Становление личностиПЕРВЫЕ ГОДЫ ПОСЛЕ ВОЙНЫ
Приближение конца войны мы почувствовали сразу же после нового 1945 года. Артиллеристы стали получать снарядов досыта, всё чаще стреляли не по целям, а по площадям, всё реже обращались к авиации с просьбой корректировать огонь. Авиацию поставили на голодный паёк по горючему. Штатный самолёт корректировщиков штурмовик ИЛ-2 требовал на час полёта 700 литров бензина. После капитуляции немцев нам давали 5 тонн горючего в месяц на эскадрилью. Кошкины слёзы… без полётной практики быстро теряется квалификация, поэтому посыпались рапорта о переводе в части, где горючее не лимитировалось: на Дальний Восток, в транспортную авиацию, и даже в гражданскую, лесную авиацию. Нас охотно из полка отпускали в другие части, но там не очень охотно брали. Мне предложили в Тульском отряде транспортной авиации место штурмана экипажа на ЛИ-2, совершавшего регулярные рейсы в Среднюю Азию. Слетал один раз, и разочаровался. Я воспитан в морали комсомольца – ортодокса. Экипаж транспортника, помимо осн овного груза, прихватил несколько мешков кишмиша (изюма) для продажи. Кроме того, они систематически пьянствовали. Я, как говорится, «выпить не дурак», но пьянствовать не хотел. Мы друг другу не понравились, и разошлись по-доброму. Мои документы передали в Резерв Лётного состава Московского ВО, а сам я поселился в казармах резерва около посёлка Савёлово, под Москвой. Более или менее регулярно писал рапорта о демобилизации, отправлял их по команде. Попадали они нашему кадровику, капитану Куракину. Тот мне терпеливо объяснял, что есть приказ Сталина лётный состав не увольнять, кроме как по болезни. Наконец он надо мной сжалился, и записал на приём к генерал-лейтенанту Сбытнову, командующему авиацией МВО. Сбытнов принял нас сразу 12 человек, почему-то все евреи, и всем разрешил увольнение в запас. Но это было уже летом 1946 года. До того, ещё в резерве, несколько эпизодов. Все связаны с водкой. В резерве кроме водки и молодки, другого занятия не было. Тем более что кормили нас, как на убой, и денежное довольствие выплачивали. В начале войны, когда лётного состава было мало, и лётчики гибли один за другим, ввели для питания лётного состава норму №5, невероятно сытную, до отвала. После войны, когда мы уже не летали, а только мечтали о полётах, норму №5 забыли отменить. Итак, первый эпизод. Ранней весной, то ли конец марта, то ли начало апреля, случилась мне оказия, грузовичок, в Тулу, где жили мои родственники. Выехали днём. Погода чудная, тепло, поехал в одной гимнастёрке, поддев под неё байковое бельё. Обратно выехали до рассвета, подстыло, морозец…180 км на открытой всем ветрам машине. В Москве я сошёл у ближайшей станции метро и добрался до своих родственников, которые жили в Гавриковом переулке, недалеко от метро Бауманская. Дядя Юзик уже ушёл на работу, тётя Катя хлопотала о коло меня: «Бедненький, совсем окоченел», и т.п. Быстренько разогрела мне тарелку борща, достала бутылку («Юзику подарили на работе»…) и налила мне полный фужер, грамм 150, не меньше. На бутылке этикетка: «Водка». Фужер я опрокинул залпом… Глаза полезли из отбит, дыхание перехватило, я заметался по комнате в поисках воды. Тётя Катя перепугалась, решила, что отравила офицера, я же сразу понял, что в бутылке был чистый спирт, мне это не в диковинку, но чтобы неожиданно, без воды - такое впервые. В себя пришёл только через несколько минут, запив спирт борщом, а потом и водой. Другой эпизод ещё комичнее, но на грани трагедии. Наши лётчики пользовались успехом не только у женщин (говорили: «кобели из резерва»). Девушки тоже не брезговали нашими ребятами. Это вызывало жгучую ненависть к нам у подрастающих, не воевавших юношей. Как-то собрались мы, несколько человек, погулять в клуб посёлка Савёлово. От казарм идти примерно 3 км, по пути часть отсеялась. Это те, у кого были постоянные партнерши. Остались только я и старший лейтенант Вася Самохвалов, пилот бомбардировочной авиации, летавший на ПЕ-2. Я был влюблен в пикирующий бомбардировщик Петлякова, он тоже, на почве любви к чудесной машине мы и подружились. В резерве все должности выполнялись по очереди. В отличие от меня, Вася обладал тихим, покладистым характером, поэтому его загружали. В те дни он исполнял обязанности начальника штаба резерва. Дальше рассказ пойдет в двух вариантах. Мой вариант: Вася сунул в карман пистолет из сейфа начштаба, мы пошли на танцы. Там повздорили с гражданскими, нас вытолкнули из зала на улицу, накинулось десятка два парней, нам крепко попало от кулаков нападающих, блеснули ножи, но мы как-то увернулись. Наконец-то Вася выстрелил в воздух, противники наши врассыпную. Вариант Васи: Пистолет Вася сразу же отдал мне, я дрался пистолетом, бил пистолетом по головам, выбил нож из рук хулигана, выстрелил, противники врассыпную. Действительно, после выстрела мы подобрали два добрых финских ножа на земле. Хороши же мы были, если не могли вспомнить, в чьих руках был пистолет! Ещё комичнее следующий эпизод. Известно, что «На Руси веселие есть пити». Как-то мы в субботу вечером обнаружили, что у нас нет водки и, естественно, пришли в ужас. Лейтенант из БАО (батальон аэродромного обслуживания) с расположенного поблизости аэродрома истребительной авиации сказал, что его хозяйка (офицеры БАО жили на частных квартирах) из-под полы торгует водкой. Дали ему машину, деньги, он привёз пол-литровую бутылку, запечатанную бумажной пробкой. Вышло по 125 грамм на человека. Курам на смех! Наутро все четверо очнулись в Москве, в госпитале. Все потеряли сознание, блевали страшно, нам промывали желудки, отпаивали тёплым молоком. Выяснилось, хозяйка проводила эксперимент: чтобы больше заработать, она развела водку пополам, после чего каждую половинку настояла на махорке. Мы той хозяйке не мстили, но почему-то вскоре у неё сгорела изба. Бог щельму метит. Именно из резерва я съездил в Одессу (Дядя Юзик настаивал, чтобы я вернул квартиру и продал её). В Одессе познакомился со своей будущей женой. После двадцатого августа пришёл приказ об увольнении в запас. Я быстренько оформил бумаги, получил в кассе более 12 тысяч рублей, на складе полный комплект новенького зимнего обмундирования. Известно, мир не без доброхотов. Савёлово – посёлок на Волге, по другую сторону реки город Кимры, центр кожевенной промышленности. Волга в этом месте неширокая, не более 700 метров. Я несколько раз переплывал Волгу туда обратно, трудность только в том, что сносит вниз километров на 15 – 20, надо, чтобы пловцов «ловили» в нужном месте с одеждой и транспортом. Так вот, о доброхотах. Два немолодых майора посоветовали не везти в Одессу деньги, а на всю катушку накупить в Кимрах обуви. Продать с прибылью, как они