Становление личностиЮНОША СТАНОВИТСЯ МУЖЧИНОЙ
В средине июля мама заболела. Она перестала выходить из дома, хотя меня уверяла, что всё будет хорошо. Я дома почти не бывал, только заваливался под утро поесть и поспать. Приходили друзья родителей, приносили маме еду, но они один за другим покидали Одессу. Заехал лейтенант из подчиненных отца, ему мама призналась, что у неё брюшной тиф. От меня она скрывала. Отец тут же написал письма мне и директорам двух институтов, где он работал, и в котором я учился, с требованием немедленно эвакуировать маму из Одессы. Директора его знали и уважали, как коллегу. Письма пришли, думаю, 7 или 8 августа, Директор института связи послал за мной посыльного, тут же выдал мне справку, что я отчислен из института в связи с выездом в Тулу. Другая справка – что я освобожден от службы в истребительном отряде в связи с болезнью матери. О несданном оружии никто не вспомнил, о судьбе остальных бойцов отряда тоже разговора не было. Мне выплатили стипендию за полгода вперед. Поезда уже не ходили, пароходы брали с боя, учёные фармацевты, кто хотел, уже уехали. Остались самые неприспособленные к жизни. Директор фармацевтического отдал нам последнюю оставшуюся у института лошадь (надо бы сказать «клячу», но из благодарности скажем всё же «лошадь»). На телегу сложили по 20 кг груза на семью, продуктов дней на десять из запасов институтской столовой. (Купить уже ничего нельзя было). И, как особую ценность, 20 литров чистого, медицинского спирта. 16 августа, держась руками за телегу, 14 женщин и двое мужиков, я в качестве возницы и один старенький профессор, вышли из Одессы. Взяли направление на Николаев. В дороге имели две ночёвки под открытым небом. На второй день мою маму пришлось посадить на телегу – идти она не могла. Кое-кто пытался возражать, но я показал характер. Кроме меня, никто управлять лошадью не умел. В экстремальных условиях подтверждается правило: «Лучше уметь, чем иметь!» Ночью подошли к переправе через Буг. Переправа понтонная, узкая, движение только в одну сторону, к Николаеву. В очереди на переправу стояли воинские части, танки, автомашины, беженцы. Мы пристроились со своей телегой в хвост очереди. Светло, как днем. Над переправой постоянно висят десятки навешанных немецкими самолетами САБов, светящихся авиабомб. Переправу непрерывно бомбят но, странное дело, не попадают. Может быть, благодаря сильному огню зенитных пушек и пулемётов, может быть из-за низкой квалификации немецких лётчиков. Советской авиации, «Сталинских соколов», не видно. Мы вскоре убедились, что наша очередь на переправу, в лучшем случае, дойдет через несколько суток. На наших глазах сбросили с моста в реку танк, у которого заглох мотор. Женщины решились на прорыв. Они взяли спирт, и пошли к генералу, командовавшему переправой. «Международная валюта» сработала мгновенно: генерал согласился пропустить нас по одному слева от танков, но без телеги. Я отпустил лошадь, которая дрожала от страха, она умчалась в ночь…Вещи, кто сколько мог, забрали с собой, продукты раздали красноармейцам, которые стояли в очереди на переправу голодные. На другой стороне Буга группа уже не собралась. Все разбрелись. Нас с мамой подобрал какой-то военный грузовик, и рассвет мы встретили уже в Херсоне. Там из сообщений радио узнали, что немцы форсировали Буг, и кольцо вокруг Одессы 19 августа сомкнулось. Как переправились через Днепр – не помню. Вечером были уже в Цюрупинске (местные жители упорно не признавали новое название посёлка, говорили «Алёшки»). Перед войной строилась стратегическая однопутная дорога Цюрупинск – Джанкой. Дорога не была сдана в эксплуатацию, но служебные поезда время от времени ходили, подвозили материалы для стройки. Примерно через сутки такой