Становление личностиОТРОЧЕСТВО. ЮНОСТЬ
Эпизод, обозначивший окончание детства и вступления в отрочество я описал выше – это когда меня хорошенько поколотили, и отец заставил заняться спортом. Отрочество ознаменовалось в первую очередь более плотным заполнением времени дня. Как большинство еврейских мальчиков, я пиликал на скрипке, писал стишки (кто в юности не писал стихов?), много читал – это в угоду моей, самой хорошей, добрейшей, самой еврейской маме - учительнице. В угоду отцу занимался спортом и осваивал любую технику: фотографию (мне отец подарил очень неплохой по тому времени аппарат «Фотокор–1»), химию, электричество, радио, слесарное дело, мотоцикл. По сей день удивляюсь себе: всё, чем занимался, было мне интересно, всё хотелось познать, всё хотелось уметь. Эта всеобъемлющая любознательность сохранилась у меня и на взрослую жизнь. Я сравнительно неплохо освоил до десятка рабочих профессий, две инженерные; с удовольствием занимался наукой, в области металлургии стали, экономики, философии, социологии. За всю жизнь не з нал неинтересной работы, не интересной области знаний, как не знал, что такое «свободное время», «отсутствие аппетита», до 70 лет не знал, что такое «бессонница». Величайшая радость всей моей жизни было учиться, вникать, познавать. Овладение процессом познания, умение учиться – предмет моей гордости. Из 80 лет жизни я учился не менее 75. Любознательность, разумеется, важное жизненное качество, но важнее другое - мне в жизни везло на замечательных учителей и наставников. Они снабдили меня не только массой знаний и умений, но и довольно жестким характером, который я определяю как офицерский. О своём характере судить трудно. Могу только отметить некоторые качества: пунктуальность, нетерпимость к расхлябанности, честность в мелочах. Моё твердое убеждение: интерес к жизни во всех её проявлениях – результат увлечения спортом в детстве и юности. Ни одна работа не была мне в тягость, не была постылой, скучной. Многое в жизни давалось мне легко, было игрой, забавой. Даже военная служба, даже «огненная» работа в мартеновском цехе. *** У родителей была комната № 101 в общежитии Одесского университета. Опасаюсь оценить, большая ли была эта комната, помню только, что там стояла железная кровать для родителей, обеденный стол, пара табуреток и, под окном, громадный сундук, служивший мне ложем. Рядом с нашей комнатой была общественная кухня с большущей плитой и огромным титаном. Завтрак и ужин чаще всего составляли стакан кипятка с сахарином и кусок хлеба. Обедать ходили на фабрику-кухню. В общежитии 1933 – 34 годов сложилась довольно тёплая компания 9 – 11 летних подростков, мальчишек и девчонок. Шумно гоняли по длиннющим коридорам, увлеченно пинали мяч во дворе. Исследовали катакомбы. Компания довольно быстро распалась. Общежития тем и отличаются, что постоянно одни уезжают, другие приезжают. Когда после войны узнал об одиссеях одного из любимейших моих певцов, Петра Лещенко, и увидел снимок его с подругой времен румынской оккупации, мне показалось, что подруга та – одна из девчонок нашей компании. Но я мог и ошибиться. Общий фон воспоминаний времени моего отрочества: плотная загрузка дня. В 6 часов утра, по звонку будильника, вся семья вскакивала, бежали в туалет и умывальник (всё в коридоре). В 6-15 я уже в одних трусиках во дворе, там построение и бег. В 7 – 7-15 штанга, турник, отжимание, прыжки. 7-30 домой, позавтракать, и опять же бегом, в школу. После школы – обед на фабрике–кухне №1, кое-какие работы по дому, чтение, уроки, с 5 часов пополудни – тренировка до 7 часов, футбол. С 7 до 9 своё время. В 5 классе увлеченно занимался химическими опытами, фотографией, с 6-го класса – радио. После 9 вечера чтение, Ночью возмущенная мама просыпалась и загоняла меня на мой сундук. Спал как убитый, без сновидений. Особенно трудными, плотно заполненными были 5 и 6 классы. Крутился, как белка в колесе. Яркое пятно – учитель математики Мыкола Хфедоровыч Гусаков, Талантливейший педагог, приучавший нас творческому отношению к любой, не только математической, к любой, поставленной жизнью задаче. Был у М.