1
Не спится. Ты знаешь, такое бывает,
в постели с тобою игру затевает
отнюдь не жена, ее теплые ноги
сейчас не тревожат касанием сонным.
Греховное чувство скафандр надевает,
вонзается в шлем, на лице застекленном —
покой целомудрия, страстность миноги.
Что ж, пусть оно шлепает ластами в ванне,
пугая мокриц, обитающих в оной,
пусть фары машин, упреждая рычанье,
порхают по стенам, как моль в целлофане.
Мне что-то не спится в коробке бетонной
под тиканье-таканье, мрака качанье,
под капель паденье во тьме заоконной.
Пространство окна, поделенное накрест,
как датские, шведские, финские флаги
(смотря по погоде), теперь отражает
невидимый ночью чудовищный нарост
фабричной трубы, точно символ отваги
мужской. Лишь дожди по ночам остужают
слегка эту архитектурную пакость.
2
Ты знаешь, такое бывает — не спится.
Ты знаешь, бывают подобия ночи,
когда и колонны, и шпили, и шпицы,
рустовка фасадов, зеленые очи
слепых монументов, Растрелли и Бренна,
банальность решеток, мостов и каналов
встают надо мною подобьем арены,
подобием чаши. Меня окунало
не раз и не два в сумасшедшую гущу
промозглого холода, ветра, тумана,
чугунного топота, в желтую кучу
листвы, в черно-белую бездну дурмана
железа и камня. Меня не держали
за пятку. Я просто был выброшен в море,
и мне, точно волны, навстречу бежали
ступени, пролеты, простор акваторий
и правильность линий, закон перспективы
троллейбусных дуг и маршрутов трамваев.
И как — ежедневная леди Годива —
по улице главной река проплывает,
как город ночные болота качали,
как тучи глотали квартал за кварталом,
как странные тени гуляют ночами,
как пары целуются в арках устало,
как всем, чем угодно, но только не плачем,
стекают по стенам дождливые слезы,
так капают дни, так уходит удача,
так Пушкин стекал из поэзии в прозу,
так ты, оторвав от себя домочадцев,
отходишь ко сну, подогнувши коленки,
так я не могу до тебя докричаться
в безмолвном пространстве сквозь стекла и стенки,
так город течет, не заметив движенья,
к провалу за краем последней ступени.
Нам в жизни дано лишь одно — притяженье
к уходу из мира, к глухому забвенью.
3
Такое бывает — не спится. Ты знаешь,
высмеивать девочек в белых порточках,
на окнах мечтающих ночью, когда-то
любил я. Люблю и теперь. Понимаешь,
никак не могу не точить коготочки
о лики писателей сверхбородатых.
Но холод, но снег, но свинцовые волны,
но дождь, колотящий в окно год за годом,
но нервный, как дрожь, как гудок телефонный,
характер болотного города — то, что,
среди горожан называясь погодой,
привычно, как ежевечерняя почта,
но улицы белое столпотворенье,
но шпиль над рекою, как знак ударенья...
О, Боже! Послушай меня, святотатца,
прошу, покарай меня страшной бедою,
когда бы мне вздумалось здесь прогуляться
с огромной, как хобот слона, бородою,
когда бы мне вздумалось пасть на колени
на площади людной, когда б я однажды
сказал: «Я люблю...» и прибавил названье,
с единственной мыслью без тени сомненья,
когда б я твоей благосклонности жаждал,
когда б я искал у тебя пониманья.
4
Но капают дни, и дрожит отраженье,
и крепость течением сносит к заливу.
Нам в жизни дано лишь одно — приближенье
к уходу. По-моему, все справедливо.