поезд из двух теплушек и нескольких платформ нам подали. Маму я разместил в теплушке со всем возможным комфортом, сам занял позицию на соседней платформе. Медленно, медленно двинулись. Именно медленно. В Одессе мы видели только мощные локомотивы серий ФД и ИС, здесь же нас потащил какой-то крохотный паровозик, возможно, даже «кукушка» времен гражданской войны. Мигом уснул. Часа в 2 или 3 ночи (часов у меня уже не было, как и вещей, всё растерял), меня разбудили. Разошлись рельсы, и поезд остановился. Неосторожные огни привлекли внимание двух «свободных охотников», «Мессеров», которые, как на учебном полигоне, безнаказанно нас поливали огнем из пулемётов, и забрасывали мелкими бомбами. Теплушки сразу загорелись, народ врассыпную. Множество раненых, есть убитые. Вопли, стоны, плач… Маму и меня Бог миловал. Самолёты израсходовали боезапас и больше не вернулись. Лишь к средине следующего дня подошёл аварийно-восстановительный поезд с рабочими и санитарами, и лишь к утру 21 августа мы были в Джанкое. Ничего не пишу, что мы ели, что пили. Ничего не ели, ничего не пили, просто нечего было. Только в Джанкое на эвакопункте нас обмыли, накормили, одели (вокруг – масса брошенных вещей) и посадили в состав теплушек, который направлялся якобы в Тулу. Мы просились в Тулу, к родственникам отца. Через 25 дней состав разгрузили, вместо Тулы, на станции Агаповка, под Магнитогорском. Удивляет в этой истории – после ночной бомбёжки у мамы болезнь, как рукой сняло. На эвакопункте в Джанкое она впервые за месяц нормально поела, напилась чаю и отлично поспала на голом полу, не слыша ни шума, не чувствуя яркого света. Как спят здоровые люди. О первых днях в Агаповке, о чудесных людях Цирюльниковых я рассказал в Приложении к «Трудной дороге к добру и справедливости». Отъелись, отдохнули. Мама (уже здоровая!), пошла в местную школу, где её сразу же приняли на работу и дали ей комнатку при школе. Мужчин, одного за другим, забирали на фронт, и мама вскоре стала заведовать этой школой. Через недельку, не раньше, пошёл в Военкомат, ибо считал себя бойцом народного ополчения. Меня отправили домой до совершеннолетия. Недорослей – добровольцев в 41м не брали – некому было с ними возиться. В Одессе я закончил 1й курс радио факультета. На груди, в специальном мешочке с документами, сохранил зачётку. Здесь вуза подходящего профиля не было, были только Горно–металлургический и Педагогический. Последний меня не привлекал, в горном деле и в металлургии я ничего не смыслил. Совершенно случайный человек рекомендовал мне специальность «Мартеновское производство стали». Как оказалось, удачно, «огненная» профессия пришлась мне по душе. Написал заявление, был принят, и сразу же, автоматически, получил бронирование от призыва. Что такое сталь для войны, власти понимали. В группе сталеплавильщиков было всего 8 человек, 6 девушек и двое мужиков – я, недоросль, и второй – полуинвалид, для войны непригодный. Занимались по 10 часов лекций, лабораторные – после занятий. Самая большая трудность была – прокормиться. Хлеба давали по 400 грамм, кроме хлеба, без ограничения, талоны на щи. Помню, сливали со щей воду, и из 40 порций делали одну тарелку капусты… Думаю, протянул бы ноги на такой кормёжке, если бы не одесская смекалка. Организовал бригаду грузчиков «Ух!». Мы разгружали дрова и любые пищевые продукты, оплата, как правило, натурой. Как-то своровали мешок сахара, потом нашли дорогу на элеватор, грузить пшеницу. Когда работали с зерном, завязывали брюки внизу и, простите за натурализм, между кальсонами и брюками засыпали до 5 кг пшеницы. Пшеница варилась целые сутки, но кутья получалась отменная, особенно с ворованным сахаром. 