уверяли, двойной! На Кимрском базаре мне понравился у одного продавца фасон дамских туфель, купил у него 18 пар, большой чемодан, сел в поезд и поехал на Москву. В то время поезд Ленинград – Москва от Савёлово до Москвы шёл 4 часа. Во всех поездах были офицерские вагоны №7, в которые офицеров впускали без билетов. Уже под Москвой разговорился с соседями по купе. Бывалый пехотный подполковник подозрительно долго рассматривал подмётки, пробовал их ногтем, потом ножом…оказалось, все 18 парт туфель были на картонных подошвах. Все полетели в открытое окно вагона. Не получился из меня спекулянт. Полупустой чемодан оставил у родственников в Москве, в Одессу уехал налегке. В чемодане была новенькая зелёная шинель (на складе почему-то сказали: английская), кирзовые сапоги, шапка-ушанка из искусственного меха, шерстяная пара гимнастёрка - бриджи. Эта одежда сл ужила мне в Ижевске ещё несколько лет. Портупею со звездой и хромовые сапоги одел на себя. Покатил в Одессу жениться. Также, без билета, в вагоне №7. Анне оставалось учиться один семестр, жалко было бросать. Одним словом, мне её не отдали. Пробыл в Одессе 4 дня, уехал к маме в Магнитогорск, чтобы вернуться за женой весной. Так и случилось: поженились мы 5 марта 1947 года. В 1997 отметили золотую свадьбу. Трое детей, 7 внуков, четвертое поколение представляет очаровательный правнук по прозвищу «террорист». Будущая тёща уговорила меня помочь её сестре Шуре доехать до Москвы. Шуре надо было по каким-то своим делам в Сталинабад. Купил ей билет в офицерской кассе. Сам ехал без билета в вагоне №7, она в общем. Отдохнул, выспался, пошёл её навестить. Она попросила солёных огурцов. Вышел на базар на станции Конотоп 2. Базар был метров на 100 позади поезда. Пока выбирал огурцы, поезд тронулся. Я за поездом, поезд от меня. Не догнал. Пока бежал, огурцы растерял, остались по одному в каждой руке. Гляжу: у своей будки стоит старик стрелочник и улыбается: придется теперь тебе догонять поезд… попробуй – через 3 километра станция Конотоп 1, там стоянка минут сорок, может, успеешь,…побежал, успел… Тёщина сестра, вместо благодарности, спрашивает: что же ты всего два огурца купил? Промолчал я. В Магнитке хотел сразу бежать в институт, но мама уговорила отдохнуть неделю. За эту неделю лишился последних денег выходного пособия. У мамы была задушевная подруга Ханина. Её муж, до войны директор школы, в войну комиссар (замполит) полка, демобилизовался майором. Весь израненный, грудь в орденах. Как и положено комиссару, первым делом явился в Горком партии, чтобы встать на партийный учёт. Там за него ухватились. Нужен был бывалый мужик на должность директора Главособгастронома. В то время это был единственный в городе магазин, где, как нам тогда казалось, можно было всё, что угодно, купить по коммерческим ценам. В первый же день Ханин не позволил грузчику магазина положить себе в карман пачку папирос. Коллектив – на дыбы! Через неделю «сигнал куда надо», ревизия, недостача 10 тысяч рублей. Ханина не стали судить, предложили покрыть недостачу. Все друзья и знакомые скидывались, кое-как собрали нужную сумму. Туда же пошли мои оставшиеся 2 тысячи. Ханин в торговле никогда не работал, считал, что можно торговать честно. Таким, как он, только учителями работать можно. Эти деньги судьба мне компенсировала. У мамы было несколько облигаций «золотого займа». Чуть позже, нам достался крупный выигрыш, после индексации 1: 10 мы получили 2500 новых рублей. Школьный завхоз уговорил нас купить с ним на паях корову. Эту корову я в глаза ни разу не видел, но до самого отъезда из Магнитки каждое утро у нас на крыльце появлялась трехлитровая банка с чудесным молоком. Число не помню, но вскоре после 1 сентября 1946 года, вечерком, пошел в институт на разведку. Страшновато, боюсь – всё забыл! Одет в военную форму, гражданского у меня, кроме носков, ничего нет. Это не шутка. Действительно, я не одевал носков более трех лет и в носках чувствовал себя неуютно, приходилось заново привыкать. Подхожу к институту, слышу музыку. Попал, как Чацкий, с корабля на бал – в здании какой-то вечер с танцами. До призыва был я изрядным «швыцарем»: сталинский стипендиат, комсорг курса, член того, член другого, спортсмен. Меня многие помнили, я - почти никого. Те, кого я мог помнить, все уже кончили учёбу, ведь в военные годы учились всего 3,5 года. Меня окружили несколько уже не девушек, женщин, которые остались работать на кафедрах, да несколько сотрудников постарше. Радость встречи была взаимной. Живой! Живые! Одна из женщин, Лиля, которой казалось, что я чуть ли не ухаживал за ней, по меньшей мере, якобы симпатизировал, оказалась теперь женой декана металлургического факультета. «Да ты его знаешь, Ваня Макаров, он поступил на первый курс, когда тебя взяли»… Убей, не помнил ни его, ни её, не замечал я первокурсников. На следующее утро явился в деканат. Вхожу – высокий, с тронутым оспой лицом, декан бросился обнимать мня. Подошла его жена, Лиля, они стал вспоминать 42 год, я вежливо поддакивал, хотя почти ничего из того, о чём говорили, не помнил. Они же вдвоём, по инициативе женской половины, решили, что надо приказом признать за мной результаты всех прежде сданных экзаменов, благо зачётки сохранились, и дать мне возможность часть предметов сдавать экстерном. «Тебе будет некомфортно сидеть за партой рядом с мальчишками!» Они чувствовали себя взрослыми людьми, я, откровенно говоря, себя взрослым не чувствовал. Решили: Приказом Директора института разрешат мне сдачу экстерном отдельных предметов, декан даст мне без ограничения направления к преподавателям, в которых фамилия преподавателя и название предмета вписывается от руки. Таких «цыдулек», напечатанных на машинке, подписанных деканом, мне вручили целую пачку, и «пошла плясать губерния». Оказалось, в библиотеке работали стары е сотрудники, с учебниками проблем не было. Занимался по 18 часов в сутки, чтобы не уснуть, всё время стоя, ходил из угла в угол, ещё бегал изредка делать лабораторные работы. С точность часового механизма сдавал зачёты и экзамены по 1 – 2 предмета в неделю. Преподаватели следили за моей работой пристрастно, но ни ужесточения, ни ослабления требований не заметил. Получил одну «четвёрку» за экзамен по «Минералогии и кристаллографии», по всем остальным предметам - «пятёрки». Ваня и Лиля Макаровы – истинные авторы моего диплома. Не выдюжил бы я сидеть 3 года за партой. С того времени трепетно отношусь к людям, работающим деканами. Настоящие отцы студентам. Пока на спринтерской скорости преодолевал учёбный марафон, Макаровы уехали из Магнитки, я их потерял. Деканом стал Гесс де Кальве, тоже милейшей души человек. Здесь, в Израиле, познакомился с бывшим, в Союзе, деканом