Дворцовый парк

 

Чесменский обелиск | Сад “Графин” | Овальный (Турецкий) трельяж | Турецкая беседка-палатка | Лесная оранжерея

От места, где начинался Плоский мост (его восстановление входит в перспективный план реставрации парка), аллея ведет вдоль левого берега Белого озера, откуда хорошо просматривается стоящий на мысу, огибающем небольшой залив, Чесменский обелиск.

Появление в Дворцовом парке архитектурного монумента в честь блестящей победы русской эскадры над флотом Османской империии в Чесменской бухте не случайно. Эта победа, как и другие “виктории”, обеспечившие выход России к Черному морю, были отмечена разнообразными архитектурными монументами и художественными произведениями (Чесменский дворец и церковь, Чесменские дворцовые залы, Чесменская колонна, серия графических и живописных работ). Павел I распорядился, как уже говорилось, устроить Чесменскую галерею в Гатчинском дворце. Но если для Павла лавры Чесмы были лишь притязанием честолюбивого владыки, то для Орловых события Средиземноморского похода являлись делом фамильной гордости. Именно брат Г. Г. Орлова - владельца Гатчины - А. Г. Орлов руководил операцией в ночь с 25 на 26 июня 1770 года, когда русские моряки разгромили и сожгли блокированный в Чесменской бухте неприятельский флот, уничтожив более шестидесяти кораблей. Поэтому Г. Г. Орлов в своем поместье поставил памятник воинской славы одновременно с аналогичными монументами в императорском Царском Селе.

Ринальди, творческая манера которого, безусловно, прослеживается в архитектуре обелиска, выбрал для его постановки место, близкое к дворцу, на оконечности длинного фигурного мыса. Здесь обелиск воспринимается как памятник-маяк у начала небольшой бухты, которая могла ассоциироваться со знаменитым заливом Эгейского моря.

Открытое пространство мыса позволяет свободно рассматривать десятиметровый, четкий по форме обелиск с далеких расстояний. Он виден сквозь кулисы Длинного острова, от павильона Орла, с северных береговых аллей. Ринальди, как чуткий колорист, подобрал для обелиска разновидности мрамора, близкие по оттенкам. Поэтому в отдалении мягкая цветовая гамма воспринимается в едином общем тоне. Лишь вблизи со всей очевидностью выявляется логичность цветовой характеристики, связанной с его композицией.

Над плоским газоном поднимаются три ступени из красного гранита. Они служат стилобатом, на котором покоится плинт со срезанными углами из того же материала. Гранит, его цвет и лишенные деталировки элементы подчеркивают назначение опоры. Пьедестал обелиска имеет трехчастную структуру. Нижняя его часть - четырехгранник с прямоугольными сторонами, имеющими наклонный срез по верхнему краю, - вырублена из темно-серого мрамора; средняя, самая крупная, - тоже четырехгранник из серовато-серебристого рускольского мрамора. Его грани оживлены заглубленной прямоугольной филенкой. Венчающая карнизная часть пьедестала имеет разработанный профиль. Уменьшаясь в поперечнике, профилированная пята четырехгранного тела обелиска переходит в гладкую поверхность, увенчанную пирамидкой. Этот изготовленный из блекло-розового мрамора четырехгранник достигает высоты почти шесть метров.

Точный пропорциональный расчет, ритмика объемов придают обелиску вертикальную устремленность, рождают ощущение радостного взлета, родственную строкам поэта М. М. Хераскова, современника героического подвига моряков, посвятившего в 1771 году прославленному морскому сражению обширную поэму в пяти песнях:

Чесменский обелиск-одно из наиболее удачных парковых мемориальных монументов воинской славы.

На участке левобережной части Английского сада, расположенном между Придворцовым лугом и Чесменским обелиском, размещен оригинальный сад, который в 1793 году назывался “Сад у качелей”. Но в описаниях парка утвердилось наименование “Графин”, подсказанное конфигурацией этого сада и отраженное в надписи на одном из фиксационных чертежей конца XVIII столетия.