8 человек сталеплавильщиков естественно поделились на две подгруппы: четверо были местные, имели в Магнитке родителей, огороды, голод им не грозил. Они сразу от нас отделились. Грешен, никого из них не помню. Другая четверка – эвакуированные: еврейка Долли Любарская, хохлушка красавица Ляля Мирошниченко, и невероятно трудолюбивая Валя Мадьярова держались около меня, всячески мне помогали, я был их кумиром. Нормальная дружба и взаимопомощь военных лет. Хорошо дружили. Был единственный парень в группке, и, естественно, «первый парень на деревне». Теперь, через много лет, понимаю, что в нашей группке сложились отношения, подобные тем, что были в 10 «а» классе, всеобщей влюбленности. Девчонкам было по 19 – 20 лет, мне не было и восемнадцати. Я был сгусток мышц, спортсмен, женщины, после истории с Галиной в спортлагере, вызывали у меня отвращение. Но мне нравилась Ляля, я был в неё платонически влюблен. Все трое девушек были влюблены в меня, боюсь, не платонически. Они были уже в в озрасте любви, другого объекта для любви у них поблизости не было. Тем более что с некоторого времени я стал их кормильцем. Когда меня призвали, компания распалась. Окончила институт, перенесла все лишения, только Мадьярова. Долли сбежала из Магнитки при первой возможности на Украину, кажется в Днепропетровск. Пока я учился в Сухом Логе, писала мне, потом меня потеряла из виду. Ляля с голоду вышла замуж в деревню, вскоре развелась, ещё до конца войны умерла. Мой уход был для них трагедией, классической трагедией потери кормильца. Жил я в общежитии на Доменном участке. Моими партнерами по комнате были, последовательно: Дашкевич, сын секретаря Обкома партии из Днепропетровска. Классный игрок на бильярде. Мы с ним пробовали зарабатывать игрой на бильярде. Получалось. Зиновий Потягайло. При таких имени – фамилии настоящий местечковый еврей. Гецель, беженец из Польши. Знал 8 языков. Очень интересный человек. К новому году меня взял в свой коллектив членкор АН СССР Левинсон, мы, по ночам, делали для него расчёты к проекту механизации горно-рудного управления. Работа оказалась настолько удачной, что всем основным её участникам выдали, в порядке поощрения, «рабочие» карточки. Где-то к марту мне присудили «Сталинскую» стипендию, 500 рублей. Всего на институт дали две таких стипендии. Кроме работы у Левинсона, поставили в заслугу сплошные пятёрки в зимнюю сессию и первую премию, которую получил на каком-то конкурсе в Москве за работу по философии. 500 рублей – не велики по тому времени деньги. Рыночная стоимость буханки хлеба. Но Сталинская стипендия давала некоторые льготы, право на дополнительные, «литерные» талоны на питание. Как стипендиату, выдали талон на брюки, вот была радость! Могу сказать, что с того времени и поныне я больше не голодал. В Магнитогорске того времени собрался цвет профессоров металлургических ВУЗов Украины – я об этом рассказывал в предыдущей книге. С весны и всё лето мы не учились – работали на полевых работах в колхозе имени Сталина, Брединского района, Челябинской области. Наш институт числился шефом этого огромного колхоза. Впервые в жизни увидел такие просторы полей – десятки километров в любую сторону. Трое студентов стали трактористами. Эстонец Эдгар, эстонцев в армию не брали, я, третьего не помню. С Эдгаром мы подружились, он был сильнее в механике, иногда помогал мне советом. Я же знал только мотоцикл, устройство колёсного трактора СТЗ-ХТЗ изучил прямо в поле по книге и по натуре. Трактор стоял брошенный в поле, в нерабочем состоянии. 