Х. в любимчиках, он прозвал меня «значно проще» и поощрял оригинальные решения. Сильные ученики его очень любили, у него можно было не приготовить домашнее задание и получить оценку «Дуже добре». Слабые, зубрилки, М.Х. не любили и боялись. По той же причине: все задания выполнил, или списал, а получил «погано». Он оценивал не добросовестность, а понимание предмета, умение мыслить. К 7 классу выделилось несколько очень сильных учеников и серая масса. Но сильные не зазнавались, с удовольствием помогали слабым. Наш класс, в то время 7ой «С», был очень дружный. Из воспоминаний 7-го класса. Учительница физики по прозвищу «Ставрида». Имя, отчество, фамилию учительницы забыл намертво, в памяти осталось только кличка, прозвище. Изучали электричество. В классе было два сильных «физика» - Леня Гринберг с улицы Баранова, 40 и я. Мы оба увлекались электричеством и радио, летом, перед 7м классом, проштудировали не только школьный учебник, но и учебники Хвольсона (это помню точно) и, кажется, Сахарова. Это пособия для техникумов. «Ставрида» не отличалась сообразительностью, физику знала на уровне школьного учебника. Мы систематически срывали ей уроки. Делалось это так: Я задавал какой-то, на первый взгляд невинный вопрос. Учительница отвечала, как правило, невпопад. Тогда поднимал руку Лёня, и подробно объяснял, что ответ «Ставриды» неверен, в действительности… на следующем уроке наоборот, вопрос задавал Лёня, правильный ответ давал я. Она была настолько слаба, что нам с Лёней не нужно было даже сговариваться, вопросы годились почти любые. Только совсем взрослым понял всю жестокость нашего поведения. Тогда это была забава. Мы довели «Ставриду» до нервного срыва: она отказалась от работы в нашей школе и перешла к вечерникам, взрослым. Нам дали другого учителя, мужчину, Георгия Александровича Зенкевича. Этот начал свою работу с того, что буквально в первые минуты назначил меня и Лёню своими помощниками, как он говорил, «ассистентами». Мы ставили опыты, изготавливали наглядные пособия. На лукавые вопросы он не отвечал, а поручал ответить своим ассистентам. Пару раз показал, что знает больше, чем мы. Нас обезоружил. Зенкевича мы тоже всем классом невзлюбили. Он частенько бывал несправедлив, были у него любимчики, были постылые. Он мужчина в соку, об его амурных делах земля слухом полнилась. Положил глаз на одну из наших красавиц, Галю Булгакову. Мальчишки ему это не простили. Нехороший был человек. В оккупации сотрудничал с румынами, издавал антисоветскую газетку, стал не то бургомистром, не то помощником бургомистра. Очень хорошие впечатления остались об учителях: химии – Софье Абрамовне Песчанской, немецкого – Ольге Владимировне Кандыба. Больше всех меня любила учительница украинского языка и литературы Анна Арсентьевна Митрофанова. Она заставляла меня писать стихи, помогала печатать их в газете «Черноморская коммуна». 1946 год, весна. Запахло демобилизацией: добился перевода из полка в резерв лётного состава, в Савёлово. По настоянию дяди Юзика, который после гибели моего отца остался старшим в нашем роду, взял отпуск на 2 недели и еду в Одессу, разведать: нельзя ли оформить возврат квартиры, мебели, все это продать, деньги лишними не бывают. И я, и мой погибший отец пошли воевать с этой квартиры, Пастера, дом 24. Все права на моей стороне. Утром на второй или третий день после приезда, одетый по полной форме, с пистолетом ТТ в кобуре, иду смотреть квартиру. По дороге купил букет цветов – после осмотра