|
| |
|
|
|
Рахимов Рашид
ДРУЖОКСобака — друг человека... Какая чудовищная фальшь, бесстыдное лицемерие. Ну, как еще обозвать эту избитую формулу, произросшую под теплыми лучами гуманизма? И что такое этот гуманизм или гуманность, ставящие эгоцентрическое человеческое "Я" превыше всего остального в мире природы? Выходит: вот он Друг, на привязи у молодого деревца, а вот он, наигуманнейший Homo Sapiens с ружьем в руках чуть поодаль. Очень даже идиллическая картинка... Тьфу, бред собачий! Дружок, ведь я ж застрелю тебя. Ну, чего ты вскинулся на задние лапы? Да еще морду от любопытства — набок! Думаешь, я с тобой играю? Ведь я тебя вижу-то уже через прицельную мушку! Понимаешь?.. Впрочем, вру — не вижу. Ружье мне досталось от отца по наследству. Заядлый был охотник. Только повредил как-то мушку, уж не знаю как, да приварил на ее место обычный винт, небольшой такой. В его прорезь и целился. А у меня правый глаз видит чуть-чуть хуже левого. Я этого не замечал, пока в руки отцовское ружье не взял. Прицелился — винт вижу, прорезь — нет. А левым глазом вся эта самодельная мушка видна как на ладони. Ну, с левого-то плеча стрелять не будешь. Как-никак, правша все-таки. А тут еще в любимого пса... Всего-то шагов шесть-семь, да глаз туманом окутался. Палец занемел на спусковом крючке, и ватные руки безвольно опустили ствол вниз. Ну, дай я обниму тебя, псина ты моя дорогая! Неужели не чуешь смерть свою? Или не веришь, что принять ее придется от хозяина своего? Ну, полно, хватит лизаться, Дружок, ты прав — в друзей не стреляют. Но что же мне остается делать?.. Все было просто замечательно, пока мы жили все вместе в нашем старом доме. За что тебя взял отец, не знаю. Строго говоря, ты былбеспородным щенком — дворнягой. Однако я подозреваю, что благородной кровью ты не был обижен. Но так или иначе, ты рос в нашем дворе, ревностно охраняя его от посягательств чужих собак и котов, и вырос в добродушного умного пса. Шло время... Принял таинство смерти отец. Я уехал жить в большой город. Правда, не очень далеко, всего-то полтора часа езды на электричке, но и этого расстояния оказалось вполне достаточно для разлуки. Состарилась моя мать. Да и твой собачий век повернул к исходу. Но жить еще было можно. Как-то в середине прошлого октября, в один из нечастых моих приездов, за обеденным столом мать сказала: — Ты к ноябрьским приезжай, сынок, да, если можешь, на машине. Поеду зимовать к дочке. Сил моих больше нету дрова да воду носить. Отвезешь кой-какие вещи. — Хорошо, мама, обязательно приеду. — Дружка только жалко. В квартиру-то не возьмешь, а один жить он у нас не привыкший. Ну, да ничего, Бог даст, все будет хорошо. Я его навещать буду, да бабку Иришу попрошу, чтоб присмотрела. Благо мне не далеко, что тут одну остановку на электричке проехать... Так ты остался один. Мать тебя, конечно, навещала, кормила. И бабка Ириша помогала. Сподобился и я как-то навестить осиротевшего пса, невольно охранявшего покинутый хозяевами дом. Как ты был рад! Прыгал, как молодой щенок, норовя лизнуть меня прямо в щеку, повизгивал от восторга и все прижимался к ногам, не давая проходу. Я вывалил в твою миску кучу костей и прочих собачьих радостей. Но, к моему удивлению, ты не удостоил мои благодетельские щедроты своим вниманием, а все так же продолжал вертеться под ногами. До щемящей боли в груди грустно было заходить в опустевший нежилой дом. Впервые за много лет здесь стало неуютно от холода. Так и подмывало принести дров и затопить печь. И тогда, казалось, оживут эти стены, как в далеком сне детства. Эх, люди, люди! Что же вы делаете, покидая свои жилища! Дружок терпеливо ожидал меня возле крыльца. Это не пес, это олицетворение преданности! Он не сводил с меня глаз, а я — с него. За что я люблю тебя, псина? За черную твою грубошерстную спину да за светлые бока, за мощь передних лап и широкую грудь, за толстую шею, на которой голова твоя кажется маленькой, когда-то ты даже умудрялся за счет этой непропорциональности сдирать туго застегнутый ошейник и убегать с привязи. Нет, наверное, все-таки за собачью твою морду с огромными, по-овчарочьи вверх торчащими ушами да очаровательно-выразительными человеческими глазами. Прости, Дружок, мне пора! Ах, что тут с ним сделалось! Минуту назад, уверенный, что Хозяин вернулся и теперь ему не пустой дом сторожить, а жить вместе с хозяином, он вдруг понял, что я опять его покидаю. Он залаял и стал отчаянно рваться с цепи, а когда я закрыл калитку, он... не завыл даже, а заплакал по-человечески, в голос, только еще громче. И такая тоска, и такое отчаяние извергались из собачьего нутра, что у меня в ответ внутри все переворачивалось. Он умолял, требовал не покидать его, не бросать одного. Он возопил о своих собачьих страданиях, взывая к моей совести, и, быть может, предупреждал меня, желая спасти от чего-то неведомого. Нет, не останавливаться и скорее на платформу, а там в электричку и не слышать... Но где там. И платформа не так далеко, а я не глухой, да и в вагоне электрички еще долго было не избавиться от застрявшего в ушах душераздирающего плача. Каково же моей матери? Ведь и ее он провожает каждый раз точно так же. Как, должно быть, страдает ее жалостливое сердце!.. Однако время шло, и по весне она вернулась в свой дом. И, казалось, снова все встало на свои привычные места, и жизнь потекла своим чередом. Но как бы ни была хороша летняя идиллия, пришел черед и осени. Надвигались ноябрьские праздники. — Застрелил бы ты его, сынок. И я бы не мучилась, да и он тоже. Жалко ведь, а девать некуда. Старый опять же... — Ты права, мама, будь по-твоему... И вот он вертится на привязи у молодой сосенки и радуется своей собачьей жизни. Еще бы, хозяин взял с собой в лес. А я все никак не возьму в толк: гуманно это или нет — убивать наивернейшего из друзей. И так, смотришь, нехорошо, и эдак плохо... Эх, да что там, ведь уже все решено... Скорей, чтобы не думать... Непослушные руки с негнущимися пальцами медленно подняли ружье и приставили прикладом к плечу. Я поискал невидящим глазом прорезь винта и увидел, как Дружок встал на задние лапы и с любопытством посмотрел на меня. "Во что ты со мной играешь?" — вопрошал его взгляд.
Данные литературные произведения перенесены
в электронную форму из сборника «Творение»
(сборник стихов, рассказов и фантастических новелл, написанных участниками
литературной студии «Меридиан»), который посвящен двухсотлетию города
Гатчины. |