2 дня я его ремонтировал, и, о чудо! Он поехал! Воистину, «свежо предание, но верится с трудом!» Трактористы работали по 20 часов в сутки, перерывы были только на заправку машины. Пока заправщики заливали топливо, мы кормились прямо в поле. Крепко маялись с качеством горючего. Нам полагался керосин, а привозили то газойль, а то и дизельное топливо. Давали на целый день для заводки двигателя пол-литра бензина, поэтому мы боялись остановки мотора, не останавливали его весь день. Кормили трактористов без ограничения, но скверно. Единственное блюдо – «затируха» - мука с кипятком. Без жира, даже соли в обрез. Хлеб превосходный, белейший, дрожжев ой, без ограничения. Можно сказать, питались только хлебом и водой. Радовались, когда заправщики привозили в поле кипяток. От холодной воды съёживались желудки. Как-то утром, мы уже сделали по два круга, приехали в поле председатель и парторг, собрали трактористов и прицепщиков. Всего несколько минут посвятили положению на фронте, текущим задачам. Предложили нам высказаться. Все мы в один голос: работаем тяжко, топливо скверное, приварок отвратительный. Председатель пообещал добавить по 250 грамм бензина на день, и с завтрашнего дня улучшить питание. Дескать, вы у меня бригада передовая, вы заслужили… Действительно, на обед привезли кулеш – от мяса ложка в миске стоит! Мясо нежное, вкусное, цвет слегка красноватый. Пир продолжался целую неделю, и – как отрезало: снова пустая затируха. В следующий приезд Эдгар спросил председателя, почему он перестал выделять трактористам мясо, в чём мы провинились? Тот ответил: Что ты думаешь, одного жеребёнка вам на год хватит? Вот и выявилось происхождение мяса: волк задрал жеребёнка, сам пообедал, и нам досталось. Когда Эдгар узнал, что неделю питался кониной, его рвало, выворачивало. А мне мясо молодого жеребёнка понрави лись. Из колхоза я послал ещё один рапорт, просьбу призвать меня на фронт. Мне было совестно: отец воюет, все мои одноклассники воюют, я один прохлаждаюсь в глубоком тылу. С полевых работ я вернулся уже не в Агаповку, и не в общежитие, а в Магнитогорск. Маму назначили директором Магнитогорской средней школы № 5, что на «Доменном» участке. При школе большая, удобная директорская квартира. Перечитал предыдущий абзац, и подумал: к чему лукавить? Появилась ещё одна причина, кроме патриотизма, заставившая меня срочно проситься на фронт. Приобрел смертельного врага в лице комсомольской активистки, студентки 3 курса горного факультета Кати Мурзиной. …Август. Жарища. Убрали пшеницу, пахоту под озимые только начали. Базировались на зимнем полевом стане. Добротная большая изба, Склад горючего, походная мастерская, и несколько крытых токов и складов с зерном. Первую ночь легли в избе. Спать невозможно: жарко, клопы свирепствуют. Колхоз выдал нам в качестве спальных принадлежностей серые матрацные мешки. Под мешки бросали солому, в них забирались нагишом. С устатку сразу уснул, но вскоре вскочил, не выдержал поединка с клопами. Прихватил свой мешок и перебрался в крытый ток, ветерок, приятно. Не успел уснуть, гляжу, ко мне в мешок забирается Катя, тоже нагишом. Её мешок на зерне рядом. Для чего она пришла, объяснять не надо. Мне стало противно, я её выгнал. Долго не мог уснуть, «кипел мой разум возмущенный». Наутро Катя исчезла со стана. По возвращению в институт начала атаку на меня. Такой-сякой, Сталинский стипендиат, а работал из рук вон плохо! Морально неустойчив, переспал чуть ли не со всеми бабами в колхозе. Пьянствовал, и т.