на головную страницу сайта | к оглавлению раздела

Константин Михайлович Фофанов

Стихи. Биография

Фофанов Константин Михайлович

Константин Михайлович Фофанов (1862—1911) — поэт. В Гатчине прожил около 13 лет. Здесь были написаны многие стихотворения и подготовлены сборники «Иллюзии», «Тени и тайны».

Константин Михайлович Фофанов родился в Петербурге 18 мая 1862 года (Игорь Лотарев родился 4 мая) в купеческой семье среднего достатка, впоследствии обедневшей (семья Игоря Лотарева тоже обеднела после смерти его единоутробной сестры Зои). «Предки мои принадлежали к великой семье, называемой Человечеством. Их останки не покоятся в родовых склепах, их гробы не опечатаны дворянскими гербами», - писал Фофанов в своей автобиографии. Предки поэта были государственными крестьянами Олонецкой губернии. Фофанов писал: «И самый старейший из них какой-нибудь финский рыболов, печальный пасынок природы». В стихах Фофанов иногда называл себя «финном» (Игорь Лотарев назвал себя «северяниным»).

Фофанов Константин МихайловичК.М.Фофанов начал учиться лет с шести в «первоначальной школе», а впоследствии посещал и другие частные учебные заведения, едва дойдя до четвертого класса (Игорь Лотарев закончил четыре класса реального училища). Недостатки образования отчасти восполнялись чтением журналов и книг (любимым занятием Игоря Лотарева было чтение).

Первое напечатанное стихотворение Фофанова было из юношеской тетради «библейских» стихов — «Сосуд с целебною водою Иордана...». Оно появилось 8 июля 1881 года в газете «Русский еврей» под псевдонимом КОМИФО, составленным из начальных букв имени, отчества и фамилии автора. В 1885 году Фофанов порывает с родными и уходит из дома, где его поэтические успехи так не встретили одобрения и поддержки. Почти все написанное Фофанов в 1887 году включает в сборник «Стихотворения». Критика приняла книгу холодно. В рецензиях отмечались многочисленные небрежности, нарушения грамматических норм, отсутствие строгого отбора стихотворений (в том же упрекали Игоря-Северянина после того как в свет вышел второй сборник его стихов «Златолира»). Благожелательно Фофанов картине Репинанастроенный по отношению к Фофанову критик «Нового времени» В.П.Буренин был вынужден отметить, что наивный талант Фофанова поет, как поют птицы: «не заботясь о том, что споется и как споется» (Игорь-Северянин называл себя соловьем и часто подчеркивал, что приемлет все, что вышло из под его пера).

Жизнь Фофанова представляет собою цепь прозаических и будничных лишений: постоянная, непреодолимая нищета, болезнь, осложнившая и без того тяжелое существование, психическoe заболевание жены, многочисленные дети — всего одиннадцать человек, из которых двое умерли в раннем возрасте. В 1904—1905 годах Фофанов жил в Новгороде и в Старой Руссе, где в то время жил М. Горький. Горький рассказывал о своих встречах с Фофановым, которого лично почти не знал, но часто видел на улицах и от которого иногда приходил человек с просьбой о деньгах. Фофанов «был невыносимо, до страшного жалок, всегда пьяный, оборванный и осмеиваемый, но как бы ни был он сильно пьян, его небесно-голубые глаза сияли именно так, как это изобразил Репин» (на портрете Репина Фофанов изображен в профиль и взгляда не видно).

Фофанов и его жена много и часто пили. Вот, что об этом вспоминал Игорь-Северянин:

«Про Фофанова складывались легенды, но большинству из них я верить не рекомендую. (...) Правда, в моменты опьянения и невозможное делалось возможным, но, повторяю, большинство россказней про него - ложь и вздор. (...) Фофанов был обаятельным, мягким, добрым и сердечным человеком, очень нравственным, религиозным и даже застенчивым по-детски. (...) У него семейной жизни вовсе не было, по крайней мере в те годы, когда мне выпало счастье знавать его лично, ибо жена его, подверженная тому же недугу, которым страдал и он сам, иногда где-то пропадала по целым дням, а когда бывала дома, находилась постоянно в невменяемом состоянии. За время своего супружества она побывала семь раз у Николая Чудотворца. "Гостил" там однажды и сам Фофанов. Многие спрашивают, кто на кого дурно повлиял? Не отвечая прямо на этот вопрос, я укажу только, что пить поэт начал с тринадцатилетнего возраста».