Строительного факультета, Левитиным Михаилом Борисовичем. О Левитине тоже не скажешь иначе, как «кладезь всех добродетелей». То ли в деканы назначают только самых лучших людей, то ли общение с молодежью настолько облагораживает? По памяти, сдал за 8 месяцев 54 зачёта и экзамена. Есть какая-то неувязка в хронологии, неточность в цифрах. Через 6 месяцев я уехал жениться в Одессу, видимо, часть экзаменов сдавал уже после приезда. Итак, у меня в зачётке есть всё за 1 – 2 – 3 – 4 курсы. Я на прямой к 5му курсу и к дипломному проекту. На 5м курсе экстерн уже недопустим – остались специальные предметы: металлургические печи, производство стали, ещё что-то, не помню. В свой медовый месяц немного отдохнул, затем зачастил на завод. Ведь о своей специальности я почти ничего не знал. С 1 сентября 1947 года мне предстоит учиться, а до того, с 5 мая поступил на работу в мартеновский цех №3 Комбината. Оформили меня десятником литейного пролёта. Нечего зря на завод ходить, надо и деньги зарабатывать, ведь я уже женатый человек… Варить сталь меня учил профессор Алексей Андреевич Безденежных, изумительной души человек. Через него познакомился с Главным сталеплавильщиком комбината Яковом Ароновичем Шнееровым, с начальником мартеновского цеха №3 Ефимом Ионовичем Дикштейном, его заместителем Беляковым, начальником смены Кутновым. Все они были влюбленные в металлургию стали, фанатики сталеплавильной профессии люди, около них я тоже загорелся любовью к металлу. Кутнов с разрешения старших товарищей вызвался обучить меня всем профессиям мартеновского цеха: он перебрасывал меня на любую свободную рабочую и ИТР-овскую должность. Кутнову помогали его плавильные мастера, превосходнейшие специалисты: инженер Мочаговский и практик Дорошеко. Профессор, Главный сталеплавильщик, начальник цеха, время от времени жестко экзаменовали меня, что не знал, подсказывали. Побывал: разливщиком стали, ковшевым, заправщиком, вторым и третьим подручным сталевара, шихтовщиком, бригадиром шихтового двора, теплотехником, оператором миксера, диспетчером сме ны, помощником мастера, и, наконец, плавильным мастером. С кадрами ИТР в цехе был страшный дефицит, работать было некому, большинство ИТР, кроме сменных, трудились по 14 – 15 часов в сутки. Охотно принял этот режим. Я был единственный перспективный практикант, поэтому со мной возились, «как с писаной торбой». Второй практикант, техник Сафронов, едва 18 лет, доверить мальчишке серьёзный участок работы не решались. Кутнов готовил меня начальником смены, себе на замену, его уже ждала должность начальника цеха подготовки составов. Дикштейн попросил, даже обусловил льготный режим моей работы – учёбы условием: всё это время я должен был выполнять обязанности комсорга цеха. Согласился. Опыт комсомольской и организационной работы у меня был. С октября или с ноября 1947 года и до защиты дипломного проекта уже был освобожденным комсоргом цеха, только подменял заболевших плавильных мастеров, диспетчеров и начальников смен. В это же время по просьбе своего профессора принял участие в исследовании «Газовыделение при кристаллизации 7-тонного слитка кипящей стали», и по просьбе Я.А.Шнеерова в исследовании «Шлакообразование в период плавления на 380 тонной мартеновской печи». Позднее, во время дипломирования, оформил по материалам исследований статьи, которые были опубликованы в журнале «Сталь». Стажировка на множестве рабочих мест и ИТР-овских должностей в то время нередкая практика у Металлургов Магнитки. Такую обкатку прошел даже тогдашний Директор Комбината Григорий Иванович Носов. С той разницей, что Носов поработал в должности мастеров различных участков не только сталеплавильных, но и прокатных цехов, и закончил стажировку профессором теории металлургических процессов. И меня судьба одарила педагогической практикой. В годы войны в Ижевск эвакуировали МВТУ, Институт имени Баумана. Из него выделился Ижевский Механический институт. Когда профессора вернулись в Москву, образовался дефицит преподавателей. Я в то время работал Главным Сталеплавильщиком завода. Приказом двух Министров, нашего, Устинова, и Министра Высшего образования Елютина группе специалистов ижевских заводов поручили преподавание. Присвоили звание доцента. Вёл курсы «Технология металлов» и «Металловедение». Мне очень нравилась преподавательская работа, хотя платили курам на смех: 2 рубля 80 копеек за час (с 1961 года). Через 10 лет вынужден был отказаться. Моё горло не выдерживало 4 часа непрерывной работы. Два эпизода из преподавательской практики. Лето. Еду по делам в Москву. Вагон купейный. Захожу в купе – там уже есть майор с погонами авиатехнической службы. У нас нижние места. Входят две дамы. Мы уступаем им нижние места. Я сразу забираюсь на полку, устало вытягиваю ноги, майор остается внизу и ведет беседу с дамами. Оказывается, он представляет авиатехприёмку на Мотозаводе, и рассказывает дамам, какие чудесные стали они применяют, какие невероятные качества свойственны этим сталям. Врет без зазрения совести. Не придал этому значения, врать дамам сам Бог велел, но…в сентябре прихожу на первую лекцию и вижу: тот майор сидит в первом ряду среди студентов-вечерников. Следующей весной он пришел сдавать экзамен. Я вспомнил, о чём он рассказывал в поезде, и задал ему вопросы о свойствах стали. Четыре раза он приходил сдавать, наконец, мне позвонил его начальник, полковник, одно время бывший военпредом на нашем заводе. Будучи старшим мастером, я чем-то был ему обязан. Поставил горе-майору «тройку&ra quo;. Второй эпизод. Инспектор ЦК профсоюза захотел заочно получить диплом. На экзамене проявил такую дремучую неосведомленность, что удивил. Тоже вынужден был поставить «тройку» после настырных телефонных звонков. Впрочем, было бы несправедливо не рассказать, как рождалась моя первая научная статья. То, что сейчас опишу, выглядит, как шутка, но – клянусь! – все это правда. Собрал весь экспериментальный материал, образовался целый портфель бумаг, Написал (от руки) пояснительную записку на 130 страницах, вместе с приложениями всего более 700 страниц. Очень довольный, несу на кафедру, пытаюсь сдать профессору. А.