п. По и нституту пошло шушуканье. Меня вызвал директор, профессор Огиевский, очень деликатно просил не допускать нехороших поступков, дескать, ты на виду! Комитет комсомола готовился меня заслушать. Оказался в положении оправдывающегося. Очень невыгодная позиция. В моих воспоминаниях наложено жёсткое табу на женщин. Ни – ни! Но может быть без персоналий, только в общем виде? Многие мужчины говорят, что им нравятся женщины определенного типа, кому-то блондинки, кому-то другие. О себе не могу сказать, какой тип женщин мне более симпатичен. Но точно знаю, какие женщины вызывают у меня сексуальное отвращение. Я называю их «феномен Кати Мурзиной». Это сверхактивные общественницы, невысокие, крепко сбитые, спортивные дамочки. Претендующие на власть над мужиком. Женщина не должна властвовать. Сила женщины в её слабости. Но катимурзинский синдром - частое явление в среде прекрасных дам. 19 ноября 1942 года, дату запомнил крепко, это День артиллерии, утром мне принесли повестку: в 16.00 быть в военкомате, «имея при себе»,…как положено. Через полторы суток мы уже были в посёлке Сухой Лог, это между Свердловском и Богдановичами. Здесь тогда размещалось Одесское Артиллерийское училище большой мощности. «Большая мощность» относится не к размерам училища, а к артиллерийским системам, которые в училище изучали. Это так называемая артиллерия резерва главного командования, АРГК, в основном пушки-гаубицы калибра 152 мм, гаубицы калибра 205 мм, и ещё более мощные. Серьёзный разговор о войне у нас впереди, целый раздел воспоминаний планирую посвятить размышлениям и событиям военного времени. Здесь – только отдельные забавные эпизоды. Зимой 1942-43 годов, в конце февраля, в училище проходили учебные стрельбы. Принимали участие только т.н. «отличники боевой и политической подготовки», в т.ч. ваш покорный слуга. Стрельбы начались в 5 часов утра, затемно. Утро тихое, морозное. Каждый курсант имел право на 3 выстрела из пушки калибра 122 мм. Цель – едва видимый блиндаж. По жребию, я стрелял седьмым. Командир взвода, лейтенант Анищенко, на правах учителя, стоял рядом с руководителем стрельб, и записывал в свой планшет сведения по каждому выстрелу. После того, как отстрелялись 5 курсантов, лейтенант замерз, отдал планшетку мне, я был у него тогда помкомвзвода, и пошёл в землянку греться. Начальник училища генерал Полянский обещал тому, кто покажет в стрельбах лучший результат, хромовые сапоги. Нужно ли говорить, что они достались мне! Ведь в отличие от других стреляющих, я имел на пристрелку не 2 снаряда, а целых 20: 2 своих и 18 выстрелов предшественников…Своим третьим снарядом разнес блиндаж вдребезги.. Когда, спустя несколько дней, Анищенко проболтался, что я воспользовался его записями, руководитель стрельб полковник Бордюг встал на мою защиту. Если не за точность стрельбы, то за смекалку, сказал он, приз выдан заслуженно. Увы, сапоги те как пришли ко мне «на халяву», так от меня и ушли. Дело было так: моего отца летом 42 года отозвали с фронта и послали в Главный химический полигон Красной армии, который размещался в Шиханах, вблизи Куйбышева. Ему поручили продолжить работу, которую он выполнял с профессором Добросердовым перед войной в Одессе. Профессор к тому времени уже умер. В конце июня, или в первых числах июля 1943 года, на полигоне произошла какая то авария, при которой погибло, как мне сказали в госпитале в Саратове, и подтвердил кладбищенский сторож, более 200 человек, в их числе и мой отец. Получив извещение, мама поехала ко мне в училище, благо это недалеко, и обратилась к командованию с просьбой дать мне двухнедельный отпуск, чтобы я съездил на место гибели отца, похоронил его, как следует. Ко мне в училище относились хорошо, я был уже старшиной. Дать отпуск они не имели права, предложили ещё лучший вариант: командировку в Покровск – Приволжский (Энгельс), это через Волгу напротив Саратова. Мн е поручили сопровождать на ремонт мощный тягач «Ворошиловец». Дали карабин, 30 патронов, новую шинель. В поездке - множество невероятных приключений. В Свердловске ночевал в офицерском общежитии на улице Малышева. Сержантов и старшин туда принимали, если есть свободные койки. Огромный зал, коек на 80 – 100. Меня научили: чтобы не остаться без обуви, босым, надеть сапоги на