квартиры намеревался зайти к однокласснику Яше Куперману, затем вместе с ним – к Рае Пасковатой. Все это близко, рядышком. Цветы мне завернули в плотную бумагу, держу букет в руке за спиной, звоню…Дверь мне открывает и бросается мне на шею… Анна Арсентьевна! Её квартиру разбомбили, и Горсовет предложил ей нашу квартиру, даже с мебелью, Были уверены, что нас нет в живых. Цветы достались любимой учительнице, также ка к квартира, и мебель. Мне все это было не очень нужно: в Магнитогорске у мамы была квартира, место работы, место учёбы для меня. Коммерсант в очередной раз из меня не получился. В порядке компенсации Рая познакомила меня со своей подругой, медичкой, которая стала впоследствии мне женой. Тандем Лёня Гринберг и я уже в 7 классе приспособились зарабатывать деньги. Денег нам требовалось много, потому что мы, (каждый!) изготавливали решительно все модели приёмников и радиоустройств, описания которых печатались в журнале «Радиофронт». Вначале это были детекторные приёмники с галеновым кристаллом, затем ламповые от РФ-1 до РФ-16. Детали были сравнительно дорогие, и мы придумали способ заработка: ставили на крышах домов Г-образные антенны, по 30 рублей чистоганом за антенну. В некоторые выходные дни удавалось поставить 2 антенны – заработок для мальчишек приличный. С 8 класса по настоянию мамы (для накопления педагогического опыта) постоянно имел одного – двух учеников. Репетиторствовал по физике, математике, химии, однажды даже по общефизической подготовке, из сопляка пытался сделать богатыря. Антенны и репетиторство – работа почти постоянная, они давали мне достаточно, покрывали мои личные расходы. Хочу рассказать о семейной финансовой практике моих родителей. Они оба были из беднейших семей и заработкам придавали большое значение. Отец постоянно работал на нескольких работах. Перед войной он вел курс общей химии в Фармацевтическом институте и научную работу в Университете на кафедре физической химии у профессора Добросердова. Отец настоял, чтобы мама получила специальность. Она окончила физмат и с 1939 года уже работала завучем и преподавателем физики в школе. Логика у отца была очень правильная: он считал, что с потерей кормильца семья не должна бедствовать. Меня отец неназойливо, но настойчиво приучал к поиску собственного заработка (смотри выше). В нашей квартире стоял огромный письменный стол старинной работы. В верхнем ящике правой тумбы всегда лежали крупные суммы денег: каждый, включая меня, клал туда свой заработок. И каждый брал, сколько нужно. Я был очень подвижный мальчишка, поэтому классные руководители в младших классах сажали меня непременно с девчонкой. Долгое время слева от меня сидела Мара Бродская, по прозвищу «Чем медузы питаются?». Происхождение прозвища таково: В 4м классе учительница Татьяна Ивановна задала на уроке биологии вопрос, чем питаются медузы. Правильный ответ: планктоном. Мара, истинная одесситка, и говорила и мыслила она на одесском жаргоне, поэтому её ответ прозвучал: «С рачками», мы тут же переиначили: «срачками». Это прозвище осталось за ней на всю обозримую жизнь. Мара, смазливая дурочка, была очень довольна моему соседству, из-за возможности списывать. Впереди меня сидела Маруся Мудессити, красавица, умница, 100% гречанка, очень серьёзная девочка. У Маруси были чудесные косы, за которые мне нравилось дергать. После 7 класса нас рассадили. Не дергал я больше её за косы, почти не замечал её существования, занятой я человек, не до Марусек мне… 1970 год. Мне 46 лет. Бывший 10 «а» класс, «аки», как мы себя называли, впервые после войны собрались вместе. Повод: 30 лет с окончания школы. Ресторан «Приморье», шумный пикник на даче, ещё, быть может, постараюсь подробнее рассказать о встрече. Клятвы, что отныне будем собираться каждые 5 лет. Разумеется, больше не