А. к моему труду даже не прикоснулся. Его решение было ужасным (на мой взгляд): все сократить минимум в 5 раз, только тогда он будет смотреть. Про себя матерюсь, сердце кровью обливается, но делать нечего: сократил до 130 страниц. Ментор без слов, не взглянув даже, принял мой материал в качестве отчёта на кафедру. Дескать, выглядит солидно. Но для представления администрации Комбината потребовал сократить до 5 страниц. Пропущу, не буду рассказывать, как потел, как пыхтел. В журнал «Сталь» пошла статья на двух страничках машинописного текста. Подписали её около 20 человек, Мы с профессором посл едние. Меня чуть не забыли. Металлурги - люди очень трудной, огненной профессии, Труднее разве только подземные работы горняков. Во время моих одиссей, переходя с одного рабочего места на другое, я не столько работал, сколько мешал другим работать. Металлургам Магнитки я обязан поклониться в пояс. Все, с кем контачил, относились ко мне благожелательно, старались помочь, научить. В тех труднейших послевоенных условиях отношения между людьми были беззлобные, почти братские. Беляков вызвался руководить моим дипломным проектом. Шнееров подсказал несколько технических идей, которые пригодились мне через 20 лет. Единственный, кто встретил меня неприветливо – один из плавильных мастеров, Шалагинов. Жёлчый, мелочный, ничтожный человек. Позже он стал директором Петровск–Забайкальского металлургического завода. Но о плохих людях - ни слова. Сравнительно легко прошёл я все круги ада, перепробовал многие профессии мартеновского цеха. Это - благодаря отличной физической форме, которой обязан спорту. Родители, хотите добра своим детям -поощряйте их физическую подготовку. Если у вас получится. У моего отца получилось. У меня – нет. Никто из моих детей и внуков не увлекся спортом. Моя молодая жена в институте интересовалась гинекологией, что мне не нравилось. Через Горздрав забронировал для неё должность микро-педиатра в роддоме №1, что около магнитогорского вокзала. Вроде как гинекология, но дело имеет не с женщинами, а с детьми, с крошками. Позже, в Ижевске, настоял, чтобы она занималась только педиатрией. Пока жили в Магнитке, жена ассистировала при операциях доктора Смуровой. Смурова была единственный в городе хирург–гинеколог. Аборты тогда были строжайше запрещены. Аборты по медицинским показаниям делали только д-р Смурова и её ассистент. Пошел слух, что в городе появился новый абортмахер. Меня несколько раз атаковали «лица кавказской национальности», предлагали любые деньги, чтобы сделал нелегальный аборт. Не верили, что врач жена, я всего лишь металлург. Магнитогорский трамвай – одно из чудес света. Трамвайный цех принадлежал Комбинату, трамваи ходили по минутному графику. Но в часы пик вагоны были переполнены. Жена была на 5 месяце беременности, когда её так сдавили в трамвае, что случился выкидыш. Только через несколько лет мне признались, что был зародыш мальчика. По сей день жалко – своя кровинушка, дорогой мой сыночек погиб. Вторая беременность, уже в Ижевске, дочерью, протекала очень тяжко, со всевозможными осложнениями. Само рождение дочери в памяти не сохранилось. Запомнилась радость, когда я по случаю сумел купить детскую ванночку из оцинкованного железа. Ещё – как мы убегали из квартиры в каркасно-засыпных домах Соцгорода: у нашего соседа Вани Безносова оказалась открытая форма туберкулёза. Несколько месяцев, в т.ч. зимних, мы прожили в брошенной, не эксплуатируемой школе №16, что около парка им. Кирова. Затем нас поселили опять в каркасном доме. В этот раз нашими соседями была семья старого ижевского рабочего Щадрина. Чудные, милые люди. Время учёбы на 5 курсе и выполнения дипломного проекта почти не осталось в памяти. И товарищей – студентов почти никого не помню. Остались в памяти: Петя Маскаев. Инвалид после Финской войны. Вместе со мной поехал после института в Ижевск, где стал работать в химической лаборатории. Первое время в Ижевске дружили, потом разошлись. Интересна судьба его детей. Сын Алёша, в детстве его звали Алексей Петрович, был очень воспитанным, образцовым ребёнком. Жена Петра Зоя работала кассиром в кинотеатре и хотела, чтобы Алёша пошёл по киношной части. Он поступил в Ленинградский институт кино, на первом курсе спился, институт бросил и пошёл куролесить. Дочь Лена стала со временем красавицей, вышла замуж за еврея, репатриировалась в Израиль, отсюда в Америку. Валя, фамилию не помню. После института получила направление в Челябинск, на завод №500 Миноборонпрома. Сделала неплохую карьеру, к моменту встречи была начальником технического отдела. Но замуж не вышла. Марьяна Раневская. Она кончила за полгода до нас, проявила талант учёного еще в институте, её пригласили в Москву, кажется в ЦНИИЧермет. Доктор наук, умница. Овчинников Гена. Геннадий Елизарович. Единственный, с кем дружил. Серьёзный, энергичный парень. При работе над дипломом много у меня консультировался, ведь я имел производственный опыт, у него опыта не было. Остался на Магнитке, занял нишу, которую освободил я своим отъездом в Ижевск. В 1968 году был уже Главным инженером ММК. Организовал нам встречу в связи с 20ти летием окончания института. Встречу провели в комбинатском санатории на Банном озере. Очень богато и всё за счёт хозяев. Затем он стал директором Нижне-Тагильского металлургического Комбината. Ещё позже – заместителем Министра Чёрной металлургии СССР. Будучи в Москве, я надумал с ним встретиться. Позвонил в секретариат. Не соединили, но пообещали доложить. Оставил свои координаты. Поздно вечером позвонила Тамара, жена Гены. Она меня помнила, я её нет. Поговорили около полчаса. Жаловалась, счастья нет, нет человеческой жизни. Вот и сейчас Гена срочно улетел куда-то за рубеж. В следующий раз будешь в Москве, давай обязательно встретимся, посидим. Хочется вспомнить время, когда мы были молодыми…Ей так нравилось говорить мне «ТЫ», для неё это был возврат в студенческое прошлое. Следующего раза не состоялось. Геннадий скоропостижно умер. Изя Винокур. Прокатчик. Очень симпатичный человек. Неправда! Отличный человек. Сравнительно скоро стал начальником крупнейшего в стране прокатного цеха – рельсобалочного. Был у него в гостях. Приятная семья, чудесные люди. Но на комбинате ему было тоскливо, вокруг него были деловые товарищи, но не было друзей. Позднее стал начальником технического отдела Комбината. Я его след потерял. После выкидыша жена долго болела, ей рекомендовали сменить климат. Я ухватился за вакансию на Ижевском Металлургическом заводе. Предложили работу в цехе №21, так называемом «Электромартеновском». В то время в цехе было 3 стотонных мартеновских печи и 3 электропечи емкость каждая по 12 тонн. Мог пойти плавильным мастером на мартеновские печи, но счёл для себя это унизительным – на Магнитке управлял большими печами, здесь агрегаты почти в 4 раза меньше. Я был не прав, но понял это много позже. Предложили работу технолога. Не знал, что это такое, на неведомое - согласился. Оказалось, из всех новоприбывших я получил самый низкий оклад, самые худшие условия премирования, одним словом, самый низкий заработок. Но – самые лучшие условия совершенствования в профессии. Бессознательно я следовал девизу своего отца – лучше уметь, чем иметь. Отец считал, что нужно уметь работать, знать дело. Деньги придут сами