Посмертная маска К.М. ФофановаВ гатчинском краеведческом музее (дом художника Щербова) в небольшой витрине можно видеть личные вещи Константина Фофанова - обломок трости, сплющенную шляпу, бумажник и очки, подаренные его дочерью. Семья Фофановых жила в Гатчине с 1888 по 1909 год и за это время сменила более 20 адресов. Фофанов снимал квартиру на Госпитальной дом 11, и на Мариинской дом 7, и на Боговутовской в доме Дундуковой, и на Александровской в домах 13, 33, 35. Жил Фофанов и на Ольгинской дом 24, и на Елизаветинской дом 9, и на проспекте императора Павла I в доме купца Слащева. В музее утверждают, что ни один из 20 домов, в которых он действительно жил, до наших дней не сохранился.

Игорь-Северянин был знаком с Фофановым с 20 ноября 1907 года и по день его кончины 17 мая 1911 года и за это время виделся с ним очень часто. 10 мая 1911 года в «Биржевых ведомостях» появилось сообщение о болезни поэта. Фофанов жаловался на боли в левом боку и кашлял, но был оживлен и даже весел. Через два дня состояние Фофанова резко ухудшилось. Сразу три недуга одолели поэта: воспаление левого легкого, нефрит и белая горячка. В закрытом автомобиле его отвезли на Васильевский остров в лечебницу доктора Камераза. Всего за два дня он исхудал до неузнаваемости. Пожелтевший, выстриженный под «ноль», с выбритыми усами и бородой он был еще в сознании, лишь по временам впадая в бред. Доктор Камераз поддерживал его шампанским. Игорь-Северянин, Леонид Афанасьев и Аполлон Коринфский учредили у постели поэта дежурство.

До своего последнего часа, даже в забытьи Константин Михайлович не переставал водить рукой по стене, словно продолжал писать стихи. 17 мая около трех часов дня Фофанов скончался. Игорь-Северянин принял самое деятельное участие в организации похорон, достал у князя Эспера Ухтомского недостающие для покупки места на кладбище Новодевичьего монастыря рядом с могилой Врубеля 250 рублей.
/ Источник



Фофанов на мызе "Ивановка"

Фофанов на мызе Ивановка. (Игорь-Северянин _ 1911. Октябрь.)

СТИХИ

«КАК ВОЗДУХ СВЕЖ, КАК ЛИПЫ ЯРКО...»
Как воздух свеж, как липы ярко
Румянцем осени горят! Как далеко в
аллеях парка Отзвучья вечера
дрожат.

Не слышно птиц, не дышит роза,
Врываясь, мчатся в мрак дерев
Свист отдаленный паровоза,
Удары башенных часов.

Да прозвучит в траве росистой
Кузнечков поздних тяжкий скрип, Меж
тем, как вьется лист огнистый, Без
шума упадая с лип.

Все полно смерти предстоящей, И в
тишине тягучих струй Уж стужа
осени дрожащей Запечатлела
поцелуй...
СВЯТОЧНАЯ ФАНТА3ИЯ
Час заклинаний наступал...
Мятель стонала за окном,
Как будто в сумраке ночном
Злорадный демон хохотал
И бился бешеным крылом -
С холодной бурей за одно -
В мое закрытое окно.
Час заклинаний наступал!
Зажег я свечи у зеркал,