ножки кровати, Я так и сделал. Ночью меня, спящего, подняли вместе с кроватью, забрали хромовые сапоги, взамен под кровать бросили драные ботинки с обмотками. На станции Свердловск торчал почти сутки. Пошел к диспетчеру. Женщина. Попросил её отправить мой вагон скорее. Она сказала, что положение трудное, но попробует. Всё-таки, просит солдатик. Сел на пассажирский поезд и уехал в Магнитогорск, повидаться с мамой, с друзьями. Диспетчер прицепила мой вагон к составу «литер К», нефтеналивной порожняк. Через сутки я приехал на узловую станцию Карталы, где узнал, что мой вагон проследовал через Карталы два часа спустя того времени, как я был в Карталах на пути в Магнитку. Таким образом, я отстал от своего, «охраняемого мною» груза, более чем на сутки. Имея уже некоторый опыт, что всё воруют, в Карталах завернул свой карабин и боезапас в шинель, тщательно увязал верёвкой и сдал в камеру хранения. Свой «охраняемый» груз я так и не догнал. Когда добрался со многими приключениями до Покровска - Приволжского, мой тягач был уже на площадке ремонтного завода, в плачевном состоянии. Срезали кожаные сидения, сняли электрооборудование. Непросто было сдать его по акту в ремонт, но эту проблему решил. В Карталы вернулся на 32 день. Мой сверток с оружием уже передали на реализацию, как бесхозный, но развернуть не успели. Отдали мне без возражений. Отцу поставил простейший памятник, стальную крашенную пирамидку со звёздочкой на одной из безымянных могил. Их, похороненных 4 июля, было целое поле. Тогда ещё хоронили не в братских могилах, а по одному. Ближайшим моим другом в артиллерийском училище, да и потом, после демобилизации, был Гриша Топаз. Изумительной доброты и талантов человек, слабо приспособленный к жизни. Он, единственный во взводе, дважды серьёзно обмораживался. Первый раз поморозил ноги. Был учебный марш-бросок на 125 км. Довольно крепкий мороз. Я лично проверил, чтобы каждый курсант, кроме двух пар портянок, завернул ноги в 4 слоя газеты. То же сделал себе. Всю дорогу никому не разрешал останавливаться, кроме как по команде и в укрытии. Гриша пользовался всеобщей любовью, и сумел избежать моей опеки. Комбат дал ему валенки, в пути он сумел забраться на телегу. Он был единственный, кто поморозил ноги. Второй случай. Гриша стоял на посту у штаба, в центре посёлка. Опять таки, крепкий уральский мороз. Мимо штаба шли девушки. Гриша решил пофорсить и поднял уши ушанки. На другой день вместо ушей у него были два огромных лопуха. Гриша был тщедушного сложения, но имел чудесный, сильный, даже мощный голос, тенор. Всеобщий любимец, к тому же обладал чудесным, добрейшим характером. Запевала в строю. Любимые песни были из репертуара Петра Лещенко, которые Гриша пел в темпе строевой песни. Наш командир дивизиона, майор Добровольский, заслышав «Татьяну» или «Софочку», подавал команду: «Отставить толстозадую»! Гриша переходил ненадолго на «Солдатушки, браво, ребятушки»…Как только начальство скрывалось за углом, вновь слышалось: «Софа, я не стану врать, готов пол жизни я отдать, чтобы тебя, Софа увидать»…Такая игра нравилась и нам, и нашим командирам. Отобрали наиболее успевающих и крепких здоровьем курсантов для переучивания на лётчиков - корректировщиков артиллерийского огня. Гриша в их число не попал. Его выпустили лейтенантом, сразу на фронт. Воевал хорошо, войну закончил командиром батареи. Перед самым концом войны потерял левую ногу. Осел в Каменск-Уральском, окончил институт, женился, работал на Уральском алюминиевом заводе заместителем главного конструктора. Последний раз я у него был в 1977 году, через год прилетел уже на похороны. Мы с Гришей дружили до последних дней его жизни. Его невозможно было не любить. Нежная, открытая, смелая душа. Еще один эпизод. И