по себе. Действительно, уже через 8 лет у меня оклад стал самим большим среди инженеров прибытия 1948 года. В цехе до августа 48 года работало 8 инженеров, свыше 1200 рабочих. Прибыло сразу 8 инженеров, 2 техника. Техник – технику рознь. Техники того прибытия были отлично подготовлены. Борис Капралов, Лёва Куропаткин сразу же обрели уважение в коллективе, работали очень хорошо. Капралов после 3 лет работы плавильным мастером перешёл на другое предприятие, Лёва вырос в очень хорошего плавильного мастера электропечей, а затем не менее хорошего начальника смены. Случайно, можно сказать, по глупости, вследствие несчастного случая лишился пальцев на правой руке, перешёл в Липецкий институт Вторчермета. Я там с ним встречался, его уважали. Инженеры, прибывшие в цех в 1948 году, все, кроме меня, были из Московского института. Самый видный – Свиридов Алексей Васильевич. Минуя стадию мастера, назначен начальником смены. Думаю, то была ошибка. Металлургом он так и не стал. Не знаю, как теоретических знаний, но умения работать у него не было, рабочие его не уважали. Он это понимал, посему сумел перейти на общественную работу, стал заместителем секретаря парткома. Заболел раком желудка и скоропостижно умер совсем молодым. Свиридов сразу же выделялся из нашей группы молодых инженеров. Все мы были «Коля», «Борька», «Вилька», к нему обращались только по имени – отчеству. Сразу чувствовалось, что он начальник, руководитель. Но в цехе у него дело не пошло: несколько мелких эпизодов убедило рабочих и мастеров, что А.В. не знает, не любит, даже боится горячего металла. Рабочие такое не прощают. Почти такие же трудности были в практике у Жени Гущина. Напрашивается некоторое обобщение. Нам, воспитанным в советской промышленности, кажется естественным, что руководитель производства является первоклассным специалистом в своём деле. Я бы не решился командовать даже мастерским участком, не зная дела, не умея выполнять любую работу на этом участке. С министрами я мало общался. Но заместители министров все были первоклассными специалистами, скажем, Рудаков в строительстве, Маслюков – в машиностроении. В Израиле всё не так. Мне говорят, что я отстал. Нынешнему руководителю не нужно ничего уметь самому делать. В нашем доме есть господин К. Его сын учится (уже на вторую степень) по специальности «менажемент». Мы с ним беседовали. Он говорит, что ему всё равно, чем руководить: банком, промышленным предприятием, или, извините, массажным кабинетом. Лишь бы руководить. Я такое не приемлю. Николай Егорович Васильев. Быстро и хорошо освоил электроплавку, стал одним из лучших мастеров. Вдруг – как ножом отрезало. У него пошёл брак по химанализу, т.н. «внемарочные». Парень растерялся. Николая выгнали из цеха, зам начальника цеха Огородников отправил Васильева в отдел кадров, сопроводив характеристикой, достойной юмористического журнала: «неграмотный инженер, рекомендуется использовать в Центральной заводской лаборатории». Стал ведущим специалистом на заводе по электростали. А причина массового выпадения плавок по химанализу обнаружилась только через полгода. Можно сказать, сердечная причина. Случай поучительный. В цеховой лаборатории работала смазливая лаборантка Лёля. За ней увивались несколько рабочих, молодой инженер Васильев всех обошёл, отгуляли свадьбу. Отвергнутые ухажёры мстили более удачливому. Противоположность Васильеву - другой электрометаллург, фамилию его не помню, (кажется, Абросимов). Назовём его условно «Художник». Замучил нас браком. Из-за него мне доставалось: посылали в смены его учить. Пока стоишь около – все в порядке. Только отойдешь – очередная оплошность. «Художник» действительно очень хорошо рисовал, почти исключительно обнажённую женскую натуру. Натурщицей использовал собственную жену, интересную женщину с идеальной фигурой. Его уволили, он специализировался по искусству. Вилен Гирских. Сразу же был назначен начальником установок непрерывной разливки стали. После нашего завода перебросили его на УНРС Мотовилихи. Стал в этом деле специалистом союзного масштаба. Всех инженеров сразу же поселили во вновь построенные домики в посёлке «Металлург». Мы перезнакомились, ходили друг другу в гости. Предметом тайной зависти мужчин стала жена Вилена, такая румяная, пышущая здоровьем. Через полгода выявилась причина румянца: у неё была открытая форма туберкулёза. Заразила мужа, сама вскоре умерла. Евгений Петрович Гущин. Размерами, фигурой и важностью мне всегда напоминал Пьера Безухова. Мы одно время жили рядом в Соцгороде, и частенько на работу бегали вниз по улице Карла Либкнехта до Долгого Моста, это примерно 3 километра. Бежал легко, чувствовалась тренированность. И он, и я начальную заводскую школу прошли в технологических службах, я технологом, он – сразу начальником техбюро. Из начальников техбюро он сделал мощный скачёк в начальники цеха № 22, потом – начальник цеха № 21. Карьера головокружительная. Но тут дело у него не пошло. Не знал он производства, не имел опыта работы с людьми. ( смотри выше, что сказано в отношении Свиридова). Его сняли с работы. Очень переживал. Работая в Управлении проектирования, я пригласил его к себе в качестве начальника отдела сталеплавильного производства. Он согласился, некоторое время работал. По старой дружбе, обедать в столовую ходили вместе. Беру свинину, он – творожок. Беру борщ, - он салатик. Зная его много лет, как здоровяка, я не верил в его бол езнь, думал то ли притворяется, то ли психикой тронулся. Женя скоропостижно умер от сердечной недостаточности. По сей день не могу простить себе невнимание к его болезни. Киреев Борис Алексеевич. Человек сплошных контрастов. Самый слабый из всей восьмёрки инженер, типичный троечник и зубрила, сделал самую головокружительную карьеру. Начальник ЦЗЛ, начальник ЭСПЦ-2, орден Ленина. Умел «С учёным видом знатока хранить молчанье в важном споре», Только когда он стал заместителем начальника ОТК, окружающие увидели его серость. Гурман, страстный охотник. Добрый, обязательный человек. Не назойливый начальник. Аристов Виктор Васильевич. Как мастер не состоялся. Не оказалось у него хватки металлурга. Поставили мастером ОТК. И здесь у него дело не пошло. Вытащил его в конструкторы. Стал незаменимым, очень толковым работником. За год – полтора работы новый инженерный десант повысил производство стали в цехе процентов на 20, снизил брак с 12% до 2% . О нас на заводе заговорили. Сталь в ту пору варили по Крупповской технологии, которую в средине 30х годов Тевосян привёз из Германии. Она сильно устарела, опиралась не на науку, а на рецепты старых мастеров. У меня за плечами был опыт Магнитки, в руках – книга Гельда и Есина. Все старые инструкции я, в качестве технолога, переписал