Действительно, архитектор и садовые мастера, используя пластические и планировочные средства, создали фигурный сад, который при взгляде сверху напоминал по очертаниям графин. Его “дно” представляет собой трехъярусное насыпное возвышение в виде конуса со срезанной вершиной. “Тулово” означено окружной аллеей. Верхняя часть “тулова” имеет “огранку” из четырех сложной формы площадок, расположенных по диагонали и связанных аллеями. От возвышенности до берега Белого озера проходит прямая аллея, которая по планировке и по начертанию схожа с горловиной графина. фигурная аллея, огибающая “дно”, по контуру напоминает поднос.

На возвышенности “Графина” до 1930-х годов находился овальный трельяж, оплетенный кустами акации. Отсюда открывался перспективный вид на Длинный остров, где ранее находилась ваза, и далее - на павильон Венеры.

Овальный трельяж, называвшийся Турецким, появился в 1830-х годах взамен разобранной Турецкой беседки, или иначе - Турецкой палатки, построенной, вероятнее всего, Ринальди для первого владельца Гатчины. Авторство Ринальди подтверждается и тем, что сохранился ринальдиевский проект трельяжной садовой беседки с характерно восточным силуэтом купола.

Турецкая беседка-палатка, как видно из старинного рисунка, относилась к числу архитектурных затей “в восточном вкусе”, которые стали строить в пейзажных парках последней трети XVIII века. В этих сооружениях использовались мотивы восточной архитектуры, трактованные в экзотическом плане. Особенно распространенными они стали в связи с событиями русско-турецких войн, появившись во всех загородных резиденциях. Так, в Царском Селе был устроен Турецкий каскад, в Павловске в 1799 году по проекту В. Бренны - беседка в виде шатра, расписанная знаменитым театральным декоратором и живописцем П. Гонзаго (в 1815 году заменена деревянным трельяжем и чугунными вазами по проекту К. И. Росси). Турецкая палатка в Гатчине по форме напоминала шатер с разноцветными полосами на пологе. По окружности палатки шел широкий пояс золоченых фестонов. Вход в палатку был выделен каймой золотистого цвета и поддерживался двумя столбами, обвитыми лентами. Возможно, отсюда владетель Гатчины наблюдал потешные морские баталии. Примечательно, что палатку увенчивал золоченый флагшток, на котором развевалось белое с косым голубым крестом полотнище Андреевского стяга русского военно-морского флота, введенного еще при Петре I. Такое сочетание “турецкой” воинской палатки и русского морского боевого флага на первый взгляд кажется странным, однако загадочный художественный замысел садового павильона, в связи с событием тех лет, воспринимался вполне однозначно: это был своего рода отклик на морские победы над турецким флотом.

Не случайно и Павел сохранил это сооружение орловского владения и даже приказал в 1797 году виртуозу декоративной живописи П. Гонзаго, много лет работавшему в Павловске, расписать интерьер гатчинского павильона.

По своим размерам Турецкая палатка уравновешивала в композиции павильон Венеры, а в образно-смысловом синтезе оформления Дворцового парка придавала наглядность мысли, что здесь, так же как на античном Олимпе, пребывают российский Марс и Венера. Вместе с тем это было место забав в народном духе. Вблизи “Графина” в конце XVIII века стояли качели и располагались игровые площадки. Частично восстановленная в послевоенные годы планировка “Графина” воскрешает один из типичных мотивов регулярного парка.

Аллеи, идущие от “Графина”, выводят к самостоятельному по композиции участку, который можно назвать Оранжерейным садом. Он включает здание Лесной оранжереи и Овальный пруд перед ней, охваченный разветвлением дорог.