собирались. Ворох фотографий, адреса, по которым никто так и не написал. Всё, как у людей. Маруся на встречу не пришла, у неё застарелый конфликт с Шифой, одной из устроителей встречи. Они работали в университете на одной кафедре, что-то не поделили. Через пару дней, солнце к закату, иду по улице Петра Великого (в годы нашей молодости улица Коминтерна). Между ул. Пастера и Садовой вижу: чисто одесская особенность - квартира на 1м этаже, двери которой открываются прямо на улицу. Вспоминаю: где-то здесь жила Маруся Мудессити, которую я дергал за косички…подхожу – на крылечке сидит, читает книгу, немолодая, красивая миниатюрная женщина с тугими, тронутыми сединой косами… Она, Маруся… Весь вечер мы проговорили. Как говорят в Одессе, «за жизнь». Я рассказал о себе, оказывается, она многое обо мне знает. Маруся окончила Университет, аспирантуру, защитила кандидатскую и докторскую по литературе. Уже второй раз баллотируется в членкоры Украинской академии наук. Замуж не вышла, не встретила достойного человека. Говорит, что в те годы, когда я дергал её за косички, была влюблена в меня. А гречанки, если влюбляются, то однажды и на всю жизнь. Мысленным взглядом оглядел я себя, не одобрил её выбор. Могла бы полюбить кого-нибудь интереснее. Не зря ведь говорят: «Любовь зла, полюбишь и козла»…. Позднее признание Маруси стали для меня полной неожиданностью. Я в классе был в некотором смысле не от мира сего. Моложе всех, как минимум, на 1 год, против Маруси на 2 года, против Иры Бланк и Вали Ульяновой на 3 года. По этой причине, а, быть может, из-за интенсивных тренировок, атмосфера влюбленности, которая царила в классе, обошла меня стороной. Хранителем всех тайн, добрейшей душой класса была Рая Пасковатая. Что-то в ней было такое, что все бегали к ней со своими секретами. В тот приезд 1970 года Рая посвятила меня в такое количество сердечных тайн 30 летней давности, что я был огорошен. Я ничего этого не знал, не ведал, не подозревал. Признаюсь, у меня есть особенность: всё, что не касается техники, забываю. Так что тайны так и остались тайнами. «АКИ», 8 – 10 класс «А» школы № 36, в юношеские годы отличались крепкой дружбой. Все праздники справляли вместе, чаще всего на квартире у меня или у Юры Макаренко – у нас были большие хоромы. В будние вечера, после 10, ненадолго сходились в городском саду, там у нас были 2 «свои» скамейки. По дороге в сад частенько забегали к корпусу Нового базара, где грек «дядя Гриша» до самой ночи торговал чудесным квасом, 2 копейки пивная кружка, и молодым вином Алиготэ, 5 копеек кружка. Близкие мои друзья: Коля Кириленко, по прозвищу «Шпиён». После Мары Бродской и до конца школы, мой сосед по парте. Вечно возился с оружием, ножами, кинжалами. Мы с ним нередко ездили за город, на Жевахову гору, стрелять из пистолета. Коля целенаправленно готовил себя к военной карьере. Очень хорошо воевал, дослужился до подполковника. Весь изранен. Привез массу наград. После войны получил квартиру на Приморском бульваре, избирался в горсовет, стал видным общественным деятелем Одессы. Абрам Брезнер вернулся с войны ещё более израненный, чем Коля. Его отец потомственный рабочий, металлист, из делавших революцию в Одессе. Брезнер был наиболее близкий мне по духу, мы друг друга понимали с полуслова. Сергей Гурский тоже хорошо воевал, но он увлекался парусным спортом, рано женился и как-то не был мне близким. Люсик Берлагер и Люсик Бурштейн – оба видные, красивые парни. В учёбе были не очень сильны, я им помогал. Не вернулись с войны. Стасик Левицкий и Гриша Кривозуб. Неразлучные друзья. В 1940 году пошли служить на флот. Стасик, видевший, как запанибратски обращался с гранатами Коля Кириленко, стал что-то ковырять во взрывателе «лимонки». Взрыватель сработал у него в руке, Стасик лишился большого и