заново, без особого труда добился их утверждения. Основным противником нового направления был руководитель группы в ЦЗЛ Семён Григорьевич Высотин, но меня поддержало руководство отдела Главного Технолога в лице Моисея Марковича Гуревича и его заместителя Кармишкина Алексея Феофантовича. Одновременно состоялся перевод мартеновских печей с низкокалорийного дровяного генераторного газа на высококалорийное топливо – мазут. Печи пошли веселее, горячее. Мы, молодые инженеры, за год – два приобрели в цехе добрый авторитет, встали во главе технического прогресса. Начальник цеха Паньков Леонид Демидович, из партийных назначенцев, но довольно слабый инженер, в нас души не чаял. Был конфликт с его заместителем, Огородниковым, того вскоре по какому-то поводу сняли с работы. Моими непосредственными руководителями были начальники техбюро, вначале Николай Николаевич Глазырин, по прозвищу «Скрип», затем Соломон Соломонович Альтшуллер. Ни тот, ни другой мне не мешали, считая не без основания, что они в теории отстали, нужно переучиваться. О Глазырине все сказано его прозвищем, очень уж занудный в жизни был человек. Работники смен его боялись: мог после ночной смены оставить и читать за небольшой проступок мораль в течение полутора часов. Человек он был не вредный, защищал своих от гнева начальства, но любил читать мораль. Альтшуллер побывал начальником нескольких цехов, хорошо соображал, имел опыт работы. В техбюро цеха 21 он попал по болезни, в то время после прободения язвы желудка. Не то, чтобы мы с ним подружились – слишком велика была разница в возрасте. Но мне с ним, и, смею надеяться, ему со мной, было интересно. Когда он в очередной раз заболел, как он говорил, его «загнуло», пошел навестить его на дому. Конфеты, цветы. И вдруг, приходит его жена. О, ужас! Оказалось, его жена – секретарь райкома партии Екатерина Ивановна Прохорова, которую мы, пропагандисты, очень боялись. Узнал, что она добрейший человек. И она, и Соломон, старые коммунисты, критически относились к некоторым проблемам партийной и советской жизни, что для меня было внове. Но об этом я узнал много позже. А в тот день Екатерина Ивановна, которая оказалась радушной хозяйкой, потчевала меня изумительными соленьями, благоухающим жарким, чудесным вареньем. И посмеивалась над мужем: мы пили её превосходные настойки, а Соломону из-за язвы нельзя было ни водки, ни жареного. В дальнейшем жизнь эту чудесную пару не баловала. Они разменяли свою большую квартиру, чтобы выделить квартиру сыну, остались в двухкомнатной. Когда оба вышли на пенсию, появилась потребность поменяться квартирой с дочерью, у которой было уже двое детей. Остались в однокомнатной. Для стариков – не комфортно. Обращались во все инстанции, трясли наградами – ничего не помогало. Соломон к невзгодам относился философски, Екатерина Ивановна страшно переживала и скоропостижно скончалась. Соломон дожил до 85 лет. В качестве технолога я имел роскошные условия для исследований. Не знал никаких проблем с финансированием. Любые мои затраты относились на цеховую себестоимость. Превосходная научно-техническая библиотека. Межбиблиотечный абонемент по всему Союзу. Бюро (до 7 человек) переводчиков. Службы механика, электрика, энергетика охотно выполняли мои небольшие заказы. Ижевск настолько крупный промышленный узел, что там можно изготовить любой специальный прибор или механизм. В 1949 – 52 годах принимал участие в проведении нескольких интересных исследовательских работ: «Периодический» вариант непрерывной разливки стали; вакуумирование электростали в ковше; прямое (не диффузионное) раскисление электростали; Обработка шлаком мартеновской стали; освоение слитков различных параметров; освоение различных составов люнкеритов; освоение различных марок стали; отработка технологических процессов и др. Большинство работ шли по планам НИИ или Главного технолога. В эти же годы я по собственной инициативе выполнил два исследования, представлявшие интерес для становления моей личности и, надеюсь, для металлургической технологии. «Технологическое обоснование скоростных мартеновских плавок» - так называлась брошюра, написанная мной и выпущенная Отделом технической информации завода по итогам первой работы. Нам удалось создать технологию, обеспечивающую, как минимум, 15% прибавки производительности мартеновских печей не в ущерб качеству. Небольшое пояснение. Есть большая металлургия, это металлургические комбинаты и заводы, производящие по несколько миллионов тонн стали в год, и есть малая металлургия, выплавляющая сталь в агрегатах малой мощности. Понятия «малая металлургия» и «качественная металлургия» чаще всего совпадают. В описываемые годы кумиром малой металлургии был Уральский Политехнический институт, УПИ, Свердловск. По технологии – профессор Умрихин, по теплотехнике – доцент Кокарев. Кокарев предложил свою конструкцию форсунки, которую мы после небольшой доработки приняли. Печи пошли горячее и экономичнее. С Кокаревым работал наш цеховой энергетик Казаков. Умрихинскую технологию мы опробовали, мне она не понравилась. Предусматривает работу под толстыми, хорошо уваренными шлаками, требует чистых исходных материалов, не даёт прироста производительности. Старший технолог Отдела Главного технолога Николай Александрович Анисимов пытался на печи №1 цеха 21 сварить плавку по технологии Умрихина, и получил мертвый брак по фосфору. Свой конфуз Н.А. очень сильно переживал, с ним случился инсульт, от которого он через полгода умер. Хотя я прикрывался, как зонтиком, именем Умрихина, наша технология совсем, принципиально, иная. Мы работали под очень тонкими шлаками, при неоднократном обмене шлака. Технология требует высокой квалификации мастера (ведь в мастера пришли инженеры), требует высокой дисциплины от сталевара. Зато и результаты, что по количеству, что по качеству металла – отменные. Чтобы доступно объяснить существо процесса, потребуется небольшое отступление. Я изрядный любитель книг, библиофил. В 1990 году в моей личной библиотеке имелось свыше 2000 томов. В 50-е годы все учебники по мартеновскому производству стали стояли у меня на полке, в том числе и переводные с английского и немецкого. Процесс плавки стали состоит из последовательных периодов: заправки печи, завалки шихты, плавления, доводки и выпуска металла. Во всех без исключения учебниках процесс плавления не описывался. Предполагалось, что это сугубо энергетический процесс, не интересный для технологов. И мастеров – сталеплавильщиков так учили: Ты должен проследить, чтобы качественно подготовили печь к плавке, хорошо зашихтовать, т.