И отразила без числа
Двух свечек тихие огни
В своей серебряной тени
Гладь озареннаго стекла...
И колоннадами они
В глубь безконечную вели
Мечту стесненную земли...
Я в одиночество хотел
Перелететь через предел
Моей судьбы. И в эту ночь
Сказал; что будет - все равно!
Мне наслажденье не дано...
Мечта, веди! мечта, пророчь, -
С годов таинственных сорви
Завесу темную!.. Любви
Давно нет места у меня
В душе остывшей без огня.
Ни испугать, ни ужаснуть
Меня не может грустный путь,
Но я хотел бы заглянуть, -
Где зреет в тайной тишине
Еще неведомое мне!..
Я сел у зеркала и жду, -
Почти во, сне, почти в бреду.
Я бледен, как холодный труп,
Улыбка глаз, движенье губ
И вздох, туманящий стекло,
Да озаренное чело
Пытливой мыслью - знать дает,
Что сердце бьется и живет...
Темней... Ложится свод на свод
Пещер сверкающих; - и вот
Во глубине неясных скал
Заколыхался, задрожал,
Как солнцем вызванный туман,
Теней беззвучный караван...
И ужас, сладкий как восторг,
Слезу холодную исторг
С моих ресниц... Идет, идет
За хороводом хоровод
Теней безмолвных, как печаль, -
И дальше глубь, и глубже даль!..
Что это - выходцы могил?
Иль грезы? Иль неживших сил
Не отстрадавший легион?
Куда идут? С каких сторон?
Идет, плывет за тенью тень
По ступеням и со ступень...
Стремятся вверх и сходят вниз...
Идут!.. идут!.. От белых риз
Мне веет пылью и теплом
Соленой влагой, и песком...
Идут... идут!.. О, небеса!
Уже я слышу голоса, -
Но непонятен мне теней
Язык, не знающий страстей.
Так листья с ветром шелестят,
Когда росы они хотят,
Так в полночь шепчется с луной
Волны обманчивый прибой.
Я весь дрожу... я весь в огне...
И весело, и жутко мне,-
Шумней, быстрые голоса,
И шевелит мне волоса
Озноб, похожий на испуг...
Я смерть постиг, как жизнь... И вдруг
Звенят ключи... подъемлют спор,
И - расторгается затвор:
И в безконечности пещер
Распались звенья новых сфер...
И вижу: тихая звезда
Сияет в небе; никогда -
Так вдохновенна и светла -
Она с востока не текла;
И с безмятежной вышины
Молитвы тихия слышны -
Небесных сил хвалебный хор...
А там, за гранью синих гор,
Уже синеет ночи мгла,
Там крест Голгофа вознесла!..
И снова шум... и голоса...
И внове померкли небеса...
Хаос и мрак... Над бездной волн -
Ненасытимой жаждой полн -
К скале прикованный Титан
На небо смотрит сквозь туман, -
Туда, где мнил он для чудес
Огонь похитит у небес...
И стая коршунов над ним
Кружится с криком роковым,
Терзает грудь его, - но лик
Страдальца муками велик.
Он горд, - он смотрит на восток,
Где светоч истины зажег
Другой - властительный Пророк,
Бог искупленья, мирный Бог.
И вдруг из коршунов один
С холодных поднялся вершин,
Широко крылья распахнул,
Неся смятение и гул...
Парит - и крылья распростер,
Как ночи траурный шатер;
И два кровавые огня -
Два ока смотрит на меня...

0, мне понятен этот взор! -
В нем испытанья и позор,
В нем холод лжи и яд страстей, -
То демон совести моей...
Зачем он свет собой затмил
И сны земле поработил,
И внове зажег передо мной
Две свычки мертвою рукой?
И снова - с бурей за одно -
Хохочет в сумраке ночном,
И бьется бешеным крылом,
Где сосны - в белом домино -
В снегу мерцают сквозь окно,
И свет негреющей луны
Уныло блещет с вышины?!.

ВОЛКИ
Рождественский рассказ.
(Посвящается А.В.Ж-чу).

1.

В праздник, вечером, с женою
Возвращался поп Степан,
И везли они с собою
Подаянья христиан.
Нынче милостиво небо,-
Велика Степана треба;
Из-под полости саней
Видны головы гусей,
Зайцев трубчатыя уши,
Перья пестрых петухов
И меж них свиныя туши -
Дар богатых мужиков.

II.

Тих и легок бег савраски...
Дремлют сонныя поля,
Лес белеет, точно в сказке,
Из сквозного хрусталя,
Полумесяц в мгле морозной
Тихо бродит степью звёздной
И сквозь мглу мороза льет
Мертвый свет на мертвый лед
Поп Степан, любуясь высью
Едет, страх в душе тая;
Завернувшись в шубку лисью,
Тараторит попадья.