указательного пальцев левой руки. Слава Богу, что граната не сдетонировала. Кое-как отбился от военного суда, его заподозрили в самострельстве. После войны оба спились. Зюня (Зиновий) Штотланд. Отличался изумительным слухом и чувством ритма. Барабанщик от бога. После войны стал обыкновенным служащим. Талант пропал. Яша Куперман, Сеня Коган отвоевались без больших потерь и, когда пришло время, смотались в Израиль. Юра Макаренко, наш аристократ. Спортивный, красивый парень, сын вдового капитана дальнего плавания. Рано приучился жить самостоятельно. После войны защитил кандидатскую, преподавал в Индустриальном институте. К нашей встрече 1970 года спился, на встречу не явился. Фима Карпин. Мой друг и постоянный соперник. Очень способный и куда более серьёзный ученик, чем я. Он и я, наперегонки, решали экзаменационные задачки для всей Одессы. Участвовали в математических и физических олимпиадах. После войны инвалид, хромал, работал на Калужском Машиностроительном заводе заместителем Главного конструктора, чем очень гордился. Я постеснялся признаться, что к тому времени уже побывал Главным, сделал вид, что не понимаю, что Главный – это скорее административная должность, чем техническая. На встрече – 1970 я оказался наиболее преуспевшим в деловой карьере, чтобы не вызывать зависти, закрылся за секретностью производства. Всех это устроило. Витя Шор. Когда мы кончали 7 класс, я стоял в классном строю предпоследним, Витя – последним. За лето Витя вытянулся, и встал вторым, после Штотланда. Последним стал новичок – Додик Шатлов. Шатлов погиб в самом начале войны. Витя пошёл в истребительную авиацию, осваивал первые реактивные самолёты, дослужился до полковника, за что-то был репрессирован, лишен всех наград и званий. Жизнь у Вити не сложилась… В конце 1940 года в нашу компанию затесались (или, если угодно, влились) ради наших девчонок пара комсомольских работников, Арнольд и Руслан; а также братья Зеленые, Ион и Изя, дети, в то время уже покойных, революционных деятелей. Зеленые отвоевались, после войны стали видными одесскими врачами. Арнольд нацелился в партизаны, но погиб в самом начале оккупации. Судьбу Руслана не знаю. Красивые у нас были девчонки. Королевы: Майя Надлер, Галя Булгакова, Ида Белоконь. Как они держались, как выглядели, как нас одергивали! Майя стала единственной медалистской. В средине 10 класса нас пригласил Директор школы, Карпина, меня и Шифу Бирман, «посоветоваться». Нам разрешают только одну золотую медаль. Кому её отдадим? Шифа замялась, мы с Фимой в один голос: Майке! Майя первая в классе стала почти открыто жить с мужчиной, с Арнольдом. Они были как голубки, но расписаться не спешили. С гибелью Арнольда Майя опустилась, жизнь её пошла кувырком. На встречу – 1970 она, как и Маруся Мудессити, не пришла. Я с трудом дозвонился до неё – сказала: «Не хочу, чтобы меня жалели». Не зря пословица говорит: «Не родись красивой, а родись счастливой!» Чудные, хорошие, скромные были у нас девчонки. О Марусе я уже говорил. Шифа Бирман тянулась в отличницы, тянулась в красавицы, но блеска Майи не достигала. Рая Пасковатая, душа класса. Тамара Демковская, скромница, незаметная, после войны вышла замуж за одесского дельца и расцвела – из скромного утёнка образовалась лебедица, видная дама, красавица, умница. Рита Куперман отличалась физическим несовершенством: маленькая, слабенькая, болезненная. И блестящими способностями к литературе. Она правила мои стихи, сама писала и рано начала печататься. После войны жутко бедствовала. Литературный труд не давал устойчивого заработка. Её не брали учителем – ученики не уважают слабых. Я был моложе ребят своего класса на год, а то и больше. Был серьёзнее других. Поэтому романы, которые крутились в классе, меня обходили стороной, я их не замечал. Как ни странно, на