е. сказать, сколько каких материалов завалить в печь и в каком порядке их загружать. Когда шихта расплавиться, довести плавку до кондиции по химическому составу и температуре. Шнееров, Главный сталеплавильщик Магнитки, чувствовал фальшь в таком подходе. Он первый начал изучать шлаки периода плавления, применительно к 380 тонным печам, работающих скрап-рудным процессом. Я провел подобное исследование на 100 тонных мартенах, выплавляющих сталь скрап-процессом. По результатам этого исследования удалось начертать контуры новой технологии. Мы уменьшили количество известняка в завалку с 6 % до 3%, известняк стали давать не в средину садки, а по откосам, интенсивно скачивали первый, кислый шлак периода плавления, начинали доводку ещё до полного расплавления скрапа. Получили эффект по качеству, по производительности, по стойкости печей. Второе исследование менее показное, но интереснее с точки зрения науки. Как уже было сказано выше, в цехе, когда я туда пришёл, проходили испытания оригинальные установки непрерывной разливки стали. Нас курировал институт НИИ-13, (впоследствии его назвали -Всесоюзный Научно - Исследовательский институт материалов). Непрерывной разливкой занимались сотрудники НИИ-13 к.т.н. Л.И.Морозенский и д.т.н. И. Гранат. Иосиф Гранат подарил мне из-под полы брошюру, авторы которой Гранат и Жегалов, «Методика исследования стального слитка». Из-под полы потому, что к тому времени Жегалова за что-то репрессировали и расстреляли. И ещё брошюрку Давиденкова. Эти две маленькие книжонки стали для меня открытием, у меня, как говорится, зачесались руки. Одной из проблем металлургии является повышение выхода годных блумов из слитка. В то время отбрасывали в отходы от низа слитка 3%, сверху слитка 18%. Коллектив завода пошёл в поход за увеличением выхода годного. В голове штурмующей колонны наш Главный инженер Андрей Матвеевич Свистунов. Результаты я через несколько лет по поручению руководства докладывал на Всесоюзном совещании сталеплавильщиков в Свердловске. Искали мероприятия ощупью, требовалась теория, и мне хотелось её дать. Авторы изучали: одни – изменение свойств металла в процессе кристаллизации слитка. Другие – теплоизлучение верхней части слитка, его «прибыли». Между тем, в процессе кристаллизации слитка происходит перемещение части металла и тепла от прибыли к слитку. Это явление никто комплексно не изучал, образовалась неизученная ниша, которую я поспешил занять. Пришлось сконструировать и изготовить специальный стенд для размещения 30 самопишущих гальванометров и защиты их от теплового излучения и брызг метала. Стенд с помощь ю крана устанавливали вблизи отливаемого опытного слитка. Эти слитки после охлаждения разрезали вдоль для определения размера пустот и плотности метала. Работа по тепло- и массо- потокам между прибылью и телом слитка: - стала основой моей диссертации, - - была напечатана в журнал «Оборонная промышленность» под грифом «СС», совершенно секретно. Дело в том, что в то время нам возбранялись любые публикации, кроме как в печатных органах Министерства Оборонной промышленности. Почему-то заводская многотиражка, местные удмуртские издания, газета «Удмуртская правда» – не в счёт, печатали всё, что угодно. Ещё летом 51 года на завод приехал сотрудник (или редактор) журнала «ОП» в поисках интересных материалов для публикации. У меня была черновая заготовка для местной брошюры, сотрудник с ней познакомился и попросил у меня черновик. Через день принес и положил мне на стол несколько машинописных листов. Я поразился: смысл мой, фактический материал мой, формулы мои, а изложение – совершенно иное, новое, литературное. В таком виде статья пошла в журнал. На базе статьи я составил автореферат диссертации, который разослал предполагаемым оппонентам. В более чем 25 тысячном коллективе Ижстали я был первым, кто замахнулся на учёную степень. В 1951 году сдал кандидатский минимум. Лев Морозенский (или Гранат) увезли рукописный черновик моей диссертации в Ленинград, по их мнению, руководителем моим должен был стать д.т.н. П.А.Агеев из НИИ-13. Агеев мой материал прочитал, потребовал литературной корректировки текста, и корректировки математической части: мои формулы получены эмпири чески, нужно вывести их математически. Чтобы всё это выполнить не спеша и качественно, рекомендовал записаться к нему в аспирантуру на 6 месяцев. Я так и сделал. Подал заявление в заочную аспирантуру, что для меня было непросто. У меня было уже двое детей, стипендия аспиранта не позволяла их прокормить. Поэтому редактирование («перевод на русский язык») начал немедленно с помощью друзей семьи, педагогов. По совету ленинградцев отдал свою брошюру по скоростным плавкам аспиранту из НИИ-13 Иохимовичу, который издал её где-то за двумя подписями, а взамен выполнил для меня в несколько дней математическую часть: Там были задействованы даже какие-то ряды, а результат вышел тот же, что я получил эмпирически. По настоящему, я мало-мальски овладел литературным русским только к 40 – 45 годам. Мой родной язык, на котором я произнес свои первые слова, на котором кончил среднюю школу, на котором думал и видел сны лет до двадцати пяти – украинский. В Одессе мы разговаривали на одесском языке. Это жуткая смесь из русского, идиша, украинского и других. Затем был язык солдафона – ведь старшина ни что иное, как дореволюционный фельдфебель. Потом окунулся в атмосферу и язык рабочих горячих цехов и строительных площадок– сплошной мат. И только став проектантом, особенно пообщавшись с ленинградцами, познал литературный русский. Одновременно со мной подал заявление в заочную аспирантуру Николай Егорович Васильев. Его приняли, мне – отказали. Шел 1952 год, «дело врачей», а тут какой-то еврей нагло прется в науку. Через дирекцию завода намекнули, что сейчас выходить с просьбой о защите диссертации соискателем несвоевременно. Но неприятности только начались. Как уже писал выше, статья «Тепловая работа прибыли стального слитка» была напечатана в журнале «Оборонная промышленность под грифом «СС». У меня была 3я форма допуска к секретным документам, и читать журнал «ОП» я не имел права. В американском общедоступном журнале «Iron Age» промелькнуло сообщение, что в СССР, на одном из предприятий, предложена новая методика изучения процесса кристаллизации стального слитка. Методика позволяет рассчитывать параметры конструкции изложницы и прибыли, и сулит увеличение выхода годного на 2% (по металлургическим масштабам это многомиллионный экономический эффект, что американцев и заинтересовало). К статье очень краткое и не очень грамотное изложение методики эксперимента. Как этот материал попал к американцам, мне неведомо и по сей день. Но попал, и мной занялись ОРГАНЫ. Раскопали, что в «Истребительный отряд» не сдал оружие. Дело запахло жареным! Ведь ещё был жив Сталин! 