H. В. Байкова
ИЗ ДНЕВНИКА И ПИСЕМ
22 апреля 1941
-- Когда пишешь о других писателях, нельзя представлять себе, что им
было все ясно, что они себя знали и знали, как будут жить и что будут
писать, что вот это он зачеркнет, это добавит и т. д. Многим из них ничего
не было ясно. Если бы Пушкин знал о себе столько, сколько мы знаем о нем
сейчас, он вел бы себя иначе!
Когда я стал размышлять о Грибоедове, мне наконец стало ясно, что он
вовсе сам не знал себя. И только поняв это, я мог написать роман.
Многие пишут педагогическими приемами. Они думают, что они все знают, и
стараются эти знания полностью передать другим. Они безбожно долбят...
24 апреля 1941
Работа с 11 час. утра до 12.30 ночи.
Кончаем статью о "Неведомой" 2. Отрезаем куски, впечатываем
другие, снова меняем, режем и клеим. Выверяем текст повести, обсуждаем все
детали правописания и пунктуации.
1 Наталья Васильевна Байкова (1903--1942) была секретарем Ю.
Н. Тынянова в предвоенные годы. Вела дневник, куда записывала наиболее
значительные его высказывания. Дневник (20 листов) и письма Юрия Николаевича
к Н. В. Байковом хранились после ее смерти у ее сестры Е. В. Россихиной, но
при переезде потеряны. Публикуемый отрывок дневника и два письма Н. Байковой
сестре -- единственное, что уцелело. -- Сост.
2 "Неведомая" -- повесть, опубликованная в 1830-х годах под
инициалами "М. Л.". На основании предположения в дневнике Кюхельбекера
Тынянов считал эту повесть принадлежащей Лермонтову.
В 10 час. иду в ГПБ. Убеждаюсь в князе Н. -- последняя радость. В
половине первого ночи все сделано. У нас праздник, именинное настроение. Я
тревожусь, не слишком ли он утомился, -- "наоборот, я чувствую себя
превосходно, это я вчера без вас совсем заболел".
В статье приходится цитировать Висковатова: "Мальчику (Лермонтову)
очень хотелось своим тетрадям придать вид почтенных печатных произведений".
"Печатных произведений..." Несколько раз он жалуется раздраженно: "Что
мне делать с этим Висковатовым!" Ворчит: "Мальчику, мальчику... Тебе-то
какое дело? Называй его Лермонтовым! Хорош бы я был, если бы про 80-летнего
Дарвина написал: "Дед выпустил свое замечательное произведение"!..
-- Надо мои статьи послать спешной почтой. Не правда ли?
25 апреля
Отъезд в Пушкин. Укладка.
-- Я попрошу вас -- побольше карандашей. Затем возьму "немцев" (Пфефеля
и Клейста) 1. Это растительная пища.
1 Г. К. Пфефель (1730--1809), Э. X. Клейст (1715--1759)
немецкие поэты.
-- ...За слово "кратенько" я могу убить... А как вам нравится "тенор"?
Это какой-то кенарь. Некоторые говорят "тэнор". Так и надо.
Июнь 1941
Е. В. Россихиной
<...> В мае хоть оставались надежды на тепло, июньские же
градобития просто безнадежны!
Жить, конечно, можно, но фон неуютный. Впрочем, время летит, обороты
дней стремительны. Я снова очень занята, т. к. Степанов, выждав громадный
промежуток времени, все-таки умолил меня взять его работу. Я не могла ему
отказать, так как... (и пр. и пр. -- что именно тебе хорошо известно). Бываю
в Детском; как всегда -- с удовольствием, иногда даже больше. Однажды
вечером слушала изложение плана III части романа о Пушкине. Это, собственно,
был не план, а вдохновение -- непередаваемый рассказ основных линий, с
поразительными подробностями. Если бы записать -- можно прямо в печать, и
больше никакого романа писать не нужно. Я же ничего не записала, потому что
настоящее искусство можно передать только равноценными средствами.
В следующий мой приезд он горестно и озабоченно спросил, не помню ли я,
что такое он прошлый раз намечал писать о Пушкине, у него нигде это не
записано, и он плохо себе представляет, что он мне излагал.
Возблагодарив господа бога, что у меня еще есть кой-какая память, я,
насколько могла подробно, все ему напомнила. Он искренно удивился моей
памяти, повеселел и с моих слов закрепил на этот раз все на бумаге.
На другой день он прочел мне только что написанную главу о гусарах.
Я первый раз в жизни, пожалуй (если не считать Ушакова, и это вовсе не
дикое сравнение), так близко, просто и реально вижу талантливого, к тому же
очень умного, до предела тонкого человека. Это всегда дает большое
переживание, близкое почти к наслаждению. Я знаю к тому же, что он очень
(подавляюще) учен. <...>
Принимала решение ограничить свои собственные высказывания в его
присутствии до последней крайности, но, увидев каждый раз его простоту,
скромность, иногда нерешительность, -- снова болтаю чепуху, которой потом
ужасаюсь. Так, например, привожу ему перепечатанную на машинке его статью
"Сюжет и стих "Горя от ума" -- "Как вы ее находите?" -- сейчас же спрашивает
он. И если я молчу, он всегда в таких случаях думает, что мне что-нибудь не
нравится.
-- Нет, -- говорит он, -- скажите совершенно откровенно, что вы о ней
думаете?
<...> Я не жалуюсь, но... иногда эта "простая", "легкая",
"благодатная" служба мне не под силу.
В Москву, вероятно, приеду в августе еще и по другому делу: сверить
сочинения Грибоедова по рукописям, там хранящимся.
Больше о себе и Тынянове писать не буду, т. к. это становится просто
неприличным. Но, в сущности, в этой работе сейчас все мое спасение. А ведь
куда-то спасаться просто необходимо.
17 июня 1941
<...> Захвати всенепременно свои заметки о Вазире. Пока он живет
в Детском, всю почту отвожу ему я, и он, обычно, при мне ее читает и
комментирует (!). После 25-го вскоре он уезжает в Лугу, и тогда уж посылать
не стоит.
Так как он тебе не ответит (он никому не отвечает), важно и интересно,
чтобы чтение произошло при мне.
То, что он будет доволен, польщен, обрадован -- за это я ручаюсь. К
похвалам он неравнодушен.
Сейчас 2 часа ночи. Только что вернулась из Детского, где сегодня мне
давался настоящий спектакль: он читал картину из своей пьесы "Кюхля". Читает
он превосходно. Интонации естественны, точны, выразительны.
В Детском он очень скучает. Просит меня приезжать к нему почаще.
<...>
|