III.

- Ну, уж кум Иван - скупенек, -
Дал нам зайца одного,
А ведь, молвят, куры денег
Не клевали у него!
Да и тетушка Маруся
Подарила только гуся,
А могла бы, ей же ей,
Раздобриться пощедрей.
Скуп и старый Агафоныч,
Не введет себя в изъян...
- Что ты брехаешь за полночь!
Гневно басит поп Степан.

IV.

Едут дальше. Злее стужа;
В белом инее шлея
На савраске... Возле мужа
Тихо дремлет попадья.
Вдруг савраска захрапела
И попятилась несмело,
И, ушами шевеля,
В страхе смотрит на поля.
Сам отец Степан в испуге
Озирается кругом.
"Волки", шепчет он супруге,
Осеняяся крестом.

V.

В самом деле - на опушке
Низкорослаго леска
Пять волков сидят, друг дружке
Грея тощие бока.
Гневно ляскают зубами
И пушистыми хвостами,
В ожидании гостей,
Разметают снег полей.
Их глаза горят, как свечи,
В очарованной глуши...
До села еще далече,
На дороге ни души...

VI.

И, внезапной встречи труся,
Умоляет попадья:
"Степа, Степа, брось им гуся,
А уж зайца брошу я!"
- Ах Ты, Господи Иcyce!
Не спасут от смерти гуси,
Если праведный Господь
Позабудет нашу плоть!
Говорить Степан, вздыхая,
Все ж берет он двух гусей
И летят они, мелькая,
На холодный снег полей.

VII.

Угостившись данью жалкой,
Волки дружною рысцой
Вновь бегут дорогой яркой
За поповскою четой.
Пять теней на снеге белом,
Войском хищным и не смелым,
Подвигаясь мирно в ряд,
Души путников мрачат.
Кнут поповский по савраске
Ходит, в воздухе свистит,
Но она и без острастки
Торопливо к дому мчит.

VIII

Поп Степан вопит в тревоге:
"Это Бог нас за грехи!"
И летят волкам под ноги
Зайцы, куры, петухи.
Волки жадно дань сбирают,
Жадно кости разгрызают;
Три отстали - и жуют.
Только два не отстают -
Забегают так и эдак...
И, спасаясь от зверей,
Поп бросает напоследок
Туши мерзлыя свиней.

IX.

Легче путники вздыхают,
И ровный савраски бег...
Огоньки вдали мигают,
Теплый близится ночлег.
Далеко отстали волки...
Кабака мелькают елки
И гармоника порой
Плачет в улице глухой.
Быстро мчит савраска к дому
И дрожит от сладких грез:
Там найдет она солому
И живительный овес.

X.

А в санях ведутся толки
Между грустною четой...
- Эх, уж волки, эти волки!
Муж качает головой.
А супруга чуть не плачет...
- Что ж такое это значить?
Ведь была у нас гора
В санках всякаго добра...
Привезли ж одне рогожи,
Что же делать нам теперь?
- Что ж... за нас на праздник Божий
Разговелся нынче зверь.

1887 г., декабрь.

Из раздела «Этюды в рифмах»

