Гатчина – инакомыслящая и воздушная
Источник: «Эксперт Северо-Запад» №31(284), 28 августа 2006
Автор: Тимофей Хмелев
Гатчина – та Россия, которую мы с удовольствием потеряли в мегаполисах и по которой будем ностальгировать до бесконечности
Вначале позволим себе некоторую оговорку. Эта статья – продолжение цикла очерков, посвященных городам Северо-Запада, который мы ведем уже несколько лет, хотя и не слишком регулярно. И так естественным образом получалось, что влекло нас обыкновенно вглубь, подальше от Петербурга – в Карелию, Заонежье, Вологодчину, псковские земли… Единственные города Ленинградской области, которые попали в наш цикл, – полуфинский Выборг и индустриальные Кириши. Видимо, гелиоцентрическое мышление порождало в нас убеждение, что ближнее, «дворцовое» окружение Петербурга общеизвестно, а потому и не слишком интересно читателю. Не то чтобы мы решили признать свою ошибку (никакой ошибки и не было), но, так или иначе, на этот раз решили разведать ближний круг. И неожиданно обнаружилось, что даже в этом «ближнем круге», в исхоженных вдоль и поперек «дворцовых» пригородах Петербурга есть один город, что стоит особняком.
Обособленность его столь велика (речь, как понятно из названия, о Гатчине), что многие петербуржцы едва ли бывали в этом городе более одного раза, если бывали вообще. Все, что обыкновенно известно о Гатчине русскому человеку, и петербуржцу в частности, – в Гатчине есть какой-то дворец наподобие тех, что в Павловске или Пушкине, но, видимо, не такой важный и красивый, раз туда толпами не ездят. Что правда, то правда: есть расстоянья – не преодолеть.
Инакомыслящая
Это, вероятно, и есть первейший мотив гатчинской экзистенции – расстояние. Ведь изначально Гатчина мыслилась, осваивалась и эксплуатировалась российской аристократией как охотничий шато, своеобразный аналог луарских замков во Франции, то есть определенно не Версаль, которому в петербургской топологии скорее соответствовали Царское Село или Петергоф. Исходя из этого и место было выбрано в отдалении (по тем временам – совсем в отдалении) – полдня в карете трястись. И вышло столь же хорошо, сколь и странно. Гатчинский дворец, а с ним и вся Гатчина (вот и щепетильный вордовский редактор не распознает такого слова) тихо, но определенно дистанцировались от петербургского имперского барокко, как будто желая подчеркнуть во всем своем образе инаковость, отличность от господствовавшего тогда барочного тренда. Ни дать ни взять неоренессанс-шато.
Таким образом, отстроившись в пространстве, Гатчина маркировала и стилистическую дистанцию, которая более всего пришлась по душе самому эксцентрическому из русских императоров – Павлу I. Присутствие павловского каприза ощущается в Гатчине особенно – намного отчетливее и ярче, нежели собственно в Павловске. Чего только стоят мальтийские кресты, которыми незаметно (масонская ересь!) декорирован православный Павловский собор!
Мотив удаления, дистанции проявляется и внутри самой Гатчины. Во-первых – собственно парк, до сих пор не обретший четких очертаний и плавно перетекающий в охотничьи угодья, именуемые Зверинцем, а вслед за этим – в окружающий ландшафт. Здесь положительно есть где затеряться, здесь, кажется, всегда отыщется уголок, в котором можно уединиться, не понарошку, как в Павловске или Пушкине, а всерьез, без риска быть обнаруженным или захваченным в объектив фотоохотника.
Гатчинские парки по-прежнему не облагорожены (или не обезображены – кому как нравится) туристической индустрией. Они именно что городские: горожане пользуются главной аллеей Дворцового парка как пешеходной магистралью, связывающей кварталы Гатчины, разнесенные на приличное, надо сказать, расстояние. Тут, к слову, этот мотив внутренней дистанции снова дает о себе знать – город масштабируется обособленными районами, которые на карте гроздьями-пятнами лепятся к дворцово-парковому комплексу. И вот парадокс: вроде бы дворцы живут отдельно, жилые кварталы – отдельно, дачные субкварталы, превращающиеся постепенно в коттеджные поселки, – пока совсем отдельно, промзоны – тоже обособленно, но все они связываются непрерывающимся сообщением, как автомобильным, так и пешеходным.
Коррекция будущего
Но главное – другое. 