меня имели виды самые старшие по возрасту девушки: Маруся, Валя Ульянова, Ирина Бланк. Может быть, это было для них проявлением не «основного инстинкта», а материнского? Охотно дружил с ними, но дальше дружбы ни – ни. Даже в мыслях не было, Во время войны Валя единственная из класса нашла меня и присылала письма и фотографии: в 42 году из Чкалова, в 44м - из Сталинабада. После войны - С Дальнего Востока. Я отписал, что женился. Переписка прекратилась. Некоторые девчонки считали меня не от мира сего и даже подшучивали надо мной. Как-то, собравшись у меня на квартире, затеяли игру «Бутылочку», в ходе которой играющие выходили в другую комнату целоваться. Не хочешь, не целуйся. Была у нас одна девица, «оторва», с нами не дружила, имя её я забыл, фамилию помню – Молдавская. Мне было 15 лет, ей –18. Она подгадала так, что мне выпало её поцеловать. Вышли в соседнюю, тёмную комнату. Она жадно впилась в мои губы… прежде, чем я пришёл в себя, положила мои руки себе на груди. Груди её были не девичьи, упругие, а по-бабьи мягкие. Я совсем растерялся, сбежал с поля боя, красный как рак. Догадываюсь, девчонки меня разыграли… Чтобы закруглить тему «Про это», ещё один, последний эпизод. После 10 класса меня направили в спортивный лагерь, если не ошибаюсь, он был при пионерском лагере в Отраде. Целый день пробежки, гоняли мяч, плавали. В лагере подружился с Юзиком, чемпионом Украины по плаванию брасом. Это было какое-то чудо: не плавал он вовсе, он скользил в воде, подобно дельфинам, не вызывая даже волнения воды. Юзик дал мне несколько уроков, с тех пор я плаваю только брасом. С Юзиком после лагеря больше не встречался. Говорили, что его переманили в Киев. Вожатой – тренером нашего спортивного отряда была Галина, мастер спорта по гимнастике, женщина лет двадцати, может быть даже старше. Как водится, я был самый младший в отряде. Старшие спортсмены, а там были и борцы, и боксёры, взрослые ребята, наперебой ухаживали за Галиной. Пожалуй все, кроме меня. Мне было всего 16, не интересовался я женским полом. Может быть из озорства, но Галина избрала именно меня. Сумела меня, я считаю, изнасиловать. После того случая я несколько лет отчаянно боялся женщин. Несколько запомнившихся эпизодов школьной поры: Лето. Выбрались на море. На верхней площадке вышки для прыжков в воду нас несколько парней. Загораем, травим. Гриша подмигнул мне, мы схватили за руки – ноги Юру и сбросили его в воду. Посмеялись, расслабились. Вдруг: Юра схватил меня за руки, кто-то за ноги, сбросили…уже падая, я изловчился запустить безымянный палец правой руки за Юрины плавки. Плавки с треском разорвались… Общий смех. Только через 16 дней я обратился к хирургу: не управляется последняя фаланга пальца, разрыв связок. Случайное совпадение: через несколько минут после моего посещения хирурга по регламенту состоялась консультация профессора – хирурга Баренштейна, и врач решила показать ему меня. Сшивку связок делают сразу после разрыва, Это простая операция. Но через 16 или 20 дней? Профессор заинтересовался и решил сделать операцию сам. Он тут же черкнул мне записку в свою клинику. Профессор заведовал клиникой язвенных болезней и его метод лечения заключался в создании шока за счёт введения небольшого количества несовместимой крови. Мест свободных не было, и меня поместили в палату смертников. В первую ночь умер сосед справа, на вторую – сосед слева. На треть ночь никто не умер, но меня врачи словно не замечали. На четвертый день я сбежал. Дефект пальца так и остался, он мне в жизни не мешал. Конфуз: Был у нас очень шкодливый, вредный, пакостливый мальчишка Зямка Зельдович. Учился плохо, физически слабый. Но умел задевать, разозлить. Как-то на большой перемене он довел меня до белого каления, я решил проучить его, побежал, он от меня по коридору. Вот-вот