НАШ ДОМОВОЙ

Люблю тебя, наш русский домовой!
Волшебным снам, как старине послушный,
Ты веешь мне знакомой стариной, -
Пою тебя, наш демон простодушный:
Ты близок мне, волшебник дорогой.
Доверчивый, ты скромныя угодья
Моих отцов, как сторож, охранял,
Их зернами и хмелем осыпал...
Ты близок мне - я внук простонародья.
И первый ты в младенческой тиши
Дохнул теплом мне родственной души.
И слышался тогда твой вздох печальный,
Он как вопрос звучал из тишины,
А, может быть, из тьмы первоначальной,
Не правда ли, все люди? все равны?
И стал ты мне, как откровенье, сладок
И полюбил я тихий твой приход
То с негою пленительных загадок,
То с мукою язвительных заботь.
Народ живет; народ еще не вымер...
Ты помнишь ли, как Солнышко-Владимир,
Твой добрый князь, крестился у Днепра?..
Ты бражничал у княжаго двора,
Ты сторожил и мел его хоромы...
И девичьи мечты тебе знакомы.
Как часто ты доверчивой княжне
Внушал любовь к докучной тишине,
Когда дрожал лампадный луч в часовне
В безсонный час, при ласковой луне,
Она, дитя, мечтала о неровне...
Ты был один свидетель нежных чар,
Ты разжигал сердечной страсти жар,
Ей навевал влюбленную истому,
Сон отгонял - и, наконец, она,
Дыханием твоим обожжена,
Лебяжий пух меняла на солому...
И, между тем, как старый князь дрожал,
Влюбленных след ты нежно заметал
И колдовал над милою деревней,
Где страсть полней и песни задушевней...
Ты дорог мне, таинственный кумир;
Моих страстей и грез моих наперсник,
По-своему ты любишь грешный мир.
Родных полей и дымных хат ровесник,
Веди меня в седую глушь лесов,
К полям, к труду к замедленному плугу...
Не измени неопытному другу,
Дай руку мне!.. Ты видишь, я готовь
Сменить тоску нарядных лестью горниц,
Где зреет страсть завистливых затворниц,
Лукавых жен, холодных дочерей,
Кичащихся лишь немощью своей, -
На скромный дар заветных огородов,
На золото колеблющихся нив...
Там ты вдохнешь мне силу новых всходов
И стану я, по-твоему, счастливь!..
И грешный вопль раскаянья забуду,-
И радостью труда исполнен буду,
Свой новый путь, как жизнь, благословив.

ДВА ГЕНИЯ

Их в мире два - они как братья,
Как два родные близнеца,
Друг друга заключив в объятья,
Живут и мыслят без конца.

Один мечтает, сильный духом
И гордый пламенным умом.
Он преклонился чутким слухом
Перед небесным алтарем.
Внимая чудному глаголу
И райским силам в вышине, -
Он как земному произволу
Не хочет покориться мне.

Другой для тайных наслаждений
И для лобзаний призван в миръ.
Его страшить небесный гений,
Он мой палач и мой вампир.

Они ведут свой спор старинный,
Кому из них торжествовать;
Один раскроет свиток длинный,
Чтоб все былое прочитать.
Читает гибельныя строки -
Темнит чело и взоры грусть;
Он все - тоску мою, пороки,
Как песни, знает наизусть,
И все готов простить за нужный
Миг покаянья моего, -
Другой, холодный и мятежный,
Глядит как демон на него.
Он не прощает, не трепещет,
Язвит упреками в тиши
И в дикой злобе рукоплещет
Терзанью позднему души.

МОЕЙ БОГОМОЛКЕ

Теперь ты молода, полна любви и сил...
К чему ж тебе вдыхать печальный дым кадил
И, в храме слушая божественное пенье,
Мечтать о сумраке загробнаго селенья?
Теперь ты радости храни в своей груди,
Сменяй восторг любви восторженною страстью,
Внимай моим строфам, стремись безпечно к счастью -
Молиться и вздыхать успеешь - подожди!

* * *
Пройдут года, как сон. Старушкой будешь ты,
Смиренной бабушкой слезливой и седою,
Тогда ты наблюдай обедни и посты
И в знаменье креста дрожащие персты
Тихонько складывай с сердечною мольбою.
Уже мне грезится семья твоих внучат
И звонко всенощной, и розовый закат.
Лампаду ты зажгла, очки свои надула
И, вынув библию тяжелую, присела
Читать задумчиво сказанья и псалмы,
Где чудеса небес разгадываем мы...
И вот померк закат, сгустилась ночи мгла,
Вполголоса канон пролепетав уныло,
Застежкой медною ты библию закрыла...
Навстречу сумрака звонят колокола,
Внучата шепчутся о старости капризной
И ты, склонившися дряхлеющим челом,
Глядишь на юношей и с тихой укоризной
Качаешь головой, вздыхая о былом.