у Гриши, и у меня в молодые годы были роскошные шевелюры, оба к 45 годам обзавелись плешинами. Неприятно, но куда денешься? Грише, как инвалиду войны, и человеку со слабым здоровьем, ежегодно давали путевки в санаторий, он по пути непременно заезжал ко мне. Оба почти лысые, подтрунивали друг над другом. И вдруг – Гриша приехал с причёской, почти как 10 лет назад. Оказалось, он воспользовался пастой Сульсена, и у него заново выросли волосы! Я послал нарочного в г. Николаев, мне привезли 10 тюбиков чудо – пасты. Волосы у меня не выросли, но выпадать перестали, Трудно остановиться, настолько насыщенная событиями была жизнь. В отличие от артиллерийского училища, в авиационном упор делали на качество обучения. Специальность лётчика-корректировщика одна из опаснейших. Нам говорили, что, по положению, за 10 боевых вылетов корректировщику полагается в награду звезда Героя Советского Союза. Ни один корректировщик до Звезды не дожил. Летом 1944 года сделал первое в своей жизни изобретение. Устав лётной службы предписывал для учёта влияния ветра на курс самолёта пользоваться прибором по названию «Ветрочёт». Это алюминиевый сектор, весом более полкило, с двумя подвижными частями. Ветрочёт приходилось брать двумя руками, операция определения угла сноса длилась 30 – 40 секунд. Эти 30 – 40 секунд многим стоили жизни. Пилот на это время терял наблюдение за воздухом, лишался управления курсом и огнем. Было ясно, что этот прибор придумали не лётчики, а математики. Мы предложили вместо неудачного прибора простые, легко запоминаемые таблицы, которые позволяли определять угол сноса мгновенно, не выпуская из рук штурвал. За мной, автором идеи, сразу же закрепилось прозвище «Ветрочёт». Я был, по-видимому, единственный в гарнизоне обладатель библейского имени Абрам. Это неудобно, товарищи стали звать меня Сашей. Так родился псевдоним Александр Ветрочёт, которым с 1944 года я подписываю свои литературные опыты. Поучительна предыстория изобретения. Было принято «погоду» определять дважды за день: в 6 часов утра и в 16 дня. В это время выпускали шар-зонд для определения скорости и направления ветра на разных высотах, кроме того, вылетал самолёт для разведки облачности. Предполагалось, что в течение 10 часов ветер изменяется незначительно. Меня возмущали частые ошибки в прокладке курса, особенно при полете на малых скоростях. Все старались летать по земным ориентирам. При попытках лететь т.н. «слепым полётом» оказывались далеко от того места, куда нацеливались. Упросил нашего метеоролога, «бога погоды», запустить один за другим, с интервалом 10 минут, два шара – зонда. Оказалось, что за 10 минут направление и скорость ветра, особенно на больших высотах, существенно изменяется. Следовательно, высокая точность расчётов, присущая прибору «Ветрочёт», не нужна. Нужна быстрота. Второе наше предложение по повышению результативности стрельбы из турельных пулемётов Березина (УБТ, калибр 12,5мм) изобретением не признали. Сказали, что оно относится к организационным мероприятиям. Было обидно. Ведь точность стрельбы повышалась в несколько раз. В военной службе мне крепко помогала хорошая физическая подготовка. Образование (2 курса ВУЗа), не помогало, но вроде бы и не мешало. Законченное высшее образование, как свидетельствуют известные мне примеры, мешало его обладателям. Не зря Губерман говорит, что, «чем больше в голове у нас извилин, тем более извилистая судьба». В нашей батарее служили два человека с высшим образованием: Соболев и Михин. Соболева я знал слабо, а с Михиным, можно сказать, дружил. Михин был из когорты известного конструктора прямоточных паровых котлов Рамзина. Классный боксёр легкой весовой категории. Оба, и Соболев и Михин, несмотря на все усилия спасти их, попали