настигаю его, прыгаю на него, но он делает шаг в сторону и я на горбу у учителя истории, он же наш классный руководитель. Скандал, «злостное хулиганство»…В школу вызывают отца… Учитель истории действительно был у нас горбатый, не помню его имени и фамилии. Дома я всегда о нем говорил «Горбачевский». Отец, уверенный, что это фамилия учителя, пошёл в школу и спрашивает учителя Горбачевского…Конфуз второй. Третий конфуз: В начале 8 класса я был редактором школьной стенгазеты. Выпустил первый номер, вывесил его и встал тихонько у газеты, чтобы послушать реакцию читателей. За мной и как бы надо мной стоял десятиклассник, его подбородок как раз над моей головой. Зямка уколол меня булавкой, я подпрыгнул, десятиклассник прикусил язык и потащил меня на расправу к директору школы. Юрий Петрович был добрейший человек, не лишенный чувства юмора. Он выслушал обиженного, строго отчитал меня, справился, не нужно ли показать язык врачу. Когда мы остались одни, оба катались по полу от смеха. Но – конфуз… История эта имела продолжение. Когда стали популярными Штепсель и Тарапунька, в Штепселе, в Ефиме Березине, мне показалось, узнал своего обиженного десятиклассника. В средине 70-х они приезжали на гастроли в Ижевск, был на их концерте и послал записку, пригласил к себе. Приготовил хороший стол, отличный коньяк. Был уверен, что придут, «все одесситы братья». Не пришли. То ли я ошибся, тот десятиклассник н е Березин, то ли ему неприятно было вспоминать. Многие юмористы в быту лишены чувства юмора. В 10.м классе несколько человек из секции бега пошли в школу военных радистов. Изучали морзянку, материальную часть армейских радиостанций. Любопытная деталь: бегом и морзянкой я занимался вместе с Галиной Панфиловой, в будущем известным глазным врачом. Галя заканчивала Одесский медицинский в одной группе с моей будущей женой. Возглавила клинику профессора Филатова после смерти её основателя. Вспоминаю, что молодая Панфилова – школьница произвела на меня очень хорошее впечатление. В ней не было шарма, красоты, обаяния девчонок нашего класса, была она угловатая, резкая, дерзкая. Она была скорее мальчишка, чем девица, что и привлекало меня. Мне кажется, ей симпатизировали все мальчишки группы. Кавалерийская школа. Целый год при всей своей загруженности ходил на занятия. Влюбился в лошадей, в товарищей, в нашего инструктора – крепко сбитую, немолодую уже женщину, В спорте я был уже не новичок. Но более красивого спорта, чем верховая езда, вольтижировка, выездка, преодоление препятствий, скачки, полагаю, нет. Полюбив лошадей, стал выбирать время для посещения ипподрома. Познакомился с жокеями. Поигрывал на тотализаторе. Однажды даже сорвал крупный куш – 700 рублей. До сих пор помню счастливый жребий: кобыла по имени Тариф, жокей Пчельников. Я был в 9 классе, когда отец купил мотоцикл Л-300, без коляски. Мощность двигателя не то 6, не то 8 лошадиных сил. Не помню, были ли у отца документы, «права» на управление мотоциклом, у меня точно не было. Отец мало на нём ездил, только днем. По ночам гонял мотоцикл я, катал наших ребят и девчонок. На улицах Одессы тогда было транспорта очень мало, мне кажется, ГАИ не было вообще. Меня никто не останавливал. В 1939 году, когда наши вошли в Западную Украину, мотоцикл призвали на нужды армии. Вскоре мы получили извещение, что он « погиб при выполнении боевого задания». Слова были другие, но смысл этот. Жалко, добрая была машина. Слабенькая, но безотказная. Трудно, но нужно остановиться. Наш класс «А», «АКИ» был нормальный советский школьный коллектив. Отличные учителя нас очень хорошо воспитали, неплохо обучили. Никто из наших ребят не оказался впоследствии трусом, предателем, лодырем, бездельником. Легко, можно сказать, шутя, сдал вступительные экзамены и стал студентом радио факультета