кем только я не побывал, объездил чуть ли не всю огромную советскую страну, и, наконец-то обрёл свое призвание на всю оставшуюся жизнь: проектирование и строительство. От Уткина я перенял обычай: свои планы, намётки, статьи, главы книги в самом черновом виде представлять на критику близких товарищей. То же сделал с черновиками 1й части мемуаров. Что в мемуарах критиковать? – сказали мне. Что было, то было. Но всё же: как это так, вокруг тебя одни хорошие люди, а куда девались плохие? Где антисемиты? Где подлецы? Неужели их не было в твоей жизни? Отвечаю: были. Но хороших было гораздо больше. Плохих я старался обходить сторонкой, чтобы от них было как можно меньше вреда. В древнем Риме было такое наказание: забвение имени. Так им и надо, плохим людям: не будем о них помнить, забудем их имена. Национализм, антисемитизм мне не мешал. Я не чувствовал себя чужим, не был хуже заправских патриотов. Старался быть лучше, честней, смелей. На работе никогда не увиливал от трудностей, не считался со временем, тянул работу на себя. Если по совести - мне в жизни действительно попадало больше хороших людей, меньше плохих. Почему в моих воспоминаниях я избегаю плохих людей? Первая, важнейшая причина: воспоминания мои, своя рука владыка. Хочу вспоминать то и того, что и кто мне приятны. Вторая: мы жили в обществе, воспитанном на коммунистических идеалах свободы, равенства, братства людей. Коммунистическое воспитание создавало хороших людей. Мы верили, что «Человек человеку друг!» Нынешнее общество воспитывает эгоистов, теперь люди плохие по воспитанию, Норма теперь: «Человек человеку враг!». Всё же были в моей жизни плохие люди, подлецы, эгоисты. Одного я упомянул, Шалагинова. Был подонок Пономарёв. Были Гитлер, нацисты, Сталин, Горбачёв, Ельцин, Шарон, Нататьягу, Арафат. Плохие люди норовят пробраться к правящему рулю общества, нами руководить, нас обирать. Меня упрекнули: что ты имя Пономарёва, Натаньягу, ставишь рядом с именем Гитлера! Перефразируя великого романиста, я скажу: всем хорошим людям свойственны добрые человеческие качества. Но и все плохие, независимо от масштаба, от места в обществе, отличаются эгоизмом, пренебрежением к обществу, к соратникам. И последнее: любое явление можно трактовать с различных позиций. Говорят ещё так: глядеть на Мир с разных колоколен. Я гляжу на Мир только со своей колокольни. Полностью согласен с сердечной подругой В. В. Маяковского, Лилей Брик: «Зачем же мне спускаться со своей колокольни и залезать на чужую»? Каждый человек должен жить своим умом. Если он умный человек. P.S. Прошло ещё два месяца, получил запоздалый отзыв на первую часть мемуаров. Уж очень безапелляционно, уверенно, автор воспоминаний навешивает ярлыки «хороший человек», «плохой человек». Что, у него есть лакмусовая бумажка, или прибор, определяющий качество человека? Отвечаю: да есть лакмусовая бумажка, есть такой прибор! Это знание, это наука. Вас, дорогой мой оппонент, обманывают, когда твердят, будто есть тысячи партий, сотни теорий, множество вариантов решения общественных, социальных задач. Есть всего два варианта решения. Выбор решения и есть для меня лакмусовая бумажка, определяющая качество человека. Я не претендую на открытие, до меня об этом твердили многие, но для краткости приведу выписку из моей же монографии «Трудная дорога…»: «Каждый гражданин должен суметь сознательно определиться, решить для себя жизненную задачу: что делать, куда идти, куда податься? Задача не ахти какая сложная, имеет всего два действительных варианта решения. Первый – умножение богатства немногих, укрепление их власти, бедность или рабская подчиненность для остальных. Закрепление навечно деления общества на классы. Девиз: «СВЯЩЕННЫЙ ПРИНЦИП ЧАСТНОЙ СОБСТВЕННОСТИ». Это решение прививает нам официальная пропаганда «демократических» режимов России, Израиля, Америки, др. Оно удобно для людишек подлых, низменных, дрянных. Господ и холопствующих. Второй – социальное равенство всех людей. Бесклассовое общество. Девиз: - ещё более священный принцип «СВОБОДА, РАВЕНСТВО, БРАТСТВО». Это решение приветствуется людьми благородными, высокими, честными. Хорошими людьми. Любые третьи варианты, говоря математическим языком, имеют мнимые корни, они ложь, обман». Итак, для меня люди, избравшие первый путь – плохие. Избравшие второй путь – хорошие. Есть ещё темные, не способные самостоятельно разобраться. Этих назовём: глупые.
|