Из раздела «Снегурка»

АЛЛЕЯ ОСЕНЬЮ
Пышный, чем в ясный день расцвета
Аллея пурпуром одета,
И в зыбком золоте ветвей
Еще блистает праздник лета
Волшебной прелестью своей...
И ночь, сходящую в аллею
Сквозь эту рдяную листву,
Назвать я сумраком не смею,
Но и зарей не назову!

НАД БЕЗДНОЙ
Мне снилась сумрачная бездна,
Обрывы скал по сторонам,
Где рвался к ясным небесам
Поток, бушуя безполезно.
А в небе облако текло
Стезею светлой и лазурной,
Бледней, чем светлое чело
От страсти сдержанной и бурной
Оно - дитя спокойных рек,
Просило бури безполезной,
И разрыдалося над бездной,
Увидя волн кипящий снег.
И забывая луч прозрачный -
Небес последнее звено, -
Уже с волною бездны мрачной
Оно шумело за одно.
И только туча набегала,
Шумный был в бездне шум и вой, -
Как будто небо обещало
Ей бури, а себе - покой.

ДВЕ МОГИЛЫ
Глуха, темна твоя могила, -
В ней безучастность и покой, -
Она ревниво разлучила
Тебя со счастьем и тоской.

Но у меня могила шире -
Она страшнее чем твоя:
Природа в радужной порфире
В ней блещет зноем бытия,

В ней нет отраднаго забвенья,
Она томит огнем страстей;
По ней снуют как привидения
Больные призраки людей;

В ней смело бродить горе злое,
Надгробной песнею звуча,
И блещет солнце золотое,
Как панихидная свеча...

ИГРА ТЕНЕЙ
Что за странные узоры
От цветов вдоль белой сторы
То игра ночных теней.
То луны сиянье бродит
И обманчиво наводить
Холод вкрадчивых лучей!

Что за шорох, что за шелест
Очарованную прелесть
Льют в задумчивой тиши?
Это вздох из груди рвется,
Или отзвук раздается
Сладкой музыки души?

И откуда этот нужный
Не земной и безмятежный
Вдруг повеял аромат?
Не весна ли то незримо
Легкой тенью серафима
Отворила райский сад...

И откуда с ясным светом
Мне повеяло приветом,
Вдохновеньем и теплом...
Замирает шепот речи, -
И душа для милой встречи
Разгорается огнем...

Сердце ждет... и плачут очи, -
Все безмолвно в мраке ночи, -
То игра ночных теней!
То луны сиянье брезжит
И знобит, и душу нежить
Сладким холодом лучей...

31-го декабря 1893 г.

В ТЯЖЕЛУЮ НОЧЬ
Как ужасно воют черныя собаки
На дворе сегодня! Как ненастна ночь!
Как небесных звезд печален свет во мраке.
Небу им, как сердцу - грезам не помочь!

Как тревожна, ночь и как ужасна мука...
Но безмолвен я, лишь ропщет темнота
И, окаменевши - нe рождает звука, -
От рыданий грудь, от жалобы уста...

Догорая, гаснут трепетныя свечи...
Ночь повита крепом, мысль, как ночь, темна...
Меркнуть упoвaнья… замирают речи...
Сердце чутко ждет властительнаго сна.

ОТЧЕ НАШ
Отче наш! Бог, в небесах обитающий,
Оку незримый, но зримый сердцами,
Все созидающий, все разрушающий,
Греющий землю живыми лучами.
Мы принесли тебе в жертву безкровную
Нашу молитву в часы покаяния, -
Дай же, о Боже, нам пищу духовную,
Дай нам источник святого желания.
В годы сомнения, в годы ненастные
Нам изменили мечты неизменныя;
Мы загасили светильники ясные,
Мы расплескали елеи священные.
Отче наш! Бог безутешно страдающих,
Солнце вселенной! к Тебе мы с молитвою -
Всех сохрани за любовь погибающих.
Всех угнетенных мучительной битвою!
Отче наш! дай нам пути благодатные
И отстрани от соблазна лукаваго...
Да возсияютъ лучи незакатные
Правды небесной и помысла праваго!

ПРИНЦЕССА МАЯ
Я живу в кустах черемух,
Я зовусь принцессой мая;
Мне покорны эльфы леса,
Мне покорны грезы рая.