Одесского Института Инженеров связи, то ли имени Подбельского, то ли на улице Подбельского. Легко учился. На первом курсе увлекался высшей математикой, физикой, философией. Ужасно не хватало времени, даже снизил интенсивность тренировок. Первый год учёбы в институте запомнился мало. Самое яркое впечатление – Юрочка Сикорский, но об этом я уже рассказал в предыдущей книге. Полная противоположность Сикорскому – профессор теоретической механики Мошкович. Профессор-дурак, новое издание «Ставриды». Был одним из тех, кто его сживал со света. Заменили кем-то безликим, памяти о нем не осталось вовсе. Из ребят запомнился увлеченностью только Мося Становский, мастер спорта по шашкам. В тот год я впервые открыл для себя одесский, очень недурной балет, оперу, русский и украинский драматические театры. Музеи. Джаз Скоморовского. Клавдию Шульженко. Тут подошла война. Сказать неожиданно, внезапно – будет неправдой. Ждали, морально были готовы. Отец уехал в часть 23 июня, он сразу же получил назначение начхимом полка и, судя по письмам, сразу же завертелся – всё надо было комплектовать заново. 30 июня, на 9й день войны, записались в ополчение все студенты, которые по той ли иной причине не подлежали мобилизации. Мы образовали «Истребительный отряд «Связист». «Истребители» никого не истребляли. Днем занимались тактической подготовкой, ночью – несли патрульную службу на улицах города. Вооружили нас старьём. Мне, к примеру, дали старинную драгунскую винтовку, с просверленными дырами в казенной части, дыры в мастерской заклепали. Но и такое «оружие» досталось только половине ополченцев. Патруль из трех человек выходил на патрулирование с одной винтовкой, без патронов. Пол ночи мы с важным видом бродили по городу, ближе к утру расходились по домам кормиться и отсыпаться. И вдруг… 3 августа вечером нас впервые покормили в институтской столовой, раздали нам по 2 обоймы (10 штук) патронов каждому, велели разобрать все наличные винтовки, получилось примерно по одной на двух бойцов. Предупредили: расстреляешь свои патроны – отдай винтовку товарищу. С наступлением темноты подъехало 5 «полуторок» и нас увезли куда-то в ночь, в северо-западном направлении. Ехали мы почти 2 часа, была одна остановка минут на 5, во время которой наш командир, инструктор с кафедры физкультуры, объяснил, что немцы сбросили парашютный десант, и нам поручено («доверено») его уничтожить. Сообщение вызвало энтузиазм, дальше ехали с песнями. Выгрузились, машины уехали. Выстроились в цепь, стоя. Никто ещё всерьёз ситуацию не воспринимал. Вдруг – море огня, тысячи трассирующих, светящихся пуль. Первые стоны, мы залегли. Те, у кого было оружие, свои десять выстрелов сделали быстро, за несколько минут. Когда фрицы пошли на нас, поливая огнем из «Шмайсеров», с нашей стороны огня уже почти не было. Мы лежали. Скорее р астерялись, чем испугались. Один из фрицев был в двух шагах от меня, он замешкался, видимо, менял магазин с патронами. Я вскочил и, как на плацу, сделал два коротких укола штыком ему не то в область груди, но скорее живота. Тот упал, надеюсь, издох. Меня стошнило. Я упал и затаился. Немцы прошли через нашу цепь и пошли куда-то дальше. Через короткое время повернули обратно и снова пошли на нас, поливая огнем трассирующих пуль. Кто-то из товарищей потребовал у меня винтовку, я отдал её, не глядя кому, даже не обтёр штык. Наш командир, миниатюрный гимнаст, пробежал вдоль полегшей цепи и кричал: кто может, за мной. Поднялось 3 человека... Шли мы всю оставшуюся ночь, до института добрались уже засветло. Формально командиром отряда считался Директор института Надеждин, Он отпустил нас домой отдыхать, предупредив, что если мы понадобимся, нас вызовут. Я заколол врага. Это событие, на мой взгляд, подвело итог юности. Я стал взрослым, солдатом.
|