1952 год! Было ли что-либо секретное в моей статье? Полагал, что нет. Много лет спустя, в разговоре с экспертами Миноборонпрома, вспомнив этот случай, я высказал возмущение, что у нас игрой в секретность затрудняют обмен научной информацией. Старший группы Петр Алексеевич не согласился. За рубежом только видимость доступности информации. Много ли можно понять из иностранных журналов? Вся информация под предлогом коммерческой тайны так закодирована, что из неё никакой пользы извлечь невозможно. Напротив, в советских научных изданиях наши учёные и инженеры всё излагают открытым текстом. П.А. рассказал классический пример, как Д.И.Менделеев открыл секрет состава бездымного пороха. Он собрал абсолютно несекретные документы – железнодорожные накладные, из накладных стало ясно, какие материалы идут на изготовление пороха. Действительно, опытный специалист, взглянув на генплан завода или на его аэрофотоснимок, скажет Вам с достаточной точностью, что и в каком количестве на этом заводе производят. В те годы на крупных предприятиях оборонного значения помощниками директора по кадрам работали сотрудники МВД. У нас это был неплохой человек, подполковник Червяков Михаил Гаврилович. У него уже был опыт, как следует поступать в подобных случаях. За пару лет до моей эпопеи спасли из лап МВД одновременно двух ценных специалистов: В.Е.Уткина с Нытвенского завода и Деревянко с Ижевского. Их просто поменяли местами. Местные органы МВД потеряли их, на территории чужой области искать не считали нужным. Якобы этот приём изобрел Д.Ф.Устинов. Впрочем, Кто автор – неизвестно. Недавно прочёл статью, посвященную жизни актрисы Людмилы Целиковской. Её муж, четвёртый по счёту, но, как будто, самый любимый, Каро Алабян, архитектор, автор проектов Центрального театра советской армии и Ленинского проспекта в Москве. Алабян ухитрился раскритиковать строительство помпезных зданий в Москве, за что Сталин снял его со всех должностей. Вдобавок, попал в немилость к Берии. Анастас Микоян симпатизировал Алабяну. О н лично вручил Каро билет до Еревана и сказал: «Уезжай, тогда о тебе все забудут». Так и случилось. В 1953 году Каро вернулся в Москву. Червяков по спецсвязи договорился с В.И.Беловым, замминистра по кадрам, и меня приказом Министра перевели начальником мартеновского цеха на артиллерийский завод в городок Юрга, Кемеровской области. В Юрге оказалось, что начальника цеха они уже нашли, им стал Веня Покровский. Через 2 месяца я вернулся в Ижевск, получил неплохие подъёмные, купил жене на эти деньги пианино «Красный Октябрь», изумительного звучания, себе пальто. Ведь я до тех пор ходил в своей «английской» шинели. В рассказе упустил одну деталь: По команде М.Г. Червякова, под диктовку Веры Сергеевны Фоминой я переписал свое личное дело и автобиографию, исключив из них всякие упоминания об истребительном отряде и о битве за Одессу. Меня шокировала бесцеремонность, с какой опытные кадровики обращаются с фактами биографии. Выше упомянуты имена двух интересных людей. Василий Иванович Белов, мне кажется, в кадровики затесался случайно. После образования совнархозов он стал заместителем Председателя Удмуртского Совнархоза. Мне с ним пришлось много работать, Белов оказался очень толковым инженером-литейщиком, вообще умницей. Но пил без меры. Веня Покровский, хороший спортсмен, впоследствии стал Главным металлургом Горьковского завода. Он в Министерстве прославился не только как очень толковый специалист, но и как мужчина, пользующийся наибольшим успехом у женщин. Последнему он, мне кажется, сам был не рад. В печати публикуется много материалов, описывающих поистине сатанинские способности сотрудников МВД и КГБ. Между тем, в ОРГАНАХ работали обыкновенные люди, со всеми свойственными людям недостатками, делавшие множество ляпсусов, ошибок. Когда я стал начальником Управления капитального строительства и проектирования, мою (и объединения в целом) работу контролировали сотрудники в звании подполковника: Кочергин, потом Зайцев. У моей фирмы была особенность: бюро множительных машин (ЭРА, РЭМ и другие.) Мы получали чистый спирт для промывки контактов. Начальник бюро Подгорнов клялся, что он покончит с собой, если узнает, что хоть грамм спирта пошел на контакты. Спирт расходовался только для приёма во внутрь, на промывку контактов использовали обыкновенный бензин. Чекисты-кураторы частенько забегали вечерком «на огонёк», выпить рюмочку – другую разбавленного ключевой водой спирта, закусить, чем Бог послал. А посылал нам Бог то российский сыр, то салями, то огурчики с помидорчиками, не скупился, в севышний. На Руси нет лучшего способа подружиться, как совместно распить бутылку и закусить. По моему опыту, в КГБ-МВД (я их всегда путал) служили обыкновенные люди, не демоны, не сатанисты, не киборги. Еще раз напомнили мне о несданном оружии в 1993 году, в Ор-Акиве, Израиль. Там есть отделение объединения ветеранов войны и труда. Возглавлял отделение некто Владимир Гольдман, в прошлом полковник милиции. Он, полагаю, навёл справки в центральных архивах о моём прошлом и публично обвинил меня, что я вышел из боя и не сдал оружие. Я полез в бутылку. Меня, по предложению Гольдмана, со скандалом исключили из состава членов объединения. Мне кажется, за всю историю союза ветеранов это единственный случай исключения. Признаюсь, я с симпатией относился к своим кураторам, офицерам МВД-КГБ. Но Гольдман – страшный человек. Всю войну он подвизался в качестве секретаря военного трибунала, судил проштрафившихся солдат, отправлял их на смерть. Получил больше правительственных наград, чем боевые командиры. И полковничьи погоны! Помимо публикации в американском журнале, у меня было вскользь ещё два контакта с Америкой. 1958 год. К нам приехала на завод делегация чехословацких металлургов. Мне, в то время Главному Сталеплавильщику, поручили их сопровождать. Они попросили продемонстрировать им плавку стали марки 18ХГТ на 100-тонной печи. Плавку вёли я и мастер Шарифуллин, им моя работа понравилась. Во время банкета, один из чехов, взяв с меня слово не выдавать его, сказал, что у него тесные связи с американцами, и те просили его подобрать опытного, но молодого советского металлурга для работы в американской фирме. Обещал подъёмные 50000 долларов, и такой же оклад на первый год работы. Я отказался по идеологическим соображениям, Кроме того, боялся, что это провокация. В 1972 году в Одессу приезжал двоюродный брат жены из Америки. Его отец, т.е. её дядя, имел там свое дело, большой дом, к тому времени уже умер. Брат предлагал нам выехать в Штаты (в то время это было несложно), он отдаст нам часть дома. Жена ездила в Одессу на встречу с ним, склонна была принять предложение. Я вновь отказался по идеологическим соображениям.
|