Даже при нынешних «полноприводных» средствах перемещения в пространстве и цифровых коммуникациях петербуржцы по-прежнему ощущают Гатчину неблизкой в сравнении с другими своими пригородами. Она и есть «уже провинция», как минимум административно – Ленобласть ведь. Да и неформально она не столько пригород мегаполиса, сколько уездный городок с губернским подтекстом. «Депутаты городские и областные все никак не выяснят, где областным властям обретаться, раз Петербург с прилагающейся к нему областью числятся разными субъектами. Поговаривали даже слить их в один субъект. Я, хотя всю жизнь был сторонником централизации, – с серьезной улыбкой делится своим пониманием гатчинского статус-кво Александр Захаров, некогда партийный работник, а ныне заместитель директора Гатчинского ДСК, – здесь буду против. И если уж выводить областные структуры из Петербурга (в общем, правильно: чего им там делать, раз они област
ные?), то не на выселки за КАД, а как раз в Гатчину. Лучшего места для столицы Ленинградской области не найти».
Звучит на первый взгляд странно, для кого-то, возможно, нелепо, но, если не слишком рефлексировать, во многом резонно. Что-то столичное и статусное в Гатчине и без лишних чиновников имеется – как-никак императорами обживалась. В то же время крепкий такой провинциальный городок. Обозначить его столичным, придать ему управленческих полномочий значило бы дать Гатчине дополнительный мотив развития, который властные умы никак не отыщут, а отыскать хотят, да все откладывают: дороги, бюджеты, не до Гатчины, Царское бы со Стрельной освоить…
Ладно, надо признать, что административный up-date Гатчины – проект химеричный. И это, пожалуй, хорошо. Вся прелесть Гатчины именно в ее провинциальной обособленности, и даже наличие грандиозного дворца, который мог бы и должен быть использован как мощный источник муниципального процветания, сути не меняет. Не слишком ухоженные, но уютные зеленые улочки, неказистые, но очаровательные в своей архитектурной простоте деревянные дома довоенной и дореволюционной постройки, дикие пляжи на берегах живописно поросших тиной прудов, малый и всякий разный бизнес, отстающий в фазе развития от Петербурга лет на 10, а потому еще не успевший перекрыть лучшие городские виды назойливой рекламой… Все это та Россия, которую мы с удовольствием потеряли в мегаполисах, которую неизбежно потеряем и в Гатчине и по которой будем ностальгировать до бесконечности. Но тот факт, что в Гатчине мы ее еще не потеряли, что город, несмотря на его высокую туристическую привлекательность, по-прежнему не благоустроен в современном поним ании, дает шанс осуществить это самое неизбежное благоустройство более тактично и корректно, нежели в тех местах, куда цепкие ручонки капитала дотянулись в первую очередь.
Anti-glamour
Обед в кафе Гатчинского дворца – обыкновенная процедура «экскурсионного» туриста. На наших глазах разворачивается презабавная сцена. В кафе заходит мини-группа французских вояжеров. «Ах, как здесь мило, здесь играет радио, – щебечет один. – Пора уже наконец хорошенько поесть». – «И вправду мило, – откликается другой, – только запах мне не слишком нравится». – «Ты прав, пахнет простой едой, – вторит ему третий, – но я согласен, здесь мило, надо уже поесть, мы совершили такую большую прогулку…» – «Что ж, я предлагаю поехать в Петербург, – восклицает предыдущий, – в большой хороший ресторан, и вкусно там поужинать!» На этом вояжеры, улыбнувшись и покивав головой дамскому персоналу кафе, ретировались, так и не причастившись к гатчинскому общепиту, вполне, кстати, приличному.
В этом спектакле, устроенном милыми нерусскими людьми, есть несколько знаковых моментов. Прежде всего то, что это стихийные, не «экскурсионные» туристы. Которые, что тоже важно, самостоятельно «совершили большую прогулку» по Гатчине. Третье – со временем в туристических потоках таких будет все больше и больше. Наконец, очень приятный уже для петербургского самосознания момент – самые привередливые в мире туристы твердо знают, что в Петербурге есть хорошие рестораны, в которых можно вкусно поесть. Из уст французов этот комплимент бесценен. В итоге складывается логичная картинка… Используя заданный гастрономический (охотничий?) контекст, позволим себе следующую метафору: Гатчина напоминает большое вкусное блюдо, солидный кусок красиво обжаренной дичи, которому, однако, не хватает, собственно, блюда и приборов, грубо говоря, инфраструктуры, чтобы этой «исторической дичью» турист мог насладиться цивилизованным способом.
Гадание на пляжном лугу
Лучший удел для Гатчины, наверное, – судьба курортного городка. Конкуренцию с Пушкиным и Петергофом за туристические потоки она будет проигрывать всегда и безнадежно. Но туристический ресурс городу нужен, грех его не использовать, требуется только достаточно узко и по-деловому точно смоделировать отличный от «конкурентов» формат, обратив кажущиеся недостатки города в преимущества. Собственно, так же формулирует свое видение перспектив и гатчинская музейная дирекция. Исходя из этого, надо сразу отбросить амбициозную идею массовости: ни суперпопулярным туристическим центром, ни массовым курортом Гатчине не стать. Последнюю нишу с давних, дореволюционных пор заняли Сестрорецк и прочие пляжные сателлиты Петербурга. В Гатчине же – совсем другие «пляжи»…
Они раскинулись на берегах прудов, 
между которыми в пандан Гатчинскому дворцу ютится Приорат – единственный в России землебитный замок. Красивее всего он, пожалуй, в середине мая, когда листва на деревьях еще редка и не закрывает перспективы. Милый маленький шато, чей четко очерченный силуэт, к слову сказать, знаком далеко не всякому петербуржцу. Всей своей павловской нерусскостью органично противоречащий ландшафту, а оттого подчеркнуто имперский, несмотря на скромные «дачные» габариты.