В отличие от комплекса зданий Дворцовых оранжерей, расположенных вблизи южной границы парка, Оранжерея, построенная в глубине зеленого массива, получила наименование Лесной. “Пятно”, которое заняла Лесная оранжерея, было застроено уже к 1783 году. Здесь находилось здание, также имевшее трехчастное деление и предназначенное для аналогичных целей. Перед ним простиралась небольшая лужайка, ограниченная кулисно посаженными кустарниками.

Это была оранжерея, для которой, возможно, Ринальди в качестве образца избрал оранжерейный павильон, построенный в середине XVIII века в Англии по проекту Ричарда Вуда. Бренна в 1794-1796 годах возобновил постройку. Сохранившийся вариант проекта Лесной оранжереи, со средним проемом, оформленным богатым порталом со ступенчатым аттиком, венчающей вазой, гирляндой и рельефными ветвями по сторонам замкового камня, напоминает проекты Бренны. Однако предложенное им усложнение могло быть отвергнуто, и оранжерею возвели вновь в первоначальном варианте, навеянном английским образцом.

Не случайно исследователи Гатчины отмечали, что в ее облике чувствуется влияние западноевропейских образцовых архитектурных увражей начала XVIII столетия. Но самое главное, на что обратил особое внимание Н. Е. Лансере в написанной в 1914 году статье, посвященной архитектуре и садам Гатчины, это то, что оранжерея “по своим отличным пропорциям заслуживает быть причисленной к первоклассным сооружениям”. Даже в полуразрушенном состоянии здание Лесной оранжереи впечатляет строгой гармонией и цельностью общего решения.

Четко выявленный объем строения, развернутого по фасаду на 37 метров, венчался характерной, мансардного типа кровлей, конек которой поднимался примерно на десять метров над уровнем земли. Боковые части здания имели небольшие ризалиты-выступы, выделенные в объеме повышением четырехскатной кровли над мансардным этажом с одним окном.

Выразительность строения достигалась трактовкой фасада. Он был решен большими гладкими плоскостями, создававшими, благодаря облицовке плитами пудостского камня, впечатление мощного массива, несмотря на пять высоких и широких полуциркульных проемов с застекленными окнами-дверьми. Ритм этой аркады и определял впечатление грандиозности и подлинной монументальности здания, которые заключаются не в абсолютных величинах, а в точной художественной найденности соотношений всех элементов.

Это впечатление усиливалось широким цоколем, пятнадцатью рустами, отмечавшими углы боковых частей оранжереи, горизонтальной тягой, связывающей импосты полукружных завершений проемов, и лапидарными прямолинейными элементами классического антаблемента.

Вместе с тем выступающий карниз, сильная нарезка рустов, крупная горизонтальная тяга, заглубленные по отношению к фасаду проемы давали необходимую игру светотени, усиливавшей пластическое восприятие объема.

В 1798 году садовый мастер Дж. Гекет перепланировал Оранжерейный сад. Здесь выкопали Овальный пруд, плавные очертания которого контрастировали с прямолинейной структурой оранжереи. По берегам пруда устроили гранитные лестницы-сходы, еще более подчеркнув регулярный характер водоема и прилегающего сада.

Парадные оранжереи-павильоны являлись непременной частью всех европейских вельможных резиденций и богатых усадеб XVIII-XIX веков. Достаточно вспомнить оранжерею первой четверти XVIII века в Нижнем саду Петродворца или оранжереи в Пушкине, построенные Б.-Ф. Растрелли в 1750-х годах и перестроенные в 1820-х годах В. П. Стасовым, оранжереи Меншиковского дворца в Ломоносове. Имелись эти сооружения и в Подмосковье.

И среди этих превосходных в своем роде построек Лесная оранжерея в Дворцовом парке запоминается, даже в ее нынешнем разрушенном состоянии, внутренней образной значительностью, которой обладают немногие избранные произведения искусства. В этом смысле Лесная оранжерея, предназначенная для теплолюбивых растений, полностью подтверждает общеизвестное положение о том, что нет “низких жанров” в искусстве и что большой талант виден зачастую даже в будничных вещах.