Я качаюсь в сладкой дреме
В белом ландыше, смотря,
Как сквозить в росинках светлых
Переливная заря.

В золотой, душистый полдень,
Утомясь душой и телом,
Отдыхаю, точно жница,
Я под колосом незрелым;

Надо мной, раскрывши зонтик,
Звездноокий василек
Шепчет сказки и целует,
Наклоняясь, мой венок.

И когда я белой ночью,
Шелестя, иду по саду -
Узнает меня влюбленный
По сиянию и взгляду...

И когда я на влюбленных
Брызну свежею росой, -
Значит ждет их брак счастливый,
Ждет их церковь и налой...

И когда вхожу я грустно
Без венка и без свирели
К истомленному страдальцу,
Где он мечется в постели, -

Он вздыхает полной грудью,
Но едва склонюсь к нему...
Тихо очи закрывает,
Погружаясь в мир и тьму...

ПРИЗРАК
Весь соткан из луннаго света,
Обрызган душистой росой,
Со мною он был до разсвета
И плакал о счастьи со мной.

И призраку молвил я, мрачный:
- Зачем ты - пришелец с луны?
Безжизнен твой облик прозрачный,
И слезы твои холодны.

Зачем ты мне сердце тревожишь
И плачешь со мной за меня?
Ты знать моей думы не можешь,
Не ведая страсти огня.

А призрак в серебряном блеске,
Пугая полночную мглу,
Безстрастно чертил арабески
Из белых лучей на полу.

Все ярче в томительном мраке
Зловещий узор выступал.
И в каждом таинственном знаке
Я страшную повесть читал...

СТАНСЫ СЫНУ
Люби людей; люби природу...
Неволей ближних и родных
Не покупай себе свободу...
Учись у добрых и у злых.

Есть в небе место ясным зорькам,
Но там и темной ночи мгла,
И сладкий мед в растеньи горьком
Находить мудрая пчела.

Пусть лучше ты обманут дважды
И проклят ложью не за ложь...
Чем сам обманешь хоть однажды
И на проклятье посягнешь!

Мы, проклиная, сердце губим,
И свет любви теряем с ним...
Мир наш - пока его мы любим,
Разлюбим - станет он чужим.

1888 г., июль.

УТЕШИТЕЛЬ
Ты сложил свои белыя крылья,
Опустил лучезарный очи,
И пришел в мир тоски и безсилья,
В тихий сумрак молитвенной ночи, -

Надышаться земным ароматом,
Настрадаться печалью земною
И оставить на лоне измятом
Райский сон догоревшей зарею...

Добрый ангел любви незакатный, -
Ты стал вдвое мне ближе, мой гений!
И обвеян мечтой непонятной,
Отряхаю я горечь сомнений, -

Черный прах, порождаемый прахом,
Предаю я немому забвенью, -
И слежу с нескрываемым страхом
За твоей светозарною тенью...

Раб страстей малодушный - невольно
Я обрел утешения слово;
За прошедшее стыдно и больно,
За грядущее счастлив я снова...

* * *
Весеннею ночью бродил королевич
И об руку с ним королева...
И гордыя скалы теснились - направо,
И море шумело налево.

Клялися в любви они страстно и нежно
И было им ново признанье,
И горды любовью, и юностью горды
Сливались уста их в лобзанье.

Суровый скалы молчали угрюмо,
А море сердито шумело:
"Все слышало это давно я когда-то
И все это мне надоело!

"И шепот влюбленных, и ропот несчастных,
И страсть, и людския желанья -
Лишь стих, повторенный от вечной поэмы,
Поэмы святой мирозданья!"

И хмурилось море... Шутил королевич,
Смеялась шутя королева...
И гордыя скалы темнели направо, ...
И море шумело налево.

* * *
Всегда мы чувствуем правдиво,
Но ложно мыслим мы подчас
И от очей ума ревниво
Хороним взор духовных глаз.

Но, друг, живя, не мудрствуй ложно,
Не удивляйся ничему,-
Постигнуть сердцем все возможно
Непостижимое уму.


 


© Copyright HTML Gatchina3000, 2004-2005

на головную страницу сайта | к оглавлению раздела