«Раскинулись», впрочем, звучит слишком громко – пара крошечных стихийных пляжиков. В густой траве неухоженного луга бронзовеют гатчинские красавицы, по глинистому бечевнику разгуливают карапузы с меланхоличными мамашами, а рядом мутят прохладную воду стайки не избалованных судьбой, но оттого не менее счастливых подростков. Этакий микст выборгского Монрепо и пляжа у Петропавловской крепости…
Эта провинциальная идиллия слишком хороша, чтобы длиться вечно. Год, другой, пятый – и окрестности Приоратского замка застроятся аккуратными коттеджами, скорее опять же стихийно, а возможно, и по плану, не суть, здесь главное – вид из окна, пасторальный ландшафт, нашпигованный пафосом имперского прошлого. Чем не кластер роста для дачного капитала? Первые коттеджи здесь уже появились, пока они причудливо соседствуют с редкими дремучими постройками советской поры, но вскорости, думается, последние исчезнут вместе с неухоженным лугом, который обратится в глянцевый газон. Не исключено, впрочем, что наша гипотеза роста на деле окажется маниловской грезой – кому, ей-богу, нужен этот Приорат? Царям, кроме «бедного, бедного Павла», был не нужен, Советам не нужен. Так с какой стати на него обратит свое небескорыстное внимание умный капиталист? Шансов в общем-то немного.
О воздушном
Тот факт, что именно в Гатчине зарождалась русская авиаторская школа, придает, пусть и умозрительно, этому городу еще один мотив. Воздушности. 11 октября 1909 года французский механик Жорж Леганье совершил на самолете Voisin первый в России демонстрационный полет на военном поле Кирасирского полка, расположенном в Гатчине, рядом с Балтийским вокзалом. Наименование этого полка сохранилось до наших дней – старая липовая аллея от Балтийского вокзала до Гатчинского дворца именуется Кирасирским бульваром. Тот же 1909?й стал годом основания первого в России военного аэродрома. А еще через год Первое русское товарищество воздухоплавания открыло на Гатчинском аэродроме частную авиационную школу, названную по-блоковски – «Гамаюн». Она подарила русской авиации немало славных имен: из гнезда «Гамаюна», в частности, вышли – выпорхнули! – легендарные русские летчицы Лида Зверева и Люба Галанчикова, а чуть позже Валерий Чкалов и еще целая когорта асов и героев Советского Союза. Аэродром тот, кстати, сохранился по сей день, есть при нем и какой-то летный клуб – всякие там прыжки с парашютом и прочая экстремальная романтика…
Воздушное, впрочем, – это не только героическое, но и нечто эфемерное, ветреное, неуловимое. И эти последние эпитеты, они Гатчине очень идут. Тут и павловский мистицизм, и легкость – странный внутренний сговор, который придает непритязательным и вроде бы бессмысленным пешеходным прогулкам по гатчинским аллеям и едва ли не московским, поленовским дворикам нужное звучание, – нота, впрочем, высокая, не каждому ее, наверное, взять. И, конечно, пространность – эти связно распадающиеся, как крылья аэроплана, кварталы, которые никак не собрать в единый город, но которые суть его душа.
Иногда, впрочем, складывается ощущение, что двигатель этого самолета заглох или просто был выключен чьей-то беспечной рукой. И город замер в своем развитии – то ли пылится в ангаре на поросшем бурьяном аэродроме империи, то ли замер где-то в воздухе на бреющем полете. Картинка грустна, но оттого не менее, а, может, более красива. И даже не знаешь, что лучше – обновить «двигатель», сменив его на новый, капиталистический, инновационный, нарастить обороты, чтобы город получил импульс к прогрессу, совершил up-grade, превратившись в яркий спутник мегаполиса, или оставить его все так же парить вольным гамаюном, очаровывая своей отстраненностью и пространностью. Мой собеседник Александр Захаров выводит обыкновенный русский итог: «Конечно, всем хочется Гатчине лучшей судьбы, но я, да и все гатчинцы, люблю ее именно такой, какая она есть. Так что чего гадать: время – хороший человек, оно нам и покажет, как там будет».
Гатчина – Санкт-Петербург