в штрафные роты за систематические самовольные отлучки. Бегали на свидания к женщинам. Мой ближайший друг в авиационном училище Лёва Тищенко. Перед войной окончил 4 курса Ленинградского не то корабельного, не то водного института. Мы были как Пат и Паташон: Лёва долговязый астеник, я – коротышка, «квадратько». Со мной не демобилизовался, остался служить, выбрал Дальний Восток. Дослужился до штурмана полка, штурман 1го класса. На Дальнем год службы засчитывался за три, на пенсию можно было выйти по выслуге условных 25 лет. До пенсии оставалось совсем немного, повздорил с начальством, в поисках правды. Его уволили без пенсии. В 1954 или 55 году я встретил его на причале катеров в Сочи. Он подавал «конец», канат для швартовки. Мы уже были старше, поэтому служба и учёба в корректировочном отряде прошла буднично, меньше забавных эпизодов. Ребята вовсю бегали в увольнение, гуляли с девчатами. Для этого не требовались самовольные отлучки, почти всегда и без большого труда можно было получить увольнительную. Вообще, порядки в авиации были значительно свободнее, чем в артиллерии. Кроме Лёвы Тищенко, хорошо подружился ещё с несколькими курсантами. В частности, было у нас два фронтовика, они пришли к нам старшими сержантами, первое время казались мне чуть ли не стариками. Корнилов, по национальности якут, был интересен тем, что, будучи стрелком-радистом на самолёте СБ-2, вынужден был выполнить прыжок с парашютом методом «срыва». Метод заключается в том, что парашют раскрывается прямо в самолёте и человека выносит из кабины потоком воздуха. Теперь в таких случаях используется катапультирование. Упаси Вас Бог прыгать методом срыва! Корнилова ударило о борт кабины и сломало ему позвоночник. Он пролежал в госпитале больше полугода. Других ударяет о хвостовое оперение с такой силой, что к земле опускается уже труп. Яловик, белорус, хороший товарищ, имел уже несколько наград, никогда этим не хвастал. Ко мне благоволил, но дважды оказал мне медвежью услугу. Первая: Мы выполняли учебную задачу на аэрофотосъёмку. Самолёт ЛИ-2. Около десятка курсантов. Каждый получает свои 10 – 15 минут, садится на место штурмана, вычисляет свой курс, находит заданную только ему цель, фотографирует её. Я выполнял задачу последним, как старший по званию. Так было принято. Все выполнили задачу, у меня вместо фотографии цели - помутнение пленки. Не выполнил я задачу. Только на земле понял, в чём дело. У Яловика был слабый мочевой пузырь, он не мог держаться более 1,5 часов. По ночам дневальные будили его каждые полтора часа, и всё было путём. Полёт на аэрофотосъёмку длился более 2х часов, Яловику приспичило. Почувствовал, что больше не может. Тогда он, выполнив свою часть задачи, помочился в отверстие для бомбового прицела. Моча замёрзла на объективе фотоаппарата аккурат перед моей очередью фотографировать. Начальство утверждало, что этот случай внесут во все учебники… Второе: Выпускные экзамены по навигации. Яловик хорошо владел практическими навыками, но тушевался перед теоретическими вопросами. Он упросил преподавателя, лейтенанта Пасина, и нашего «Батьку», помощника командира отряда по строевой части, ст. лейтенанта Басистого, чтобы кто-нибудь ответил теорию за него. Выбор пал на меня, благо язык у меня подвешен свободно. Кто-то донес. С трудом удалось замять скандал. Остались в памяти Витя Дергай, добродушный богатырь, Витя Лузин и Кеша, мои задушевные друзья, некоторые другие. В лётном училище я получил квалификации штурмана, лётчика корректировщика артиллерийского огня и младшего инструктора по парашютному делу. 72 прыжка. В 30 лет, после 8 лет без полетных тренировок, меня комиссовали, лишил всех моих специальностей, и аттестовали нестроевиком, старшим адъютантом эскадрильи.
|